Обезьяна и сущность - Хаксли Олдос - Страница 18

– Да, кто не готов? – хихикнув, повторяет доктор Пул, который чувствует, что должен как-то исправить свою оплошность насчет церкви в средневековье.

– Он вложил им в головы две великие идеи: прогресс и национализм. Прогресс – это измышления о том, будто можно получить что-то, ничего не отдав взамен, будто можно выиграть в одной области, не заплатив за это в другой, будто только ты постигаешь смысл истории, будто только ты знаешь, что случится через пятьдесят лет, будто ты можешь – вопреки опыту – предвидеть все последствия того, что делаешь сейчас, будто впереди – утопия и раз идеальная цель оправдывает самые гнусные средства, то твое право и долг – грабить, обманывать, мучить, порабощать и убивать всех, кто, по твоему мнению (которое, само собой разумеется, непогрешимо), мешает продвижению к земному раю. Вспомните высказывание Карла Маркса: «Насилие – это повивальная бабка истории»[100]. Он мог бы добавить – но Велиалу, конечно, не хотелось выпускать кошку из мешка раньше времени, – добавить, что история – это повивальная бабка насилия. Повивальная бабка вдвойне, поскольку технический прогресс сам по себе дает людям в руки средства огульного уничтожения, тогда как миф о прогрессе в политике и нравственности служит оправданием тому, что средства эти используются на всю мощь. Говорю вам, дорогой мой сэр, если в историке нет набожности, значит, он сумасшедший. Чем дольше изучаешь новейшую историю, тем явственней ощущаешь присутствие направляющей руки Велиала. – Архинаместник показывает рожки, освежается глотком вина и продолжает: – А потом еще национализм – измышления о том, будто государство, подданным которого ты оказался, единственное настоящее божество, а остальные государства – божества фальшивые, будто у всех этих божеств – настоящих или фальшивых, не важно – умственное развитие малолетних преступников и будто любой конфликт на почве престижа, власти или денег – это крестовый поход во имя добра, правды и красоты. Тот факт, что стоит в какой-то момент истории появиться таким измышлениям, как они принимаются всеми за чистую монету, – лучшее доказательство существования Велиала, лучшее доказательство того, что в конечном счете битву выиграл Он.

– Я что-то не совсем улавливаю, – говорит доктор Пул.

– Но это ж очевидно! Положим, у вас есть два принципа. Каждый из них в корне абсурден, и каждый ведет к явно губительным действиям. Тем не менее все просвещенное человечество внезапно решает принять эти принципы в качестве линий поведения. Почему? Кто предложил, подсказал, вдохновил? Ответ может быть только один.

– Так вы имеете в виду… Вы думаете, что это дьявол?

– А кто ж еще желает вырождения и исчезновения рода человеческого?

– Верно, верно, – соглашается доктор Пул. – Но все равно как протестант я не могу…

– В самом деле? – саркастически осведомляется архинаместник. – В таком случае вы умнее, чем Лютер, умнее, чем вся христианская церковь. А известно ли вам, сэр, что начиная со второго века ни один правоверный христианин не считал, что человек может быть одержим Богом? Он мог быть одержим лишь дьяволом. А почему люди верили в это? Потому что факты не позволяли им верить во что-либо иное. Велиал – это факт, Молох – это факт, одержимость дьяволом – тоже факт.

– Я не согласен, – кричит доктор Пул. – Как ученый я…

– Как ученый вы обязаны принять рабочую гипотезу, которая объясняет факты наиболее правдоподобно. Итак, каковы же факты? Первый вытекает из опыта и наблюдений: никто не хочет страдать, терпеть унижения, быть изувеченным или убитым. Второй факт – исторический, и суть его в том, что в определенные периоды подавляющее большинство людей исповедовало такие вероучения и действовало таким образом, что в результате не могло получиться ничего другого, кроме постоянных страданий, повсеместных унижений и всеобщего уничтожения. Правдоподобно объяснить это можно лишь тем, что они были одержимы или вдохновляемы чужим сознанием – сознанием, которое желало их гибели, причем более сильно, нежели они сами желали себе счастья и выживания.

Молчание.

– Но все же, – осмеливается наконец возразить доктор Пул, – эти факты можно объяснить и по-другому.

– Но не так правдоподобно и далеко не так просто, – настаивает архинаместник. – А потом, не надо забывать и о других доказательствах. Возьмем Первую мировую войну. Если бы народы и политики не были одержимы дьяволом, они бы послушались Бенедикта XV[101] или маркиза Лэнсдауна[102], пришли к соглашению, договорились о мире без победы. Но не смогли, просто не смогли. Оказались не в состоянии действовать в своих же собственных интересах. Им приходилось делать то, что диктовал им сидевший у них внутри Велиал, а он желал коммунистической революции, желал фашистской реакции на эту революцию, желал Муссолини, Гитлера, Политбюро, желал голода, инфляции, кризиса, желал вооружения как лекарства от безработицы, желал преследований евреев и кулаков, желал, чтобы нацисты и коммунисты поделили Польшу, а потом пошли друг на друга войной. Да, и Он желал полного возрождения рабства в самой жестокой его форме. Он желал депортаций и массовой нищеты. Желал концентрационных лагерей, и газовых камер, и крематориев. Желал массированных бомбовых ударов по площадям – восхитительно сочное выражение! Желал, чтобы в один миг было уничтожено благосостояние, накапливавшееся веками, равно как и все возможности для будущего процветания, порядочности, свободы и культуры. Велиал желал всего этого, поскольку, въевшись Великой Мясной Мухой в сердца политиков и генералов, журналистов и простых людей, он мог легко сделать так, чтобы католики не обращали внимания на Папу, чтобы Лэнсдауна объявили плохим патриотом, чуть ли не предателем. И война длилась целых четыре года, а потом все пошло в точном соответствии с планом. Положение в мире неуклонно менялось от плохого к худшему, и по мере того, как оно ухудшалось, мужчины и женщины все покорнее подчинялись приказам Нечистого Духа. Былая вера в ценность каждой отдельной души человеческой исчезла, былые сдерживающие начала перестали действовать, былые раскаяние и сострадание растаяли как дым. Все, что Тот, другой, вложил людям в головы, вытекло наружу, а образовавшийся вакуум заполнился безрассудными мечтаниями о прогрессе и национализме. По этим мечтаниям выходило, что простые люди, жившие сейчас, здесь, не лучше муравьев или клопов и обращаться с ними нужно соответственно. Вот с ними и стали обращаться соответственно, да еще как соответственно!

Архинаместник издает резкий смешок, кладет себе последнюю ножку и продолжает:

– В то время старина Гитлер представлял собою вполне приличный образчик бесноватого. Конечно, он не был одержим до такой степени, как это было со многими великими вождями народов в период между тысяча девятьсот сорок пятым годом и началом третьей мировой войны, но для своего времени он был выше среднего уровня – это бесспорно. С большим правом, чем любой из его современников, он мог заявить: «Не я, но Велиал во мне». Другие были одержимы лишь частично, лишь в определенные отрезки времени. Возьмем для примера ученых. В большинстве своем они хорошие люди, действующие из самых лучших побуждений. Но Он все равно завладел ими, завладел до такой степени, что они перестали быть людьми и превратились в специалистов. Отсюда и сап, и эти самые бомбы. А потом, вспомните-ка этого человека… Ну как бишь его? Он еще так долго был президентом Соединенных Штатов…

– Рузвельт? – высказывает предположение доктор Пул.

– Правильно, Рузвельт. Так вот, помните, что он повторял на протяжении всей Второй мировой войны? «Безоговорочная капитуляция, безоговорочная капитуляция». Безоговорочное наущение – вот что это было. Прямое, безоговорочное наущение!

– Это вы только так говорите, – протестует доктор Пул. – А где доказательства?