Перстень царицы Савской - Хаггард Генри Райдер - Страница 20

– Кто сказал тебе это, уста Барунга? – спросила тихо Македа, и это были ее первые слова. – Тот чужестранец, которого вы взяли в плен, Толстый Человек?

– Нет, нет, Вальда Нагаста, чужестранец Черные Окна еще ничего не сказал нам, кроме разных вещей про историю нашего бога, которую он прекрасно знает. Есть другие люди, которые многое рассказывают нам, оттого что наши племена во время перемирия немного торгуют между собой, а трусы очень часто бывают также и шпионами. Так, например, мы знали, что эти белые чужестранцы должны были прибыть вчера ночью, хотя мы не знали силы их волшебного огня, а не то мы ни за что не пропустили бы их вьючных верблюдов, на которых, быть может, имеется еще много…

– Узнайте же, что у нас еще очень много его, – прервал я его речь.

– Жаль, – ответил тот, покачав головой, – а мы позволили Кошке, которого вы называете Шадрахом, уехать на верблюде вашего толстого друга; мы даже сами дали ему этого верблюда, после того как его верблюд захромал. Что делать, это наша вина, и Хармак, наверно, недоволен нами сегодня. Но что ты ответишь мне, о Вальда Нагаста, что ты ответишь, Роза Мура?

– Что же могу я ответить, уста султана Барунга? – сказала Македа. – Вы знаете, что я обязана защищать Мур до последней капли крови.

– И ты это именно и сделаешь, – продолжал посол, – оттого что, очистив твою страну от павианов и кроликов (что мы давно сделали бы, будь ты с нами) и исполнив наш долг, вернув обратно наш древний потаенный пещерный город, мы снова назначим тебя правительницей, подвластной Барунгу, и отдадим тебе множество подданных, которыми ты сможешь гордиться.

– Это невозможно, ведь все они будут поклоняться Хармаку, а между Хармаком и Иеговой, которому я служу, вечная война, – ответила она.

– Да, благоуханный Бутон Розы, между ними война, и первое сражение проиграл Хармак благодаря волшебному огню белых людей. И все же вот он во всей своей славе. – И он указал своим копьем по направлению к долине, где лежал идол. – Ты знаешь пророчество: пока Хармак не поднимется со своего ложа и не улетит (все мы, Фэнги, должны последовать за ним, куда бы он ни унесся), эта долина и город, носящий его имя, будут оставаться в наших руках, другими словами – вечно.

– Вечно – неверное слово, о уста Барунга. – Она помолчала немного и медленно добавила: – Разве ворота Хармака не улетели сегодня утром? Что, если сам бог последует за этими воротами? Что, если внезапно разверзнется земля и поглотит его? Или горы упадут на него и навеки скроют его от ваших глаз? Или молния ударит в него и испепелит его в прах?

При этих зловещих словах посланные содрогнулись, и мне показалось, что их лица внезапно посерели.

– Тогда, – ответил торжественным тоном посол, – Фэнги признают, что твой бог сильнее нашего бога и что наша слава померкла.

Сказав это, он умолк и обернулся к третьему послу, к тому, чье лицо все еще было закрыто. Тот резким движением сорвал покрывало, и мы увидели благородное лицо, не черное, как лица его спутников, а цвета меди. Ему было лет пятьдесят, у него были глубоко сидящие сверкающие глаза, горбатый нос и развевающаяся седеющая борода. Золотой обруч на его шее указывал на высокое положение, занимаемое им, но когда мы заметили второй золотой обруч у него на голове, мы поняли, что он старше всех в своем народе. Обруч этот был тем самым символом царской власти, который носили древние египетские фараоны, уреусом, состоявшим из двух переплетенных между собой змей, тот самый знак, который мы видели на львиной голове сфинкса Хармака.

Едва он открыл свое лицо, как оба спутника соскочили с коней и упали ниц перед ним, восклицая: «Барунг! Барунг!», а мы, трое европейцев, почти против воли поклонились ему, и даже Дочь Царей наклонила голову.

Султан ответил на наши поклоны, отсалютовав нам копьем. Потом он заговорил спокойным размеренным голосом:

– О Вальда Нагаста и вы, белые люди, сыновья великих отцов, я слышал вашу беседу с моими слугами: я подтверждаю их слова. Заклинаю вас и тебя, Вальда Нагаста, примите дружбу, которую я предлагаю вам, не то вскоре вы все погибнете и с вами умрет ваша мудрость. Я устал возиться с этой горсточкой, с этими Абати, которых мы презираем. О Дочь Царей, согласись на мое предложение, и я даже оставлю в живых всех твоих подданных; пусть они живут и будут рабами Фэнгов, пусть они служат им во славу Хармака.

– Это невозможно, это невозможно! – ответила Македа, поглаживая своей маленькой ручкой луку своего седла. – Мой народ – избранный народ. Пусть он забыл свой долг, как Израиль в пустыне, пусть даже ему суждено погибнуть, но я хочу, чтоб он погиб свободным. И я, в ком течет лучшая кровь Абати, не прошу у тебя милости. Вот мой ответ тебе, Барунг, ответ Дочери Царей. Но как женщина, – добавила она более мягким голосом, – я благодарю тебя за твою любезность. Когда меня убьют, Барунг, если мне суждено быть убитой, вспомни о том, что я сделала все, что могла, борясь с могущественными врагами. – И ее голос прервался.

– Я не забуду тебя, – ответил Барунг серьезно. – Ты кончила?

– Нет еще, – ответила она. – Этих чужестранцев я отдаю тебе; я возвращаю им их слово. Зачем им гибнуть, раз мое дело проиграно? Они своей мудростью помогут тебе в борьбе со мною. Ведь ты подарил им жизнь и, быть может, спасешь жизнь их брату, твоему пленнику. У тебя есть также раб – ты называл его, или назвал его твой слуга – Египетский Певец его имя. Один из этих белых знал его, когда он был ребенком; быть может, ты отдашь его этому человеку.

Она помолчала, но Барунг ничего не ответил.

– Ступайте, друзья, – продолжала она, повернувшись к нам. – Благодарю вас за дальнее путешествие, которое вы предприняли, чтобы помочь мне, и за то, что вы успели уже сделать для меня. В знак благодарности я пришлю вам золота; султан передаст его вам. Благодарю вас. Я хотела бы получше узнать вас, но, быть может, мы еще увидим друг друга во время битвы. Прощайте.

Она умолкла, но я видел, что она внимательно наблюдает нас сквозь прозрачную ткань своего покрывала. Султан тоже внимательно смотрел на нас, поглаживая свою длинную бороду; его, по-видимому, занимала эта сцена, и он с интересом ждал, чем все это кончится.

– Я на это не согласен, – сказал Орм, поняв, в чем дело. – Хиггс никогда не простил бы нам того, что мы запачкали нашу репутацию, спасая его жизнь. Но послушайте, доктор, – прибавил он вдруг, – у вас есть ваши личные интересы, и вы должны сами решать за себя. Думаю, что я могу говорить за себя и за сержанта.

– Я решился, – ответил я. – Надеюсь, что мой сын не простил бы мне другого решения; но как бы то ни было, это так, и быть иначе не может. К тому же Барунг ничего не обещал, когда речь шла о нем.

– Тогда переведите ему все, – сказал Орм. – У меня смертельно болит голова, и я желаю лечь отдохнуть, будь то на земле или под землей.

Я сказал Барунгу все, что было нужно, хотя, сказать правду, чувствовал себя так, как будто мне вонзили в самое сердце нож. Ведь мой сын был в нескольких милях от меня, а я искал его всю жизнь и теперь потерял всякую надежду снова увидеть его.

Обращаясь к Барунгу, я прибавил еще одну просьбу, а именно: чтобы он дословно передал профессору все, что произошло между нами, чтобы он знал правду, что бы ни случилось с ним.

– Клянусь Хармаком, – сказал Барунг, выслушав меня, – вы . сильно разочаровали бы меня, если бы ответили иначе, когда женщина показала вам пример. Теперь я знаю, что ваш толстый брат, Черные Окна, будет гордиться вами даже в пасти льва. Не бойтесь, он узнает от слова до слова весь наш разговор. Египетский Певец, который, как мне кажется, говорит на его языке, передаст ему все. А теперь прощайте. Быть может, нам еще придется скрестить мечи. Но это будет не так скоро. Вы все нуждаетесь в отдыхе, особенно тот высокий чужестранец, который ранен в голову. – И он указал на Орма. – Дочь Царей, позволь мне проводить тебя к твоему народу, который я хотел бы видеть достойным тебя. Да, мне хотелось бы, чтобы мы были твоим народом.