Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Белое чудо - Масс Анна Владимировна - Страница 16


16
Изменить размер шрифта:

— Я просто потрясена до глубины души сегодняшним поступком Александровой! — начала Нина. У нее блестел нос — верный признак волнения.

— А чего она? — крикнули сзади.

— Мало того, что она всегда все сдувает у Жарковского...

— Не все, а только математику! — оскорбилась я.

— А Жарковский сам виноват! — вмешалась Алка Лившиц. — Чего он ей дает сдувать?

— Это отдельный вопрос!

— Чего — отдельный? Он ей всегда все решает!

— Да! — согласилась Нина. — Потому что у Жарковского мягкий характер! А Александрова этим пользуется в своих интересах! Она, как иждивенка, села к нему на шею...

— Выбирай выражения! — возмутилась я. — Ни на какую шею я ему не садилась!

— Присосалась к Жарковскому, как вурдалак! — крикнул с задней парты Хоботков.

Юрка покраснел и резко обернулся к нему:

— Ну, ты!

— А чего? Не так, что ли?

— Рудковская права, — встал со своего места Микаэльян. — Александрова все время на списывании выезжает.

— Пока в наших рядах будут такие, как Александрова... — с пафосом начала Нина. Дальше она произнесла целую обличительную речь. Это она умела.

Я пыталась сохранить на лице независимое, насмешливое выражение, но где там. Все-таки ужас как неприятно, когда тебя прорабатывают всем классом.

— Ты правда, Лерка, давай кончай с этим делом... со списыванием, — встала Иванова. — Если не понимаешь, пусть лучше тебе Жарковский объяснит. Лучше, по-моему, получить две справедливые двойки, чем одну нечестную пятерку. Ты согласна?

— Согласна, — пробормотала я.

Я готова была с чем угодно согласиться, лишь бы поскорее все кончилось.

— Нет, ты дай честное слово, что не станешь больше списывать! — настаивала Нина.

— Честное слово! — сказала я, а про себя добавила «не». Получилось «нечестное слово». Детская хитрость. Не верила я, что смогу обойтись без списывания.

— А заметку в стенгазету я все равно напишу! — пообещала Нина. — А если не подействует, я в школьную напишу! Потому что то, что сегодня произошло, — это такой безобразный факт, что я просто не знаю!

...Из школы я в тот день возвращалась одна. Неужели Рудковская обо мне напишет? Где-то в глубине души я сознавала, что она права, но все равно! Я и на класс была зла: никто не встал на мою защиту, а что я такого особенного совершила? Одна я, что ли, списываю?

Передо мной возник старенький наш математик. Я увидела его очки с толстыми стеклами, и этот его затравленный взгляд, и беспомощный жест, когда он, как бы сдаваясь, поднимал обе руки, тщетно призывая нас к порядку. И эти две пуговицы на пиджаке, висящие на ниточке и готовые вот-вот оторваться.

И себя я увидела как бы со стороны — здоровую, нахальную девицу, которая подбирается к его столу, чтобы тайком положить списанную контрольную. Потому что он плохо видит, он не заметит.

Если бы он был молодой, крепкий, здоровый, мой поступок и тогда выглядел бы довольно подло. По крайней мере, мы были бы на равных. Но обмануть Петра Павловича...

Статью в стенгазету Рудковская написала. Там была строка: «Надо клеймить позором таких, как Александрова».

Заканчивалась статья сурово:

«Типы, подобные Александровой, разлагают других».

Большинство класса сошлось на том, что Нина хватила через край. Мне сочувствовали.

Но лично меня статья не очень задела. Может быть, потому, что я уже и сама осознала свой поступок.

Я подошла к учителю перед уроком и сказала:

— Петр Павлович... Я вас обманула. Я сдала вместо контрольной тетрадку по русскому. А контрольную я списала.

— Да? Хорошо, хорошо, — пробормотал он немножко испуганно.

Он так привык к издевкам и подвохам, что и мое признание он тоже, наверно, принял за подвох.

— Я списала контрольную! — повторила я.

— Хорошо... Хорошо... Я учту.

Что тут хорошего? По-моему, он так ничего и не понял.

Но вот Нина та поняла. На перемене она подошла ко мне и сказала с некоторой даже торжественностью:

— Ты меня удивила. Именно от тебя я не ожидала такого поступка. Значит, в тебе еще тлеют искры благородства. И моя статья раздула одну из них.

— А твоя статья тут совершенно ни при чем!

Но Нина осталась при своем мнении.

Как ни странно, но с того дня мы с Ниной подружилась. То есть, вернее, Нина подружилась со мной, если только можно назвать дружбой те отношения, которые между нами возникли. Она тщательно раздувала искры благородства, которые во мне тлели. А я ей подчинялась, потому что чувствовала в ней ту цельность натуры, которой так не хватало мне самой.

Я стала бывать у нее дома. Она жила в Кропоткинском переулке в двухкомнатной квартирке с мамой и тетей. Главной в семье была тетя, которая работала в каком-то научно-исследовательском институте заведующей отделом кадров. Нина сказала, что тетя очень верно разбирается в людях и что до сих пор никто из Нининых подруг ей не нравился. Может быть, поэтому у Нины до сих пор не было настоящей подруги. Никто из них не выдержал проверки тетей.

Вот почему я очень робела, когда Нина впервые привела меня к себе. Хотя было уже заранее ясно, что робей не робей, но уж я-то, со своими жалкими искрами благородства, никак не смогу понравиться тете.

Тетя накрыла на стол в комнате. Я сразу почувствовала, что это не рядовой обед. По всему было видно, что обычно семья обедает на кухне, там стояли небольшой столик, покрытый скромной клеенкой, и три круглые табуретки.

Неужели этот стол с обилием закусок — в мою честь?

Тетя сидела напротив меня, внимательно изучая мою внешность и манеры. Задавала мне вопросы — о любимых книгах, о родителях, об увлечениях. Я робко отвечала, чувствуя себя примерно так, как, по моим представлениям, должна себя чувствовать живая курица, которую продают на рынке: продавец держит ее за лапы, а покупатель щупает ее, решая, брать или не брать.

Как видно, тетя очень ответственно относилась к выбору подруги для своей племянницы.

После супа я отнесла на кухню свою тарелку и вымыла под краном. То же я проделала после второго и третьего блюда. Дома я обычно мою посуду после нескольких напоминаний, а тут на меня что-то снизошло. Я подумала, что это может произвести на тетю хорошее впечатление.

После обеда тетя ушла, а я облегченно вздохнула.

Нина подвела меня к своему письменному столу и показала толстую тетрадь, куда она записывала поразившие ее цитаты из книг. На первой странице было аккуратно выведено только одно высказывание:

«В этой жизни помереть не трудно,
Сделать жизнь — значительно трудней!»
В. Маяковский

Со следующей страницы высказывания шли сплошняком:

«Человек подобен дроби, где числитель — это то, что он действительно собой представляет, а знаменатель — то, что он о себе воображает. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь. Коли знаменатель бесконечен — дробь равна нулю».

Л. Толстой

«Смелый не тот, кто ничего не боится, а тот, кто хоть и боится, но преодолевает страх».

Е. Кононенко
«Лучше гибель, но со славой,
Чем бесславных дней позор».
Шота Руставели

Тетрадь была исписана до половины. Я ушла от Нины очень обогащенная.

На следующий день она мне сказала:

— Знаешь, просто удивительно: ты понравилась тете. Я даже не ожидала.

— Чем это, интересно?

— Понятия не имею. Но значит, что-то в тебе есть, раз ты ей понравилась. Тетя никогда не ошибается в людях.

Теперь, когда я была одобрена тетей, Нину словно обуяло вдохновение. Она старалась ни на минуту не выпускать меня из сферы своего дружеского влияния. Она как бы распростерла надо мной свои крылья и взвилась вместе со мной в воздух. Она парила над землей, а я висела в ее дружеских когтях, как кролик в когтях ястреба.