О, счастливица! - Хайасен Карл - Страница 4

Деменсио покачал головой. Триш, в порядке объяснения:

– У нас ревнивый котяра.

Джолейн сняла целлофановую обертку с пирога, отломила кусок. И невозмутимо отправила его в рот.

– Какими судьбами, ребята?

Триш покосилась на Деменсио, ерзавшего на диване.

– Ну, – сказал он, – тут вот какое дело: мы узнали о вашей удаче. Понимаете… – Джолейн и не думала спасать положение. Она смаковала ангельский бисквит. Деменсио продолжил: – О лотерее, я имею в виду.

Ее изящная темная бровь удивленно изогнулась. Джолейн дожевывала. Деменсио неумело пытался нащупать стратегию. Женщина казалась слегка чокнутой.

На помощь пришла Триш:

– Мы заскочили поздравить. В Грейндже ничего подобного никогда не случалось.

– Правда? – Джолейн Фортунс, стрельнув языком, точно ящерка, слизнула крошку с переливающегося кобальтового ногтя. – Я думала, тут в округе постоянно чудеса творятся. Почти каждое воскресенье, верно?

Деменсио покраснел, уловив подколку насчет его концессии с Мадонной. Триш отважно вмешалась:

– Я хочу сказать, Джолейн, никто никогда ничего не выигрывал. Никто на моей памяти.

– Ну, пожалуй, вы правы.

– Ужасно обидно, что вам придется с кем-то делить джекпот. – Триш говорила с неподдельным сочувствием. – Не то чтобы эти четырнадцать миллионов баксов выеденного яйца не стоят, но было бы лучше, выиграй вы все одна. И для Грейнджа лучше.

Деменсио бросил быстрый взгляд на жену.

– Да и так для города хорошо, – сказал он. – Это нас прославит, как бог свят.

– Кофе хотите? – осведомилась Джолейн Фортунс.

– И что же дальше, девочка? – спросила Триш.

– Наверное, покормлю черепах.

Триш нервно хихикнула:

– Вы понимаете, о чем я. Может, новая машина? Участок пляжа, а?

Джолейн Фортунс склонила голову набок:

– Это вы о чем?

С Деменсио было достаточно. Он встал, поддернув брючины:

– Не стану врать. Мы пришли просить об одолжении. Джолейн просияла:

– Уже больше похоже на правду. – Она заметила, как руки Триш напряженно сжались.

Деменсио натужно откашлялся.

– Очень скоро вы будете настоящей знаменитостью – газеты, телевидение… Я тут подумал, может, когда они спросят вас, откуда такое везение, вы могли бы замолвить словечко.

– За вас?

– За Мадонну, да.

– Но я никогда не была в церкви.

– Знаю, знаю. – Деменсио развел руками. – Я просто подумал. Я вряд ли могу обещать что-то взамен. Вы же теперь как-никак миллионерша.

Пусть и надеясь изо всех сил, что Джолейн не станет просить о комиссионных, он все же готов был поделиться десятью процентами.

– Это было бы просто одолжение, он же говорит, – тихо добавила Триш. – Ни больше ни меньше. Услуга для друга.

– Скоро Рождество, – добавил Деменсио. – Любая мелочь в подмогу. Любая ваша помощь.

Джолейн взяла их под руки и проводила к двери. Она сказала:

– Что ж, несомненно есть о чем подумать. Да, Триш, пирог просто выдающийся.

– Вы так добры.

– Точно не хотите черепашку?

Деменсио и его жена друг за другом осторожно спустились с крыльца.

– В любом случае – спасибо, – хором сказали они и в тишине проследовали домой. Триш размышляла, не наврали ли ей: по Джолейн никак не скажешь, что она выиграла хотя бы тостер, не говоря уже о джекпоте в «Лотто». Деменсио между тем заключил, что Джолейн либо конченый псих, либо превосходная обманщица и что определенно нужно дополнительное расследование.

Бодеан Джеймс Геззер тридцать один год совершенствовался в искусстве поиска виноватых. Его личное кредо – Что ни случается плохого – всегда по вине других – при наличии воображения распространялось на любые обстоятельства. Оно и распространялось.

Временами беспокоящее его кишечное расстройство – несомненно, результат питья молока от тайно облученных коров. Тараканы в его квартире на самом деле плодятся у замарашек-иммигрантов за соседней дверью. Затруднительное финансовое положение вызвано выходом из строя банковских компьютеров и коварными сионистами с Уоллстрит, а невезение на рынке труда Южной Флориды – предубеждением к англоговорящим претендентам. Даже у плохой погоды имеются виновники – загрязнение воздуха из Канады, разрушение озонового слоя и реактивные потоки самолетов.

Обвинительные таланты Бода Геззера оттачивались с детства. Младший из трех сыновей, он пошел по кривой дорожке и обнаружил раннее пристрастие к прогулам, вандализму и магазинным кражам. Его родители, оба – учителя, упорно пытались вернуть мальчика на путь истинный, но в итоге получали только град упреков в его несчастьях. Бод предпочел считать, что подвергается гонениям по причине маленького роста, а вина за это возлагалась на безответственное отношение матери к своему питанию во время беременности (и прожорливое соучастие в том отца). И Джин, и Рэндалл Геззеры были невысокими от природы, но сие не имело для юного Бода никакого значения – по телевизору он слышал, что люди как вид становятся выше с течением эволюции, и, следовательно, ожидал перерасти родителей по меньшей мере на дюйм-другой. Однако Бод перестал расти в восьмом классе – факт, с прискорбием зафиксированный во время проводившейся каждые два месяца семейной церемонии измерения с отметками на кухонном дверном косяке. Разноцветная последовательность карандашных штрихов подтверждала худшие опасения Бода: оба его старших брата уверенно тянулись дальше, тогда как он сам – остановился, завершил этот путь в почтенном четырнадцатилетнем возрасте.

Горькое осознание этого факта ожесточило Бода Геззера против родителей-пожирателей глютамата натрия – и против общества в целом. Он стал «криминальным элементом» округи, наглым зачинщиком мелких преступлений и нетяжкой уголовщины. Он усердно трудился над образом бандита, курил сигареты без фильтра, сплевывал в общественных местах и отчаянно матерился. Время от времени он нарочно провоцировал братьев на собственное избиение, чтобы потом выпендриться перед дружками тем, что побывал в жестокой бандитской схватке.

Родители Бода, учителя, не верили в пользу побоев и (за исключением единственного случая) ни разу не подняли на него руку. Джин и Рэндалл Геззеры предпочитали «обсуждать» проблемы со своими детьми и провели много часов за обеденным столом, всерьез «общаясь» с нахальным Бодеаном. Сын был более чем достойным соперником. Он не просто овладел риторическими навыками матери и отца, а оказался вдобавок безгранично изобретателен. Что бы ни случалось, Бод всегда выдавал тщательно продуманное оправдание, от которого не отступался ни в какую, даже перед лицом неоспоримых фактов.

К восемнадцатилетию его досье арестов по делам несовершеннолетних насчитывало три страницы, и изнуренные родители вверили свою судьбу в руки дзэн-консультанта. А Бод окончательно вошел во вкус своего положения семейного изгоя, дурного семени, никем не понятого. Он мог объяснить что угодно – и объяснял в два счета. Когда ему стукнуло двадцать два, он жил на пиве, бесстыжих разговорах и весьма удобных многочисленных обидах. «Я у Бога в черном списке, – объявлял он в пивных, – так что держитесь-ка, вашу мать, подальше».

Череда опасных знакомств в конце концов привела Бода Геззера к культуре ненависти и безнадежного фанатизма. Раньше, перекладывая на других вину за свои несчастья, Бод норовил задействовать обычных представителей власти – родителей, братьев, полицейских, судей – без учета их расы, религии или этнической принадлежности. Он замахивался широко, но довольно бестолково. Ксенофобия и расизм подлили к его брюзжанию нового яда. Теперь это был не просто какой-то полицейский, сцапавший Бода с крадеными видеомагнитофонами, а полицейский-кубинец, определенно имевший зуб на англоамериканцев; не просто лицемерный адвокат, отправивший Бода за решетку, а лицемерный адвокат-еврей, явно объявивший вендетту христианам; и, наконец, не просто кокаинист-поручитель, отказавший ему в залоге, а насквозь прококаиненный поручитель-негр, только и мечтавший, чтобы Бода оставили в тюрьме и затрахали в задницу до смерти.