Перстень царицы Савской - Хаггард Генри Райдер - Страница 22

Абати, каковы бы ни были их недостатки, были, по-видимому, хорошими хозяевами. Не находя другого исхода для своей энергии и лишенные возможности торговать с кем бы то ни было, они все свои помыслы сосредоточили на обработке земли. Земля кормила их, и подле земли они жили и умирали. Весь кругозор их был замкнут горами, и тот, у кого было много земли, был знатен, а тот, у кого было мало ее, – ничтожен; тот же, у кого совсем не было земли, был рабом. Их законы были настоящими законами землевладельческого народа; у них не было денег, и все расчеты они переводили на меру хлеба или на другие сельскохозяйственные продукты, а часто на лошадей и верблюдов или на соответствующее пространство земли.

И все же, как это ни странно, их страна – наиболее богатая золотом страна, о какой я слыхал даже в Африке, – она так богата, что, по словам Хиггса, древние египтяне ежегодно вывозили отсюда золота на много миллионов фунтов.

Но вернемся к прерванному повествованию. Принц Джошуа, который был, по-видимому, генералиссимусом армии Абати, остановился у последних ворот и стал уговаривать стражей быть отважными и биться с язычниками. В ответ на это он принял от них поздравление с благополучным исходом путешествия.

Когда были выполнены эти формальности, уничтожавшие самую возможность какой бы то ни было военной дисциплины, мы, вернее сказать, Абати, веселой толпой отправились вкушать мирные удовольствия. В самом деле, победителей, возвращающихся из какой-либо отважной экспедиции, не могли бы встретить более радостными приветствиями. Когда мы въехали в город, нас окружила целая толпа женщин, многие из которых были очень хороши собой; они бросились к своим мужьям или любовникам и стали обнимать и целовать их, а несколько поодаль стояли дети, усыпавшие наш путь цветами. И все это за то лишь, что эти отважные воины проехались по ущелью вперед и назад.

– Послушайте, доктор, – сказал мне Квик, с горечью смотревший на эту демонстрацию, – каким же героем я чувствую себя после всего этого! Я был ранен навылет в грудь, меня бросили в Спайон Копе, сочтя за убитого, и обо мне написали в официальном отчете, – а в моем родном городишке никто и не встретил меня, хотя я телеграфировал мужу моей сестры и сообщил, когда придет поезд, с которым я приеду. Говорю вам, доктор, никто не поднес мне даже пинты пива, не говоря уже о вине. – И он указал на женщину, поившую вином одного из всадников.

Проехав по нескольким улицам этого восхитительного города, мы добрались наконец до главной городской площади – обширного пространства земли, пышно заросшего цветами и деревьями. В одном конце этой площади стояло длинное невысокое здание с белоснежными стенами и позолоченными куполами, окруженное двумя стенами, между которыми находился ров с водой, вырытый на случай нападения. Позади него, на некотором расстоянии, возвышалась огромная скала.

Это был дворец, в который я во время моего предыдущего посещения Мура входил всего два раза, когда Дочь Царей принимала меня в официальной аудиенции. Площадь со всех сторон окружали стоявшие в отдельных садах дома знати и чиновников.

У ворот дворца мы остановились, и Джошуа, подъехав к Македе, сердито спросил ее, следует ли ему проводить «язычников» (это вежливое прозвище относилось к нам) в караван-сарай в западной части города.

– Нет, дядя, – ответила Македа, – эти чужестранцы будут жить во флигеле дворца, где обычно помещаются гости.

– Во флигеле дворца? Это вопреки обычаю! – воскликнул Джошуа, надувшись и сделавшись похожим на большого турецкого петуха. – Помни, племянница, что ты еще не замужем. Меня еще нет во дворце, и тебя там некому защитить.

– Там мне придется искать другого защитника, – ответила она, – хотя до сих пор я умела сама постоять за себя. Прошу тебя, довольно говорить об этом. Я считаю необходимым поместить моих гостей там, где уже находятся их вещи, в самом безопасном месте во всем Муре. Ты, дядя, сам сказал нам, что ты получил жестокий ущерб, который помешал тебе сразиться с султаном Фзнгов. Ступай и отдохни; я немедленно же пришлю к тебе моего придворного врача. Спокойной ночи, дядя. Когда ты выздоровеешь, нам надо будет повидаться, оттого что нам есть о чем поговорить. Нет, нет, ты очень добр, но я не хочу задерживать тебя ни на минуту. Скорее отправляйся в постель и не забудь поблагодарить бога за то, что спасся от стольких опасностей.

Услышав эту вежливую насмешку, Джошуа побледнел от ярости. Но раньше, чем он успел ответить, Македа уже исчезла под аркой, так что ему осталось только обратить свои проклятия против нас, в частности же против Квика, который был причиной его падения. К несчастью, сержант достаточно хорошо понимал по-арабски, чтобы разобраться в значении его слов, и не замедлил ответить ему.

– Заткни глотку, ты, свинья! – сказал он. – И не таращь глаза, а то вывалятся.

– Что сказал чужестранец? – закричал Джошуа, и Орм, на мгновение выйдя из своей летаргии, ответил ему по-арабски:

– Он сказал, что просит тебя, о принц, закрыть твой благородный рот и не давать твоим высокорожденным глазам вылезать из орбит, а то он боится, как бы ты не потерял их.

Когда окружавшие нас Абати услышали это, они начали громко хохотать, оттого что они не лишены чувства юмора.

Что произошло дальше, я помню не слишком хорошо, так как Орм потом лишился чувств и мне пришлось хлопотать около него. Когда я оглянулся, около нас уже никого не было, и пестро разодетые слуги повели нас в отведенный нам флигель дворца.

Они провели нас в наши покои – прохладные большие комнаты, убранные яркими материями и мебелью из дорогого дерева. Этот флигель дворца не соединялся с главным корпусом его, а являлся отдельным домом с отдельными воротами. Перед ним имелся небольшой сад, а позади него были двор и службы, где, как нам сказали, находились уже наши верблюды. Тогда мы ни на что больше не обратили внимания, так как ночь была близко, а если бы даже этого не было – мы были слишком утомлены, чтобы производить какие-либо изыскания.

Кроме того Орм был теперь совсем болен – так болен, что он едва мог идти, даже опираясь на нас. Он, однако, не хотел успокоиться, пока не убедился, что все наши вещи в сохранности, и потребовал, чтобы его подвели к обитой медью двери, которую открыли слуги и за которой мы увидели тюки, снятые с наших верблюдов.

– Пересчитайте их, сержант, – сказал он, и Квик исполнил его распоряжение при свете лампы, которую один из слуг держал, стоя в дверях.

– Все в порядке, сударь, – ответил он.

– Прекрасно, сержант. Заприте дверь и возьмите с собой ключи.

Сержант снова исполнил приказание, а когда слуга попробовал было отказаться передать ему ключи, он с таким грозным видом посмотрел на него, что тот немедленно послушался и ушел, пожимая плечами, с тем, вероятно, чтобы тотчас же доложить об этом своему начальству.

Теперь только нам удалось уложить Орма в постель. Он жаловался на ужасную головную боль и согласился выпить немного молока. Я первым делом постарался убедиться, что черепная коробка у него осталась неповрежденной, а потом дал ему сильное снотворное, которое я достал из моей походной аптечки. К нашей радости, оно скоро подействовало, и через минут двадцать он погрузился в забытье, от которого очнулся только много часов спустя.

Мы с Квиком помылись, поели пищи, которую нам принесли, и стали поочередно дежурить около него. Во время моего дежурства он проснулся и попросил пить. Я напоил его. Напившись, он начал бредить, и, измерив его температуру, я обнаружил, что у него очень сильный жар.

В конце концов он заснул снова и только время от времени просыпался и требовал пить.

В течение ночи и рано утром Македа два раза присылала справляться о состоянии здоровья больного, а около десяти часов утра пришла сама в сопровождении двух придворных дам и длиннобородого старого господина, который, как я понял, был придворным врачом.

– Можно мне увидеть его? – спросила она боязливо.

Я ответил, что можно, если она и ее спутники не будут шуметь. Потом я провел ее в полутемную комнату, где Квик стоял у изголовья кровати, как статуя, и дал понять, что заметил ее, только слегка поклонившись ей. Она долго глядела на измученное лицо Оливера и на его почерневший от действия газов лоб, и я видел, как ее глаза цвета фиалок наполнились слезами. Потом она круто повернулась и вышла из комнаты больного. Выйдя за дверь, она властно приказала сопровождающим ее отойти и шепотом спросила меня: