Жемчужина востока - Хаггард Генри Райдер - Страница 31

– Весьма естественно, что ты протестуешь: ведь она тебе своя! – сказал кто-то, и затем стали спорить и пререкаться, вдруг Симеон поднял голову и приказал обыскать ее.

Двое из архиерейских слуг принялись обыскивать девушку, разорвав ее одежды на груди.

– Вот жемчуг! – воскликнул один. – Взять его?

– Безумец, что мы, воры, что ли? Куда нам эти безделушки?! – окрикнул его сердито Симон.

– А вот и еще нечто! – сказал другой из слуг, вынув сверток письма Марка, который девушка постоянно носила у себя на груди.

– Только не троньте этого, не троньте, отдайте это! – взмолилась Мириам.

– Подай это сюда! – сказал Симеон, протянув свою тощую, костлявую руку и развязав шелковую нитку, прочел первые начальные строки этого письма: «Госпоже Мириам от Марка, римлянина, через посредство благородного Галла». Ну, что ты скажешь на это, рабби Бенони? Тут целый свиток, но читать все у нас нет времени, а вот конец: «Прощай, твой неизменно верный друг и возлюбленный Марк». Пусть читает остальное тот, кому есть охота, что же касается меня, то я удовлетворен: эта женщина – изменница, и я подаю голос за предание ее смерти!

– Это письмо было писано мне из Рима два года тому назад! – ответила было Мириам, но, по-видимому, никто не слыхал ее слов, все говорили разом.

– Я требую, чтобы все это письмо было прочтено от начала до конца! – заявил Бенони.

– У нас нет времени заниматься такими пустяками! – ответил Симеон. – Еще другие обвиняемые ждут очереди, а римляне разбивают наши ворота. Нам некогда тратить драгоценные минуты с этой христианкой, шпионкой римлян.

Увести ее!

– Увести ее! – подтвердил и Симон-Зилот; остальные утвердительно закивали головами.

Затем все собрались и стали обсуждать, какою смертью девушка должна будет умереть. После долгих споров и пререканий, после того как Бенони тщетно просил и убеждал, проклинал и заклинал, вынесен был следующий приговор: как всех предателей и изменников вообще, девушку нужно отвеет к верхним воротам храма, называемым вратами Никанора, которые отделяют двор Израиля от двора Женщин, и приковать цепями к центральному столбу над воротами, где она будет видна и римлянам, и всему народу израильскому, и там умрет голодной смертью или как Бог ей судил. «Таким образом, – заявил Симон-Зилот, – мы не обагрим руки свои кровью женщины. Кроме того, ввиду особого снисхождения к просьбам брата нашего, рабби Бенони, мы решили отсрочить исполнение этого приговора до заката солнца и заявить изменнице, что, в случае, если бы она за это время одумалась и пожелала открыть нам убежище римлянина Марка, мы возвратим ей свободу и полное помилование! Теперь отведите ее обратно в тюрьму! – приказал он, обращаясь к страже.

Стражи схватили Мириам и, проведя сквозь толпу голодных, останавливавшихся, чтобы плюнуть на нее или послать ей проклятье или камень, отвели ее обратно в ту темную келью.

Мириам села на пол и принялась есть спрятанный ею здесь кусок сушеного мяса и ячменного хлеба, затем, измученная и изнеможенная, заснула крепким сном. Спустя четыре или пять часов ее разбудил какой-то посторонний звук, она раскрыла глаза и увидела перед собою старого Бенони.

– О, дитя мое! Я пришел к тебе проститься с тобою и попросить у тебя прощения! Душа моя надрывается!

– Прощения? У меня? Да в чем же, дедушка? Ведь, с их точки зрения, приговор справедлив, и если ты хочешь знать, господин, я надеюсь, что мне действительно, удалось спасти жизнь Марка, за что я и должна заплатить своей жизнью! – Но как ты могла это сделать?

– Об этом не спрашивай меня, господин!

– Скажи мне и спаси свою жизнь! Ведь они вряд ли смогут вторично захватить его, так как теперь евреев оттеснили от старой башни, которая в руках римлян!

– Да, но евреи вновь могут овладеть ею. Кроме того, я подвергла бы опасности и другие жизни, жизнь дорогих и добрых друзей! Нет, я этого не могу!

– В таком случае ты должна будешь умереть позорною смертью, так как я бессилен спасти тебя. Не будь ты моею внучкой, хотя ты девушка, они распяли бы тебя на кресте на той же стене, поступив с тобою так, как поступают римляне с нашими братьями!

– Если на то воля Божия, чтобы я умерла, я умру. Что значит одна моя жизнь там, где ежедневно гибнут тысячи жизней?! Не будем больше говорить об этом!

– О чем же надо говорить, Мириам?! – простонал старик. – Кругом горе, горе и горе… Ты была права, когда убеждала меня бежать. А ваш Мессия, которого я отвергал и теперь отвергаю, да, он обладал даром прорицания: Иерусалим погиб, и наш храм тоже погибнет, римляне уже овладели внешними дворами, а в верхнем городе жители поедают друг друга и мрут. Хоронить мертвецов некому, все мы должны будем погибнуть или голодом, или от меча, и не останется в живых никого. Народ иудейский будет попран и поруган, храм Иерусалимский будет разорен, в нем не останется камня на камне! Да, все это будет!

– Но вы могли бы сдаться! Тит пощадил бы вас!

– Нет, дитя, лучше всем погибнуть! Сдаться, чтобы нас повлекли на поругание целому Риму, как жалких рабов, за колесницей победителя по улицам их пышной столицы! Нет, мы будем просить пощады у Иеговы, а не у Тита! Ах, зачем я не послушал тогда тебя! Теперь ты была бы в Египте или Пелле, а я погубил тебя, кровь от моей крови и плоть от моей плоти, я своими руками навлек на тебя этот приговор! – и несчастный старик ломал руки и стонал от нестерпимой душевной муки.

– Полно, дедушка, – успокаивала его Мириам, – умоляю тебя, не упрекай себя ни в чем! Для меня смерть не страшна. Да может быть, я даже и не умру!

Старик вдруг поднял голову и посмотрел на нее вопросительно:

– Разве у тебя есть какая-нибудь надежда уйти отсюда? Бежать? – спросил он. – Халев…

– Нет, не Халев, хотя я ему благодарна, что он там, на суде, пытался оправдать меня, но я предпочла бы умереть, чем бежать с ним!

– В таком случае… почему же ты думаешь?..

– Я не думаю, господин, а только надеюсь на Бога и верю, что Он может спасти меня. Одна из наших женщин, которую почитают за святую, предсказала, что я проживу целую жизнь!

В тот момент, когда она произнесла эти слова, раздался звук, подобный громовому раскату, и они почувствовали, что земля содрогнулась.

– Рабби Бенони, – крикнул снаружи чей-то голос, – стена упала! Не мешкай, рабби Бенони, ради всего святого, спеши!..

– Увы, дитя мое, я должен идти! Какой-то новый ужас и несчастье обрушились на нас, и они призывают меня в свет. Прощай, возлюбленная дочь моя, прощай и прости меня за все то зло, которое я навлек на тебя, видит Бог, против моей воли! И, обняв и поцеловав ее, старик вышел, оставив ее в слезах.

XVI. ВРАТА НИКАНОРА

Прошло еще часа два времени, день стал клониться к вечеру, близилось время заката. Вдруг железные болты и засовы тюрьмы Мириам загремели, и в ее полутемную келью вошел Халев. На нем были помятые в бою и иссеченные во многих местах латы, а в руке сверкал обнаженный меч.

– Ты пришел сюда привести в исполнение приговор Синедриона? – спросила девушка.

Он молча опустил голову.

– Не мешкай, друг Халев! Когда мы с тобой были детьми, ты нередко опутывал мои руки цветами, теперь же свяжи их веревками, как тебе повелевает твой долг!

– Ты жестока, Мириам, я пытался выгородить тебя на суде, а если у меня там, в старой башне, вырвались против воли слова горькой обиды, то только потому, что чувство любви и ревность довело меня до безумия! – И Халев стал убеждать девушку бежать с ним к римлянам, говоря, что он, из любви к ней, готов наложить на себя пятно измены родине.

Но девушка отказалась, мало того, он предлагал даже креститься, но девушка была непоколебима.

С тоской вышел от нее Халев. Вслед затем вошли четверо воинов и повели Мириам к воротам Никанора между двором Женщин и двором Израиля, изукрашенным серебром и золотом, над которыми возвышалось квадратное здание, высотою около 50 футов. Здесь священнослужители хранили свои священные трубы и другие музыкальные инструменты; на плоской кровле этого здания возвышались к небу три мраморных столба, украшенных золочеными капителями и шпилями.