ЧП на третьей заставе - Пеунов Вадим Константинович - Страница 13

Паренек воспринял его распоряжение как важнейшее задание. Он тут же растворился в темноте, пропустив чекиста вперед.

Так уж распорядилась судьба… В прошлый раз, в Журавинке, она выделила на свидание весеннее мокропогодье, а в этот раз, в Белоярове, — осеннее непролазное бездорожье. Там была им помощницей глухая ночь, здесь их двоих от всего мира, от его тревог, от завистливых взглядов заботливо укрывала тьма-тьмущая.

Впрочем, чего сетовать на судьбу, ее надо благодарить: она привела Аверьяна однажды к Ольге. Правда, потом разлучила… Но только для того, чтобы у них было время на раздумья, па воспоминания, на проверку чувств.

Так кто же они теперь? Случайные знакомые? Суженые? А может — враги? Три года — такой срок!

Тебе было семнадцать, теперь — двадцать. Может, ты, как и похожая на девчонку Галина Вольская, нашла друга жизни… тоже среди контрабандистов. А чему удивляться? Говорят, с кем поведешься, от того и наберешься: твоя сестра ушла с Семеном Воротынцем, а мать когда-то засватала тебя за самого жестокого из бандитов — за Вакулу Горобца. Каждый живет свою собственную жизнь. И нельзя родиться за другого, умереть вместо кого-то… Нельзя даже у самого близкого занять хотя бы день, хотя бы час, чтобы дотачать к своей судьбине… Правда, у тебя была ночь разгрома бандитской сотни… Но что она положила в твою душу? Приумножила ты этот клад? Или он предан забвению?

Аверьян шел рядом с Ольгой, вернее, на полшага позади. Вот так прогуливаются по деревенским улочкам влюбленные.

— Тебя даже собака знает в этом доме, — заговорил он.

— Галка — моя троюродная сестра, — пояснила Ольга, — тоже из Журавлики.

— И давно она замужем?

— На Петра да Павла свадьбу справили.

«Три месяца тому», — отметил про себя Аверьян.

— А где же они нашли друг друга?

— Да в Журавинке. Он у Семена Григорьевича служил.

«Бандит», — присвистнул Аверьян. И вновь в его душе ожила прежняя обида: надул, обхитрил чекиста Сурмача Семен Воротыпец, сам ушел и награбленное увез.

«Потянулась ниточка в прошлое… Если жив господин хорунжий, может, встретимся».

Ох, как хотелось Сурмачу добраться до Семена Воротынца. Уж теперь-то он не был бы такой рохлей, не упустил голубчика.

Сурмачу надо было узнать о Степане как можно больше. Особенно его интересовали люди, приходившие к Вольскому. Но Ольга помочь ему в этом не могла. По всему, Степан был опытным конспиратором и близким не доверял. Когда он ожидал гостей, то жену отсылал на посиделки к ее троюродной сестре. Так что никого, кроме Григория Серого, Ольга не видела.

И тут Аверьяна озарила одна догадка: Григорий Серый! Не тот ли это Григорий, о котором в своем тайном письме упоминал Волк? А почему бы и нет? Серый дезертировал из сотни Измайлова одним из первых. Его амнистировали как человека, порвавшего с бандой. Но первых, кто внял предложению Советской власти и принял амнистию, усенковская контрразведка жестоко карала, вырезали всех родственников, близких и дальних. Серого эта доля миновала. Почему? Усенко, думая о будущем, мог готовить агентуру заранее. Не по его ли Приказу ушел из банды этот Григорий?

А если Серый тот Григорий, которому теперь подчиняется все усенковское подполье, то можно предположить и другое: он переходил границу один, без сопровождающих. Так проще и безопаснее. Задержали, отобрали мелкую контрабанду, отпустили.

Ольга заметила возбужденное состояние Аверьяна:

— Замерзли? Зайдемте в хату, согреетесь. Тут неподалеку, Людмила Петровна уехали в деревню принимать роды.

«Людмила Петровна — это ее тетка», — понял Аверьян.

Ольга не спускала глаз с Володи.

Этот вихрастый, смелый парень не однажды приходил к ней в тревожных девичьих снах, он жил в ее воспоминаниях. Невольно она сравнивала с ним своих знакомых. Но не было среди них даже чуточку похожих на отчаянного чекиста. Ей бы отправиться по свету на ею поиски! Но она убедила себя, что в разных направлениях идут их стежки-дорожки. А вот — пересеклись.

Дом акушерки походил на маленькую крепость: каменный забор, железные ворота. Калитка запирается на специальный замок. Оленька открыла его тяжелым церковным ключом.

— Только собаку привяжу.

Здесь, как и во дворе Степана Вольского, разгуливал огромный пес, способный, казалось, вмиг перекусить человека пополам.

Аверьян свистнул, появился из темноты Петька.

— Зайдем, обогреемся.

Петька зацокал языком:

— Хо! Знаю эту акушерку. Скряга. У нее в саду растет белый налив. Мы с огольцами летом обнесли его начисто.

— А собака? — удивился Сурмач.

— Собака у нее глупее старого сапога. Одни дразнили у забора, а другие — в сад и на дерево.

— А если пес учует и вернется?

— Не вернется, он же недоумок, хоть и велик, как тоголетошный телок.

Ольга ввела их в дом. Здесь, как в церковном алтаре, иконы, иконы… Горят лампадки, пахнет ладаном и еще какой-то сладковато-приторной чертовщиной.

— Вы раздевайтесь, раздевайтесь! — суетилась Ольга.

Она даже хотела расстегнуть на куртке Аверьяна пуговицы. Он легонечко взял девичьи руки в свои… Мягкие, нежные… Заглянул в глаза, на дне которых жила радость и… какое-то второе, непонятное для Сурмача чувство. Не оно ли развело их в прошлый раз? Но нет, теперь Аверьян не позволит ему взять верх над Ольгой, над собою…

Отстранил девичьи руки, повернулся к Петьке:

— А знаешь, какая она замечательная! И отчаянная: жизнь мне спасла.

— Чё ж тогда у сквалыги живет? — удивился Петька.

— Людмила Петровна — хорошая женщина. И меня любит, — вступилась Ольга за тетку, невольно глянув на свою юбку из польской шерсти и на башмаки на высоком каблуке.

Девушке очень хотелось, чтобы Володя и его дружок поверили ей, сменив враждебное отношение к тетке на уважительное.

«Черт разберет эту самую Людмилу Петровну, — подумал Сурмач в тот момент. — Может, Петька подзагнул? Ну, обносил он с такими же сорванцами сады. Кому это поправятся? Приняла хозяйка меры. А ему не по нутру».

Но вот начала Ольга припасать на стол, и вновь смутное чувство настороженности вернулось к Сурмачу. Акушерка жила по-буржуйски, а в представлении Аверьяна это было равнозначно преступлению.

Ольга сидела за столом торжественная, чинная и счастливая. Она все уговаривала:

— Ешьте, ешьте… Может, Володя, вам спирту налить?

И только теперь Аверьян понял: за время, что они не видались, Оленька заметно изменилась. И повзрослела, и похорошела… Но вместе с тем в ней появилось что-то чужое, наверное, от этого каменного, похожего на старинную крепость дома, от ее хозяйки, которую Аверьян еще не знал, но уже ненавидел. Акушерка Братунь была из чужого ему мира, это она подменила в Оленьке то, за что он когда-то полюбил девушку…

Впрочем, Ольга не замечала за собою никаких перемен, она была счастлива тем, что ее Володя сидит за одним столом с нею, ест и пьет то, что она подала ему.

— Я тебя искал, искал, — сказал вдруг он.

Она засмущалась, улыбнулась.

— Хочешь, с собой заберу?

— Так сразу?! — растерялась она. — Людмила Петровна не позволит… И… без венца…

Аверьян опять уловил в девичьих глазах всплеск тревоги. «Откуда она?»

— Я еще приеду! — заявил он, уходя.

А она верила и не верила, надеялась и боялась. И разревелась бы, стоя с Володей у калитки, если бы за ними не наблюдали внимательные, злые глаза уличного оборвыша Петьки.

— Который час? Застанем кого в милиции? — спросил Сурмач своего спутника.

— Дядя Вася там днюет и ночует, — рассудительно ответил тот. — Мамка легкие поморозила, в пургу ее чуть не замело. Так я покамест за пес…

Мальчишка все больше нравился Аверьяну своей независимостью, взятой у суровой, голодной жизни. Он не унывал, он чувствовал себя превосходно на улицах ночного города.

— Видать, ты не из местных? По говору чую.

— Донбассовский, — степенно пояснил Петька.

— Земляки! — обрадовался Аверьян.