Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Ожерелье Странника - Хаггард Генри Райдер - Страница 27


27
Изменить размер шрифта:

Я остановился у края стола и отсалютовал вначале императрице, затем императору.

– Кто это? – осведомился он, посмотрев на меня.

– Генерал Олаф, из моей охраны, – пояснила она. – Комендант государственной тюрьмы. Помните, вы пожелали, чтобы я послала за ним для решения вопроса, о котором мы спорили.

– Ах да! Ну что ж, генерал Олаф, страж моей матери, не объясните ли вы, почему вы вначале салютовали Августе, а лишь затем мне, Августу?

– Ваше императорское величество, – смиренно ответил я. – Я не знаток здешних правил в этом отношении, но в той стране, где я воспитывался, меня учили, что если я вижу сидящих рядом мужчину и женщину, я должен поклониться сначала женщине, затем – мужчине.

– Хорошо сказано! – воскликнула императрица, захлопав в ладоши, но император изрек:

– Несомненно, этому вас научила ваша мать, а не отец. В следующий раз, когда будете входить в императорские покои, будьте любезны не забывать об этом. И помните: император и императрица – не просто мужчина и женщина.

– Ваше императорское величество, – обратился я к нему. – Как вы приказали, я буду помнить, что император и императрица – не просто мужчина и женщина, а Император и Императрица.

Сначала от этих слов Август начал было морщиться, но, внезапно изменив намерение, рассмеялся, как и его мать. Он наполнил вином золотую чашу и, протянув ее мне, проговорил:

– Выпей это, солдат, за нас, так как только после этого, возможно, наши умы станут лучше понимать один другой.

Я поднял чашу и, держа ее в руке, произнес:

– Я пью за ваши императорские величества, сияющие над миром, подобно двум звездам на небе. Слава вашим величествам! – И я выпил вино, но не до конца.

– А ты умен! – прорычал Август. – Что ж, возьми эту чашу, ты заслужил ее. Но вначале осуши ее, ты ведь только омочил в ней свои губы. Ты что, боишься, что в ней яд, как в тех фруктах, о которых мне рассказывали? А может быть, и в этих? – И он показал на столик у стены, на котором стоял стеклянный кувшин с точно такими же плодами инжира, какие были посланы в тюрьму принцам.

– Чаша, которую вам дали, моя, – перебила его Ирина. – Но мой слуга с благодарностью принимает этот дар, который будет доставлен ему на дом.

– Солдат не нуждается в подобных игрушках, ваше императорское величество, – начал было я, но в это время Константин, проглотив еще одну порцию крепкого вина, сердито прервал меня:

– Могу и не дарить эту чашу, но ты еще попросишь меня об этом. Меня, которому принадлежит империя и все ее богатства!

И, схватив чашу, он швырнул ее на пол, разлив вино, чему я, желавший сохранить голову трезвой, был искренне рад.

– Дело сделано, – продолжал он с пьяной яростью. – Достойно ли торговаться цезарю из-за куска золота, подобно меняле в его лавке? Подайте мне эти фиги, я еще должен решить вопрос о яде!

Я поднял кувшин с фигами и, поклонившись, поставил его перед ним. Я был уверен, что это те самые фрукты, так как на стекле еще сохранилась моя собственная бирка с пометкой, а также с подписью врача. Я срезал печать на пергаменте, натянутом на горлышко кувшина.

– Теперь, Олаф, слушай, – сказал он. – Это правда, что я приказал послать фрукты дураку-цезарю, своему дядьке, потому что в последний раз, когда я его видел, он сам молил меня об этом, и я захотел сделать ему приятное, но то, что будто бы я велел отравить фрукты, как утверждает моя мать, – это ложь, и, возможно, Господь накажет язык, проговоривший подобное. Я вам докажу, что это ложь! – И, храбро погрузив руку в кувшин, он вытащил оттуда две фиги. – Значит, – спросил он, подбрасывая фрукты, – ваш генерал Олаф утверждает, что это те самые фиги, посланные цезарю? Так, Олаф?

– Да, господин, – откликнулся я, – они были положены в кувшин в моем присутствии и опечатаны моей печатью.

– Отлично! Эти фиги были посланы мной, и Олаф заявляет, что они отравлены. Я докажу ему и вам, мать, что они не отравлены, тем, что сам съем одну из них.

Теперь я смотрел на Августу, но она сидела молча, с руками, сложенными на груди, а ее красивое лицо обрело каменное выражение.

Константин поднес фиги ко рту. Я снова взглянул на Августу: она по-прежнему сидела подобно статуе, и мне вдруг пришло в голову, что это в ее интересах – позволить опьяненному мужчине съесть фигу из кувшина. И я решил действовать.

– Августус, – обратился я к нему. – Не следует трогать эти фрукты. – И, подойдя к Константину, я забрал фиги из его рук.

Он вскочил на ноги и стал оскорблять меня.

– Ты, сторожевой пес с Севера! – орал он. – И ты осмеливаешься говорить императору, что он должен, а чего не должен трогать? Клянусь всеми иконами своей матери, я тебя прикажу выпороть на площади.

– Этого вы никогда не сделаете, – ответил я, в то время как моя гордая кровь закипела от подобного оскорбления. – Я говорю вам, ваше императорское величество, – продолжал я, удерживая готовые сорваться с языка резкие выражения, – что эти фиги отравлены.

– А я говорю, что ты лжешь, ты – языческий дикарь! Смотри! Или ты сделаешь это, или я! И тогда ты узнаешь, кто из нас говорит правду, ты или же я. А теперь – повинуйся или, клянусь Христом, завтра ты станешь короче на голову!

– Августусу угодно грозить мне, но в этом нет необходимости, – заметил я. – Но если я съем фигу, то поклянется ли Августус не трогать больше ни одной из оставшихся?

– Да, – согласился он, икая, – так как тогда я буду знать правду. А ради правды я и живу, хотя, – добавил он, – я ее еще не нашел.

– А если я не стану есть, то не переменит ли Августус своего намерения?

– Клянусь святой кровью, нет! Я съем их целую дюжину. Я не позволю оскорблять себя женщине и варвару. Ешьте, иначе начну я.

– Хорошо, ваше императорское величество. Пусть лучше сегодня утром умрет варвар, чем мир потеряет своего великолепного императора. Я съем этот плод, и тогда вам станет ясно, что могло произойти с вами, императором; возможно, что моя кровь ляжет грузом на вашу душу. Кровь, которую я отдаю, спасая вашу жизнь!

С этими словами я поднес фигу ко рту. Но, прежде чем я успел прикоснуться к ней, быстрым движением, подобным тому, с каким пантера прыгает на свою жертву, Ирина вскочила с кушетки и выбила ее из моей руки.

– Ну что вы за существо, – сказала она, – если заставляете этого храброго человека отравить себя, чтобы он мог спасти вашу бесценную жизнь! О Господи! Что же я сделала, что должна была дать жизнь такому негодяю? Кто бы ни отравил эти фиги, они же отравлены, что уже доказано и может быть доказано снова. Я говорю вам, что если бы Олаф попробовал сейчас одну из них, он был бы уже мертв или умирал.

Константин выпил еще один кубок вина, который неожиданно на мгновение отрезвил его.

– Я нахожу это странным, – проговорил он с усилием. – Вы, моя мать, готовы были позволить мне съесть этот плод, который отравлен, по вашему заявлению, то есть кое-что по этому поводу вам известно. Но когда генерал Олаф предложил съесть его вместо меня, вы вырываете плод из его рук, как он сам сделал это со мной. И еще одно обстоятельство, не менее странное. Этот Олаф, заявивший, что фрукты отравлены, предлагает съесть один из них, если я дам обещание не трогать их. А это значит, что если он прав, то он предлагает отдать свою жизнь вместо моей. Я же для него ничего не сделал, кроме того, что обозвал его крепкими словами. А так как он ваш слуга, то ему нечего ожидать от меня, если я в конце концов одержу над вами победу в борьбе за власти. Теперь много говорят о чудаках, но такого я еще не видывал. Или Олаф – лжец, или же он – великий человек и святой. Он говорит, мне рассказывали, что обезьяна, съевшая принесенную в тюрьму фигу, издохла. Что ж, раньше мне это не приходило в голову, но и здесь, во дворце, немало обезьян. Давайте же решим вопрос испытанием и выясним, что за штучка этот Олаф.

На столе стоял серебряный колокольчик, и, пока он говорил, я взял его и позвонил. Вошла фрейлина, и ей был отдан приказ привести обезьяну. Она удалилась, и скоро прибыли смотритель и его обезьяна. Это было крупное животное из породы бабуинов, хорошо известное всему дворцу своими шалостями.