SEX в большой политике. Самоучитель self-made woman - Хакамада Ирина Муцуовна - Страница 2

Валтасаровы пиры

Незавиден и досуг российского функционера. Те же дикие нервы и бесконечная борьба за свое достоинство. Смотрит простой интеллигент по телевизору трансляцию концерта из зала консерватории и удивляется драматичному выражению статусного лица, взятого крупным планом: «Надо же, как проняло! Наверное, хороший человек, раз Вольфганг Амадей Моцарт на него так действует». А «хорошему человеку» и Вольфганг, и Амадей, и тем более Моцарт по барабану. Он действительно страдает. Но оттого, что сосед оказался не по чину или ряд не по рангу, например, шестнадцатый. Все, что после пятнадцатого и все боковые кресла, – для маргиналов. И получив билеты на какой-нибудь пафосный спектакль или концерт, опытный функционер сразу посмотрит: какой ряд? Седьмой? Нормально. Места – первое и второе? Не пойду.

Тоже с залами и номерами столов на кремлевских банкетах, где много званых, да мало избранных. Большие приемы в Кремле разбиты по разным залам. Есть Андреевский – для ближнего круга и есть Георгиевский – для массовки. Двери из одного зала в другой по-фарисейски распахнуты. Но если какой-нибудь разомлевший от обильной выпивки-закуски статист в генеральских погонах и орденах решит поздравить родного президента, на пороге из-под паркета вырастет биоробот (из ушей куда-то за спину тянутся спирали проводов, в зоне сердца под фирменным пиджаком что-то фонит и потрескивает) и раскинет стальные руки-крылья: «Вам туда нельзя».

Последний стол, за которым может сидеть статусная персона, не чувствуя себя оскорбленной и униженной, пятидесятый. В 1999 году, когда я ушла в отставку и автоматически вылетела из обязательного списка кремлевских гостей, мой муж добыл приглашение на новогодний прием. Хотел меня встряхнуть, а заодно решить какие-то свои дела. Я как профессионал сразу поинтересовалась номером нашего стола: восемьдесят четвертый. По всем законам идти нельзя. Это уже ниже плинтуса. Но Володя настоял, а во мне, видимо, проснулась прабабушка, кроткая японская жена, и вынудила продемонстрировать чудеса супружеской покорности.

…Это, как я и предполагала, был позор. За большими столами сидели федеральное правительство, московское правительство, мои вчерашние коллеги, и никто не видел меня в упор. У всех – скользящий взгляд, не кивнут, не сморгнут, не улыбнутся. Так, наверное, чувствовала себя Анна Каренина в театре. И тут поднялся крупный сановник, с сыном которого дружит мой муж. И пошел нам навстречу, и демонстративно обнял нас, и поцеловал московским политическим поцелуем – от всей души. Ситуация мгновенно поменялась. Меня все заметили, мне все кивают, мне все улыбаются. Те же двухсотлетней выдержки законы высшего света, детально описанные классиком. Помните, как Анне Аркадьевне было важно, чтобы хоть кто-то ее принял? И тогда бы приняли и остальные, и, глядишь, обошлось бы без смертоубийства. Но ей отказали все, начиная с автора. Наша элита копировала систему отношений той элиты, но как-то очень избирательно. Нет бы взять понятия о чести, о благородстве, о долге перед Отечеством. Чтобы проворовался – застрелился. Не сдержал слова – снова застрелился. Плеснул соком собеседнику в лицо – пожалуйте на дуэль. Оклеветал публично – опять к барьеру. Не к телевизионному, а настоящему: с десяти шагов без бронежилета. Правда, начни они жить по таким понятиям, уже через сутки некому было бы править страной. В живых остались бы только Матвиенко, Слиска и Жириновский, переодетый крестьянкой Тобольской губернии.

Дни рождения в чиновничьей среде – это особое испытание для здоровой человеческой психики. Подношения, цветы, дифирамбы, торжественные и лживые, как надгробные речи. Подарки – фарфоровые сервизы, статуэтки, картины, вазы, дорогие шарфики от Кензо или Хермес (я их раздавала пожилому поколению). Духи – тоннами, в основном убойные, типа «Пуазона» (я его, кстати, в свое время демонстрировала, после чего родился миф, что я владею сетью парфюмерных магазинов). В Думе этим халявным парфюмом несет от большинства дам. У меня очень сильное обоняние, как у беременной, и я там просто задыхалась. Особенно в лифте. На девятом этаже вываливалась из него, как из окопов Первой мировой после газовой атаки. Недаром все думское начальство живет на втором и третьем этажах. И в коридорах парламента не так густо, как в лифтах, но тоже пахнет щами, потом и перегаром. Ближе к вечеру из-под дверей кабинетов начинает просачиваться запах свежего алкоголя. В Белом доме спасали очень хорошие кондиционеры. Там пахнет кожей, дорогими коврами и чуть сигарами. В Кремле не пахнет ничем. Это дворец небожителей. В его лабиринтах, которые ведут в никуда, человечьего духа нет. Не витает.

От Чубайса в подарок на день рождения мне однажды прислали кошелек. Пустой. Сбербанк тоже прислал кошелек без денег. Странная закономерность! Все, кто сидит на бабках, шлют пустые кошельки. Еще любят возлагать на именинника розы. Хорошо, если не бордовые, могильные. Непременно по количеству лет. Приятно считать. Хочется в отместку дожить до ста – пусть разоряются. Или модные нынче тропические растения с жирными листами, мохнатыми палочками. Прикасаться к ним страшно. Кажется, дотронешься – и ужалят. Или букеты с бешеным количеством ленточек, трехэтажные, в целлофане, плоские и длинные, как венки. На такой только глянешь – и в ушах тут же начинает звучать траурный марш Шопена. Думаю, штампуют их в тех же конторах ритуальных услуг. Чем большее количество випов удалось заманить на банкет, тем лучше. Сановник почтил именинника – и тот ему уже может позвонить по телефону, и он возьмет трубку. А так секретарь не соединит.

Для банкета снимать нужно что-то помпезное, желательно с римскими колоннами, лепниной на потолке и натюрмортами в золоченых рамах. У нас есть такие заповедники. Общий поминальный стол буквой «П», духовой оркестр с репертуаром из семидесятых. У микрофона весь вечер Басков или Кобзон. Меню тоже оттуда, из незабвенного застоя: рыба в кляре, салат столичный, осетрина холодная, осетрина горячая, икра черная, икра красная в яйцах. На горячее – тушеная говядина, курица или киевская котлета, приготовленные на натуральном сливочном масле. Сырный салат, огурчики, помидорчики. Все съел – и по-настоящему умер. Отвертеться от этого кошмара так же трудно, как от собственных похорон.

И получается, что российский чиновник, словно банковский грабитель, лавирует среди инфракрасных лучей сигнальной системы. Одно неловкое движение, зацепил, задел, не увернулся – и конец. Но в отличие от банковского грабителя у нашего чиновника это сумасшедшее напряжение – круглосуточное, то есть пожизненное. А ведь под серым титульным пиджаком от Хьюго Босс стучит живое сердце, а где-то приблизительно в том же районе нашаривается и душа. Они не выдерживают. Но обесточить систему, находясь внутри нее, нельзя ни на секунду. Можно только отключить собственное сознание.

Темные аллеи

Выпивка – единственная свобода в стиле жизни, которая у него осталась, единственный способ почувствовать себя независимым. Поэтому российский чиновник пьет, пьет страшно, пьет регулярно, пьет везде. А утром со светлым глазом принимает государственные решения. В этом смысле он – явление уникальное. Два показательных случая.

Первый произошел в аэропорту Цюриха на обратном пути с Давосского форума. Российскую делегацию разместили в отдельном вип-зале, где вдоль стен стояли широкие барные стойки с бешеным количеством бутылок. Я отлучилась в дьюти-фри. Гриппующий, зеленый от болезни Немцов попросил купить духи жене. Ну сколько меня не было? Не дольше получаса. Когда вернулась, перед входом в зал перешептывались двое служащих с растерянными лицами. Что случилось? Немцову стало совсем плохо? Да нет, лежит, как лежал. Остальной народ сидит в креслах и тихо-мирно общается. Все как до моего ухода. Но все-таки что-то неуловимо изменилось. Я еще раз окинула взглядом зал и поняла, что на барных стойках ничего нет. Ни-че-го. За тридцать минут компактная группа смела весь могучий запас спиртного и потребовала продолжения банкета. При этом никто даже не раскраснелся. Все выглядели так, словно приняли по бокалу содовой со льдом.