Мистер Рипли под землей - Хайсмит Патриция - Страница 42

Бернард сидел в гостиной и курил. Из кухни донеслось слабое звяканье крышки мусорного ведра. Том взял фонарик на столе в передней и прошел в запасной туалет. Спустившись в погреб, он осмотрел то место за бочкой, где был Мёрчисон. К счастью, никаких пятен там не было. Том вернулся в гостиную.

— Знаешь, Бернард, я не против, чтобы ты остался на ночь, но завтра вернутся полицейские, чтобы обыскать дом более тщательно. — И лес тоже, подумал он вдруг. — Возможно, они станут задавать тебе всякие неприятные вопросы. Может быть, тебе лучше уехать до их появления?

— Посмотрим.

Было уже почти десять. Вошла мадам Аннет и поинтересовалась, не хотят ли они кофе. Оба отказались.

— Мадам Элоиза уехала? — спросила мадам Аннет.

— Она решила навестить родителей, — ответил Том.

— В такой поздний час? Ох уж эта мадам Элоиза! — Она собрала грязные кофейные чашки. Том чувствовал, что Бернард ей не нравится и она не доверяет ему — точно так же, как Элоиза. “Очень жаль, подумал Том, — что Бернард не умеет проявить свой истинный характер и отталкивает от себя большинство людей”. Том понимал, что Бернард не может понравиться ни Элоизе, ни мадам Аннет, так как они ничего не знают о нем, о его преданности Дерватту. Они, возможно, увидели бы во всем этом лишь стремление использовать имя Дерватта в личных целях. А главное, ни Элоиза, ни мадам Аннет, при всей разнице в их социальном положении, никогда не смогли бы оценить по достоинству путь, пройденный Бернардом от рабочего паренька (как говорили Джефф и Эд) до почти гениального художника — хотя и подписывавшего свои работы чужим именем. Бернарда абсолютно не заботила материальная сторона дела, и это опять же было непостижимо для мадам Аннет и Элоизы. Мадам Аннет приняла недовольный вид — насколько она могла позволить себе это — и постаралась покинуть гостиную побыстрее.

— Я хочу рассказать тебе кое-что, — произнес Бернард. — В ночь после того, как Дерватт умер, — а узнали мы об этом только через сутки — я… у меня было видение… — я увидел Дерватта, стоящего в моей спальне. В окно светила луна. Накануне вечером я отказался от свидания с Цинтией, так как мне хотелось побыть одному. Я не только видел Дерватта у себя в комнате, но и чувствовал его присутствие. Он даже улыбался. “Не волнуйся, Бернард, — сказал он, — Мне не так уж плохо. Я не чувствую боли”. Трудно поверить, что мне привиделось нечто столь пророческое, а между тем, я действительно видел его.

Том воспринял этот рассказ с полным доверием. Бернард, несомненно, слышал внутренний голос.

— С минуту я сидел в постели, наблюдая за Дерваттом. Он как бы плавал у меня в комнате — там, где я сплю и иногда пишу свои картины. — Бернард имел в виду картины Тафтса, не Дерватта.

— Он сказал: “Продолжай, Бернард. Я ни о чем не сожалею”. Очевидно, он имел в виду, что не сожалеет о самоубийстве, а мне пожелал просто жить дальше. То есть, — Бернард впервые с тех пор, как начал свой рассказ, взглянул на Тома, — он хотел сказать “живи, пока живется, пока судьба позволяет тебе жить”. Иначе говоря, это не в моей власти.

— У Дерватта… — Том поколебался. — У Дерватта было развито чувство юмора. Джефф говорит, что Дерватту могло бы понравиться, что ты подделываешь его с таким успехом. — Это замечание, к счастью, не вызвало у Бернарда протеста.

— До определенного предела. Да, он мог бы отнестись к подделкам как к профессиональной шутке. Чего он не принял бы — так это извлечения материальной выгоды из этого. Деньги могли точно так же побудить его к самоубийству, как и их отсутствие.

Том почувствовал, что мысли Бернарда приняли прежнее направление, враждебное ему, Тому.

Может быть, распрощаться на этом и пожелать Бернарду спокойной ночи? Или он воспримет это как оскорбление?

— Эти чертовы ищейки прибудут ни свет ни заря, — сказал он. — Наверное, пора ложиться спать.

Бернард наклонился вперед.

— Ты не понял, что я имел в виду, когда сказал, что это провал. С этим инспектором, я имею в виду, — когда я пытался объяснить ему, кто такой Дерватт.

— Но никакого провала не было. Крис понял тебя прекрасно. И Уэбстер сказал, что это впечатляет.

— И после этого все равно не отказался от мысли, что фальсификация творится с ведома и одобрения Дерватта. Я не смог даже объяснить ему, что за человек был Дерватт. Я пытался изо всех сил, но провалился.

— У инспектора совершенно определенная цель. Он ищет Мёрчисона, а вовсе не Дерватта, — сказал Том, но понял, что направить мысли Бернарда в нужное русло ему не удастся. — Ну, все. Я пошел спать.

У себя в комнате Том надел пижаму. Приоткрыл сверху окно на сантиметр и лег в постель, которую мадам Аннет на ночь сегодня не застилала. Он чувствовал какую-то тревогу и подумал, не запереть ли дверь. Но это, пожалуй, глупо. Или разумно? Во всяком случае, это было похоже на трусость. Том не стал запираться. Он принялся было за “Социальную историю Англии” Тревильяна, которую дочитал уже до середины, но затем отложил ее и взял вместо этого словарь Харрапа. Открыл слово to forge [60]. Старофранцузское forge означало мастерскую, faber — мастерового. Во французском forge имело отношение только к обработке металла, a forgery [61], передавалось на французском как falsification [62] или как contrefacon [63]. Все это Тому было известно. Он закрыл словарь.

Примерно час он лежал без сна. Каждые несколько секунд кровь начинала шуметь у него в ушах с возрастающей силой. Он вздрагивал, пробуждался, и у него появлялось ощущение, что он падает с большой высоты.

Фосфоресцирующие стрелки на его часах показывали половину первого. Не позвонить ли Элоизе? Он хотел бы поговорить с ней, но боялся усугубить недовольство Papa столь поздним звонком. Эти окружающие — сущее несчастье.

Затем Том почувствовал, что его дернули за плечи и чьи-то пальцы сдавили его горло. Схватив руки Бернарда, он тщетно пытался оторвать их и одновременно выбраться из-под одеяла. Наконец, ему удалось освободить ноги, и он с силой оттолкнул Бернарда. Рук на его горле больше не было. Бернард громко шлепнулся на пол и сидел, ловя ртом воздух. Том включил лампу на тумбочке, едва не уронив ее, и опрокинул стакан с водой, разлившейся по голубому восточному ковру.

Бернард с трудом приходил в себя.

Том тоже, хотя и несколько по-иному.

— Ну ты даешь, Бернард, — проговорил Том.

Бернард ничего не ответил — может быть, не мог. Он сидел на полу, опершись на одну руку, в позе “Умирающего галла” [64]. “А что если он опять набросится, когда восстановит силы?” — подумал Том. Он встал с постели и закурил “Голуаз”. — Знаешь, Бернард, это просто идиотская затея! — Том засмеялся и поперхнулся дымом. — Тебя же обязательно сцапали бы, у тебя не было ни малейшего шанса! Мадам Аннет знает, что ты ночуешь здесь, да и полиция тоже. — Том следил за Бернардом, поднимавшимся на ноги. Нечасто бывает, подумал Том, чтобы человек, едва избежавший смерти, сразу после этого спокойно курил, расхаживая босиком вокруг того, кто только что пытался его убить. — Больше не делай этого, пожалуйста. — Том понимал, что его слова звучат нелепо. Бернарда уже не волновало, что с ним произойдет. — Может, ты все-таки скажешь что-нибудь?

— Да, — произнес Бернард. — Я ненавижу тебя. Все это из-за тебя. Конечно, мне не следовало на это соглашаться. Но придумал это ты.

Ну, ясно. Мистическим источником зла был именно он.

— Мы все теперь стараемся свернуть это дело, а не продолжать его.

— Со мной все кончено. Цинтия… Том выпустил струю дыма.

— Ты говорил, что иногда, когда пишешь, чувствуешь себя Дерваттом. Подумай, сколько ты сделал для его имени! Он ведь был почти не известен, когда умер.