Мечта Мира - Хаггард Генри Райдер - Страница 27

Спи, спи, спи, наслаждайся покоем, какой вкусить думают люди по смерти,

Под тем деревом, где спали первые супруги, сторожила их я,

как теперь сторожу я его!

Песнь черного лука и песнь змеи слились в одну, так как лук тот был смерть, а смерть – дочь греха; грех же это змей, а лук был из древа познания добра и зла, которое было пособником греха; поэтому и была сходна и слилась в одну, наконец, пробудив спящего Скитальца.

Он вздрогнул, протянув свои мощные руки, раскрыл глаза и, увидев вдруг над собой лицо Мериамун на змеиной шее, вскрикнул и вскочил с ложа. Видение исчезло. Первые лучи рассвета прокрались в опочивальню и упали на брачное ложе царицы, жены Фараона, и на золотые доспехи и лицо спящей женщины. Теперь только Скиталец припомнил все, что с ним было: как он в эту ночь стал супругом Елены и как ему приснился под утро скверный сон – лицо Мериамун на шее змеи. Да, вот тут лежит златокудрая Елена, супруга его, и он склонился над нею, чтобы пробудить ее поцелуем. О, как прекрасно она во сне. Но это что? Не такою казалась она ему там, в святилище храма Гаттор, не такою была она и вчера в большой зале при свете луны, когда он клялся ей той страшной клятвой. Кто же эта красавица? Да это царица Мериамун, это ее горделивая красота, слава и гордость Фараона!

Скиталец продолжал смотреть на ее прекрасное лицо, и страх объял его при виде этой красоты. Как же все это случилось? Что он сделал?

Всюду кругом на стенах боги Кемии, а над ложем изображенные священными знаками Кеми имена Менепта и Мериамун. Значит, не с Златокудрой Еленой, а с женой Фараона разделил он ложе! Ей он клялся страшною клятвой; она явилась ему в образе Елены, но теперь заговор снят, и перед ним Мериамун в своей гордой красоте. Герой стоял пораженный и не мог свести с нее глаз. Но вот силы вернулись к нему, и он, схватив свои доспехи, стал снаряжаться, но когда он взял шлем, тот выскользнул из его рук, со звоном упал на мраморные плиты пола и пробудил спящую. С громким криком вскочила она на ноги и встала величественная и прекрасная в своем ночном одеянии, охваченном вокруг стана золотою змеей, которую она теперь осуждена была носить всегда. Между тем Скиталец схватил свой меч и сбросил с него драгоценные из слоновой кости ножны.

XX. Мщение Курри

Теперь Скиталец и царица, жена Фараона, стояли друг против друга в полусвете царской опочивальни. Оба молчали. Горькая досада, жгучий стыд и гнев светились в его глазах. Лицо же Мериамун было холодно и мертво, а на губах играла та загадочная улыбка, что встречается на лицах сфинксов; только грудь ее порывисто вздымалась с каким-то надменным торжеством.

– Зачем смотришь ты на меня такими странными глазами, мой господин и возлюбленный супруг? И к чему ты надел свои боевые доспехи, когда Лучезарный Ра только что поднялся со своего ложа, где он отдыхал на груди Ноут? – начала она.

Но Одиссей не произнес ни слова. Тогда она протянула к нему свои руки.

– Отойди от меня! – воскликнул, наконец, тот сдавленным голосом. – Отойди! Не смей касаться меня, ведьма, не то я забуду, что ты женщина, и уложу на месте своим мечом.

– Этого ты не можешь сделать, Одиссей, – спокойно произнесла Мериамун. – Ведь я твоя жена; ты навеки связан со мною своей клятвой.

– Я клялся не тебе, не царице Мериамун, а Елене Аргивянке, которую я люблю так же, как ненавижу тебя.

– Ты клялся мне, клялся на змее словами: «Клянусь тебе, женщина или богиня, – в каком бы то ни было образе и каким бы именем ты не звалась, любить только тебя, тебя одну». И что из того, в каком образе ты видишь меня?! Моя бессмертная любовь к тебе все та же, а красота, – не более, как внешняя оболочка! И разве я не прекрасна? Все равно я – твоя судьба, и что бы ты ни делал, мы должны вместе плыть по реке жизни, до берегов смерти. Не отталкивай же меня; каким бы колдовством я ни привлекла тебя в свои объятия, все же отныне они – твой дом и твой очаг! – И она снова приблизилась к нему.

Но Скиталец взял стрелу из своего колчана и, натянув лук, направил стрелу на Мериамун.

– Подойди теперь! – сказал он. – И я заключу тебя в свои объятия. Знай, я люблю одну только Елену, и найду ли я ее вновь или потерял ее навек через твое колдовство, все равно, буду любить ее до скончания века, а тебя ненавижу и буду ненавидеть до конца за то, что ты навлекла на меня величайший позор, сделав бесчестным человеком в глазах Фараона и всего народа Кеми. Я созову стражу, вождем и начальником которой сделал меня Фараон, и расскажу ей про твой позор и мое несчастье. Я буду кричать об этом на улицах и площадях, объявлю всенародно с кровел храмов, когда Фараон вернется, скажу ему, всем и каждому, пока все живущие в Кеми не будут знать, что ты такое на самом деле, и не увидят все твоего позора.

С минуту царица стояла как бы в раздумьи, затем спросила:

– Это твое последнее решительное слово, Скиталец?

– Да, царица! – сказал он и подошел к двери.

В одно мгновение она опередила его и, разодрав на груди свою одежду и разметав волосы вокруг себя, побежала с диким криком отчаяния мимо него к двери.

Завеса дрогнула. Дверь распахнулась, и в спальню вбежала стража, евнухи и прислужницы.

– Спасите! Спасите! – кричала царица, указывая на Скитальца. – Спасите мою честь от этого скверного человека, которому Фараон поручил охранять меня. Вот как он охраняет меня. Он осмелился, как вор, прокрасться ко мне, к царице Кеми, когда я спала на золотом ложе Фараона! – И в безумном отчаянии она бросилась на пол и стала рыдать и стонать, точно в предсмертных муках.

Стражи, увидев, что случилось, с криком бешенства со всех сторон накинулись на Одиссея, подобно стае голодных волков. Но тот успел отскочить к краю ложа и с луком в руках стал пускать в них стрелу за стрелой. Ни одна из них не пропадала даром, попадая в цель и неся смерть нападающим. Тогда враги отхлынули назад, и ни один не смел приблизиться к нему, укрывшись за высокими колоннами или прячась в тени глубоких ниш, они стали осыпать героя копьями и стрелами, но тот стоял горд и невредим, отражая оружие своим щитом.

В числе нападающих был и Курри, негодный сидонец, жизнь которого пощадил Скиталец, подарив его царице, которая сделала его своим ювелиром. Курри, увидев, что Скиталец в беде, задумал, пользуясь этим случаем, отомстить ему за то, что, благодаря ему, он из богатого купца Сидона стал теперь не более, как рабом царицы Кеми.

Прокравшись тайком по стенам, Курри взобрался на золотое ложе Фараона с другой стороны и своим длинным копьем мог свободно пронзить стоявшего к нему спиной Скитальца. Но нет, копье могло скользнуть по его золотым доспехам, не причинив герою вреда, и тогда Скиталец, обернувшись, заколол бы врага своим мечом; лучше дать ему умереть на пытке, а в этом деле Курри был великий мастер и надеялся получить от Фараона разрешение приложить к этому свою руку. Поэтому, выждав удобный момент, лукавый сидонец своим длинным копьем с медным наконечником перерезал тетиву у лука Скитальца в тот самый момент, когда тот натянул его, готовясь пустить стрелу.

Стрела беспомощно упала на пол, а Скиталец обернулся, чтобы увидеть, кто это сделал, но в этот момент Курри схватил пурпурную ткань покрывала с Фараонова ложа и накинул ее на голову Скитальца. Этим моментом воспользовалась стража, более двадцати человек набросилось на него разом, опрокинули и повалили на пол. Один из них спросил царицу: «Смотри, царица, лев запутался в тенетах; теперь он в наших руках, что прикажешь с ним делать?»

Мериамун, следившая все время за Одиссеем сквозь пальцы своих рук, которыми она закрывала лицо, отвечала:

– Заткните его рот, снимите золотые доспехи и свяжите руки и ноги кандалами, а затем бросьте в подземелье крепостной башни дворца и прикуйте медными цепями к стене башни. Там пусть он останется до возвращения Фараона, так как он погрешил против чести Фараона и позорно изменил своей клятве, которою он клялся Фараону. Фараону и подобает решить, какою смертью он должен умереть.