Токио - Хайдер Мо - Страница 27

Дом Такаданобаба был большим, но звук, как вода, распространялся по балкам и хлипким перегородкам из рисовой бумаги. Нужно было соблюдать тишину. Я думала, что веду себя осторожно, но однажды поздно вечером, когда все было закончено, выскользнула из двери, чтобы отправиться в ванную, и в нескольких футах от себя увидела в залитом лунным светом коридоре Джей-сона. Он выглядывал из окна с зажатой между пальцами сигаретой.

Он услышал, как открылась дверь, и повернулся. Ничего не сказал. Лениво посмотрел на мои босые ноги, затем на короткую рубашку и вспыхнувшую от смущения кожу на моей груди. Выпустил изо рта колечко дыма и улыбнулся, вскинув бровь, словно я оказалась приятным сюрпризом.

– Привет, – произнес он.

Я не ответила, грохнула дверью и заперла ее на ключ, встала, прижавшись к ней спиной. Сексуальная одежда – это одно, но то, что Джейсон каждый раз вызывал во мне мысли о сексе, было гораздо страшнее.

21

Нанкин, 13 декабря 1937, ночь

Они здесь. Они здесь. И это реальность.

Я вышел из дома в полдень, на улицах тихо. Не видел ни души, только закрытые ставнями окна, заколоченные досками магазины, к некоторым дверям приклеены записки с сельскими адресами, по которым можно найти владельцев. Свернул направо, на улицу Чжонцзян, прошел по ней до железной дороги, а там срезал путь по переулку, выведшему меня к улице Чжонгшан. Увидел троих мужчин, мчавшихся в мою сторону. Они были одеты, как крестьяне, и черные с ног до головы, словно в результате взрыва. Я посмотрел наверх – в отдалении, над домами в районе ворот Шуикси, в небо поднимался серый дым. Люди продолжали бежать туда, откуда я вышел. Бежали молча, только шлепали по мостовой соломенные башмаки. Я остановился, смотрел им вслед, прислушивался к городу. Теперь я слышал отдаленные звуки автомобильных клаксонов, смешивавшиеся с человеческими криками. Сердце упало. Я снова пошел в южном направлении, ожидая худшего. Шел крадучись, прижимаясь к домам, готовясь в любой момент упасть на землю и закричать: «DongyangXiansheng! Восточные господа!»

На улице неподалеку от центра беженцев один или два торговца, набравшись храбрости, открыли свои заведения. Владельцы магазинов стояли на пороге и беспокойно смотрели в сторону восточных ворот.

Я пробежал между зданиями, пригибаясь к земле, петлял, как заяц, по знакомым улицам, сердце сильно стучало. Я слышал впереди гул толпы и наконец вышел к переулку, ведущему к улице Чжонгшан. В ее начале стояла огромная толпа наседавших друг на друга людей. Они устремились к водным воротам – оттуда можно попасть на Янцзы. Лица у людей были мрачные. Они толкали перед собой тележки, нагруженные пожитками. Один или два человека с любопытством взглянули на меня: должно быть, им было странно видеть чудака, не делавшего попытки бежать. Остальные не обращали на меня внимания, а шли вперед. Сидевшие на узлах дети молча смотрели на меня сверху. Они были одеты в стеганые куртки, руки засунуты в шерстяные рукавички. Вокруг бегала беспризорная собака, подпрыгивала, стараясь украсть еду.

– Они уже в городе? – спросил я у женщины, выбравшейся из толпы в переулок. Я остановил ее, положил ей на плечи руки. – Японцы взяли крепостные стены?

– Бегите! – Глаза у нее были дикими от страха. По измазанному углем лицу текли слезы. – Бегите!

Она высвободилась из моих рук и побежала, громко что-то выкрикивая. Толпа за моей спиной тоже закричала на разные голоса, послышался топот ног: люди неслись по переулкам. Затем топот затих, толпа рассеялась. Я пробрался вперед, осторожно выглянул на главную улицу. Слева, на западе, увидел хвост очереди: к реке торопились двое больных стариков. Улица опустела, снег под сотнями пар ног превратился в грязь.

Я чувствовал, как колотится в горле сердце. Развернулся, пошел обратно. Вокруг – полная тишина. Возле дворца Мин, где вчера я беседовал с профессором истории, прогрохотали танки националистов, разбрасывая по сторонам грязь. Солдаты кричали и делали знаки, чтобы я покинул улицу. И снова тишина, я в полном одиночестве шел по мостовой Чжонгшан.

Остановился. Вокруг меня ничто не шевелилось. Даже птицы примолкли на ветках. Подстриженные деревья, высаженные по обеим сторонам дороги, уводили взгляд на полмили вперед. Мертвая тишина и пустота, зимнее солнце освещает арки ворот. Я встал посередине дороги, глубоко вдохнул и медленно развел руки, поднял к небу ладони. Сердце громко стучало, казалось, оно бьется в моей голове.

Земля подо мной задрожала, неужто землетрясение? Я посмотрел под ноги, и в тот же миг у ворот грянул взрыв. Он разорвал тишину, клены согнулись, как при сильном ветре, птицы в панике поднялись в воздух. Вспыхнули языки пламени, а над воротами поднялось облако дыма и пыли. Я присел, закрыл голову руками, и тут новый взрыв потряс землю. Затем послышался звук, напоминавший шум дождя, шум этот становился все громче, пока не перешел в рев. Небо вдруг потемнело, на меня посыпались пыль и штукатурка. Я заметил, как на темном горизонте появилось более десятка танков, их свирепые морды смотрели в сторону улицы Чжонгшан, над башнями трепетали японские флаги.

Я подскочил и побежал к дому. Прерывистое дыхание и шум шагов заглушали грохот танков и визгливые свистки. Я бежал и бежал, легкие горели, пульс превысил все мыслимые пределы. Добежал до улицы Чжонцзян, нырнул в соседнюю улицу, миновал дом Лю и выскочил в переулок. Пыльного облака здесь пока не было. В доме тихо. Я колотил в дверь, пока замки не открылись. Шуджин стояла на пороге, смотрела на меня, словно на привидение.

– Они здесь, – сказала она, увидев мое лицо и заметив, что я еле дышу. – Они здесь?

Я не ответил. Вошел, запер за собой дверь на все замки и засовы. Затем, когда дыхание пришло в норму, поднялся наверх, сел на диван, нашел место среди японских словарей и набросил на ноги стеганую накидку.

Итак, что я могу написать? Только то, что случилось. Морозный полдень мог бы быть прекрасным, не возьми японцы Нанкин так же буднично, как ребенок ловит сачком стрекозу. Боюсь выглянуть в окно – японские флаги, должно быть, развеваются над городом.

Нанкин, 14 декабря 1937, утро (по лунному календарю двенадцатый день одиннадцатого месяца)

Ночью шел снег. Пурпурная гора за крепостными стенами уже не белая, а красная от огня. Пламя, охватившее ее со всех сторон, цвета крови. Оно отбрасывает в небо страшный ореол. Шуджин долго стояла у открытой двери, в дом вливался холодный воздух, и вскоре я уже видел собственное дыхание.

– Видишь? – повернулась она ко мне. Волосы распущены по спине, в глазах торжествующий красный огонь. – Горит Цзыцзинь. Все, как я говорила.

– Шуджин, – взмолился я, – не стой у двери. Это опасно.

Она повиновалась, но не сразу. Закрыла дверь, пришла и молча села в углу, прижала к животу два старинных заклинания, которые привезла из Поянху. Ее щеки раскраснелись на морозе.

Почти все утро я просидел за столом рядом с чайником. Чай в чашке стыл. Прошлой ночью мы спали несколько минут, полностью одетые, в обуви, на случай, если придется бежать. Время от времени кто-то из нас садился, смотрел на закрытые окна. Говорили мало. Вот и сейчас, несмотря на солнечный день, в комнатах темно – ставни плотно закрыты. Каждые полчаса включаем радио. Новости противоречивые – невероятная смесь пропаганды и дезинформации. Кто знает, где правда? Мы можем только догадываться о том, что происходит. Время от времени слышу грохот – по Чжонгшан идут танки. Иногда доносится стрельба, но происходит это вдали, и перерывы между взрывами довольно долгие. В моей голове все смешалось, иногда я забываю, что нас оккупировали.

Примерно в одиннадцать часов мы услышали шум, похожий на минометный огонь. Переглянулись. Затем начались отдаленные взрывы – один, два, три, четыре – через короткие промежутки, и снова все стихло. Прошло десять минут, и в нашем переулке начался страшный шум. Я подошел к торцовой стене, заглянул в щель между ставнями и увидел, что чья-то коза отвязалась от привязи и бегает в панике, спотыкаясь, наталкиваясь на деревья и ржавую металлическую ограду. Она раздавила копытами сгнившие летние гранаты, и снег окрасился в цвет крови. Никто не вышел из дома, чтобы поймать козу. Должно быть, хозяева уже уехали из города. Только двадцать минут спустя коза сумела выбраться на улицу, и снова наш переулок погрузился в молчание.