Дороги судьбы - Урнов Михаил Васильевич - Страница 4

В то время как заговорщики вели эту беседу, Давид отделывал стихи, посвященные его amourette d’escalier.[4] Он услыхал робкий стук в дверь, и сердце его сильно забилось. Открыв дверь, он увидел перед собой незнакомку. Она тяжело дышала, будто спасалась от преследования, а глаза у нее были круглые и наивные, как у ребенка.

– Мсье, – прошептала она, – меня постигло несчастье. Вы кажетесь мне добрым и отзывчивым, и мне не к кому больше обратиться за помощью. Ах, как я бежала, на улицах много повес, они пристают, не дают проходу! Мсье, моя мать умирает. Мой дядя – капитан королевской стражи. Надо, чтобы кто-нибудь немедленно известил его. Могу я надеяться…

– Мадемуазель! – перебил Давид, и глаза его горели желанием оказать ей услугу. – Ваши надежды будут моими крыльями. Скажите, как мне найти его.

Дама вложила ему в руку запечатанное письмо.

– Ступайте к южным воротам, – помните, к южным, – и скажите страже: «Сокол вылетел из гнезда». Вас пропустят, а вы подойдете к южному входу во дворец. Повторите те же слова и отдайте письмо тому человеку, который ответит: «Пусть ударит, когда захочет». Это пароль, мсье, доверенный мне моим дядей; в стране неспокойно, заговорщики посягают на жизнь короля, и потому с наступлением ночи без пароля никого не подпускают и близко ко дворцу. Если можете, мсье, доставьте ему это письмо, чтобы моя мать смогла увидеть его, прежде чем навеки закроются ее глаза.

– Я отнесу письмо! – с жаром сказал Давид. – Но могу ли я допустить, чтобы вы одна возвращались домой в такой поздний час? Я…

– Нет, нет, спешите! Драгоценна каждая секунда. Когда-нибудь, – продолжала она, и глаза у нее стали длинные и влекущие, как у цыганки, – я постараюсь отблагодарить вас за вашу доброту.

Поэт спрятал письмо на груди и, перепрыгивая через ступеньки, побежал вниз по лестнице. Когда он исчез, дама вернулась в комнату на третьем этаже.

Маркиз вопросительно поднял брови.

– Побежал, – ответила она, – он такой же глупый и быстроногий, как его овцы.

Стол снова вздрогнул от удара кулака капитана Дероля.

– Сто тысяч дьяволов, – крикнул он. – Я забыл свои пистолеты! Я не могу положиться на чужие!

– Возьмите этот, – сказал маркиз, вытаскивая из-под плаща огромный блестящий пистолет, украшенный серебряной чеканкой. – Вернее быть не может. Но будьте осторожны, на нем мой герб, а я на подозрении. Ну, пора. За эту ночь мне надо далеко отъехать от Парижа. С рассветом я должен появиться у себя в замке. Милая графиня, мы готовы следовать за вами.

Маркиз задул свечу. Дама, закутанная в плащ, и оба господина осторожно сошли вниз и смешались с прохожими на узких тротуарах улицы Конти.

Давид спешил. У южных ворот королевского парка к его груди приставили острую алебарду, но он отстранил ее словами: «Сокол вылетел из гнезда».

– Проходи, друг, – сказал стражник, – да побыстрее.

У южного входа во дворец его чуть было не схватили, но его mot de passe[5] снова оказал магическое действие на стражников. Один из них вышел вперед и начал: «Пусть ударит…» Но тут что-то произошло, и стража смешалась. Какой-то человек с принизывающим взглядом и военной выправкой внезапно протиснулся вперед и выхватил из рук Давида письмо. «Идемте со мной», – сказал он и провел его в большой зал. Здесь он вскрыл конверт и прочитал письмо. «Капитан Тетро! – позвал он проходившего мимо офицера, одетого в форму мушкетеров. – Арестуйте и заточите в тюрьму стражу южного входа и южных ворот. Замените ее надежными людьми». Давиду он опять сказал: «Идемте со мной».

Он провел его через коридор и приемную в обширный кабинет, где в большом кожаном кресле, одетый во все черное, в тяжком раздумье сидел мрачный человек. Обращаясь к этому человеку, он сказал:

– Ваше Величество, я говорил вам, что дворец кишит изменниками и шпионами, как погреб крысами. Вы, Ваше Величество, считали, что это плод моей фантазии. Но вот человек, проникший с их помощью во дворец. Он явился с письмом, которое мне удалось перехватить. Я привел его сюда, чтобы вы, Ваше Величество, убедились, что мое рвение отнюдь не чрезмерно.

– Я сам допрошу его, – отозвался король, шевельнувшись в своем кресле. Он с трудом поднял отяжелевшие веки и мутным взором посмотрел на Давида.

Поэт преклонил колено.

– Откуда явился ты? – спросил король.

– Из деревни Вернуа, департамент Ора-и-Луара.

– Что ты делаешь в Париже?

– Я… хочу стать поэтом, Ваше Величество.

– Что ты делал в Вернуа?

– Пас отцовских овец.

Король снова пошевелился, и глаза его посветлели.

– О! Среди полей?

– Да, Ваше Величество.

– Ты жил среди полей. Ты уходил на заре из дома, вдыхая утреннюю прохладу, и ложился под кустом на траву. Стадо рассыпалось по склону холма; ты пил ключевую воду; забравшись в тень, ел вкусный черный хлеб и слушал, как в роще свистят черные дрозды. Не так ли, пастух?

– Да, Ваше Величество, – вздыхая, сказал Давид, – и как пчелы жужжат, перелетая с цветка на цветок, а на холме поют сборщики винограда.

– Да, да, – нетерпеливо перебил король, – поют, разумеется, и сборщики винограда; но черные дрозды! Ты слышал, как они свистят? Часто они пели в роще?

– Нигде, Ваше Величество, они не поют так хорошо, как у нас в Вернуа. Я пытался передать их трели в стихах, которые я написал.

– Ты помнишь эти стихи? – оживился король. – Давно я не слыхал черных дроздов. Передать стихами их песню – это лучше, чем владеть королевством! Вечером ты загонял овец в овчарню и в мире и покое ел свой хлеб. Ты помнишь эти стихи, пастух?

– Вот они, Ваше Величество, – с почтительным рвением сказал Давид:

– Ваше Величество, – перебил резкий голос, – разрешите мне задать этому рифмоплету несколько вопросов. Время не ждет. Прошу прощения, Ваше Величество, если я слишком назойлив в моей заботе о Вашей безопасности.

– Преданность герцога д'Омаль слишком хорошо испытана, чтобы быть назойливой. – Король погрузился в кресло, и глаза его снова помутнели.

– Прежде всего, – сказал герцог, – я прочту вам письмо, которое я у него отобрал.

«Сегодня годовщина смерти наследника престола. Если он поедет, по своему обыкновению, к полуночной мессе молиться за упокой души своего сына, сокол ударит на углу улицы Эспланад. Если таково его намерение, поставьте красный фонарь в верхней комнате, в юго-западном углу дворца, чтобы сокол был наготове».

– Пастух, – строго сказал герцог, – ты слышал, что здесь написано. Кто вручил тебе это письмо?

– Господин герцог, – просто сказал Давид. – Я вам отвечу. Мне дала его дама. Она сказала, что ее мать больна и надо вызвать ее дядю к постели умирающей. Мне непонятен смысл этого письма, но я готов поклясться, что дама прекрасна и добра.

– Опиши эту женщину, – приказал герцог, – и расскажи, как она тебя одурачила.

– Описать ее! – сказал Давид, и нежная улыбка осветила его лицо. – Где найти те слова, которые могли бы совершить это чудо! Она… Она соткана из света солнца и мрака ночи. Она стройна, как ольха, и гибка, словно ива. Поглядишь ей в глаза, и они мгновенно меняются: широко открытые, они вдруг сощурятся и смотрят, как солнце сквозь набежавшие облака. Она появляется – все сияет вокруг, она исчезает – и ничего нет, только аромат боярышника. Я увидел ее на улице Конти, дом двадцать девять.

– Это дом, за которым мы следили, – сказал герцог, обращаясь к королю. – Благодаря красноречию этого простака перед нами предстал портрет гнусной графини Кебедо.