Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Полное собрание стихотворений

Пушкин Александр Сергеевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Полное собрание стихотворений - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 22

Изменить размер шрифта:

Тень Фон-Визина

В раю, за грустным Ахероном,

Зевая в рощице густой,

Творец, любимый Алоллоном,

Увидеть вздумал мир земной.

То был писатель знаменитый,

Известный русской весельчак,

Насмешник, лаврами повитый,

Денис, невежде бич и страх.

"Позволь на время удалиться, —

Владыке ада молвил он, —

Постыл мне мрачный Флегетон,

И к людям хочется явиться".

«Ступай!» в ответ ему Плутон;

И видит он перед собою:

В ладье с мелькающей толпою

Гребет наморщенный Харон

Челнок ко брегу; с подорожной

Герой поплыл в ладье порожной

И вот – выходит к нам на свет.

Добро пожаловать, поэт!

Мертвец в России очутился,

Он ищет новости какой,

Но свет ни в чем не пременился.

Всё идет той же чередой;

Всё так же люди лицемерят,

Всё те же песенки поют,

Клеветникам как прежде верят,

Как прежде все дела текут;

В окошки миллионы скачут,

Казну все крадут у царя.

Иным житье, другие плачут,

И мучат смертных лекаря,

Спокойно спят архиереи,

Вельможи, знатные злодеи,

Смеясь в бокалы льют вино,

Невинных жалобе не внемлют,

Играют ночь, в сенате дремлют,

Склонясь на красное сукно;

Всё столько ж трусов и нахалов,

Рублевых столько же Киприд,

И столько ж глупых генералов,

И столько ж старых волокит.

Вздохнул Денис: "О боже, боже!

Опять я вижу то ж да то же.

Передних грозный Демосфен,

Ты прав, оратор мой Петрушка:

Весь свет бездельная игрушка,

И нет в игрушке перемен.

Но где же братии-поэты.

Мои парнасские клевреты,

Питомцы Граций молодых? —

Желал бы очень видеть их".

Небес оставя светлы сени,

С крылатой шапкой на бекрене,

Богов посланник молодой

Слетает вдруг к нему стрелой.

"Пойдем, – сказал Эрмий поэту, —

Я здесь твоим проводником,

Сам Феб меня просил о том;

С тобой успеем до рассвету

Певцов российских посетить,

Иных – лозами наградить.

Других – венком увить свирели".

Сказал, взвились и полетели.

Уже сокрылся ясный день,

Уже густела мрачна тень,

Уж вечер к ночи уклонялся,

Мелькал в окошки лунный свет,

И всяк, кто только не поэт,

Морфею сладко предавался.

Эрмий с веселым мертвецом

Влетели на чердак высокой;

Там Кропов в тишине глубокой

С бумагой, склянкой и пером

Сидел в раздумьи за столом

На стуле ветхом и треногом

И площадным, раздутым слогом

На наши смертные грехи

Ковал и прозу и стихи. —

«Кто он?» – "Издатель «Демокрита»!

Издатель право пресмешной,

Не жаждет лавров он пиита,

Лишь был бы только пьян порой.

Стихи читать его хоть тяжко,

А проза, ох! горька для всех;

Но что ж? смеяться над бедняжкой,

Ей богу. братец, страшный грех;

Не лучше ли чердак оставить,

И далее полет направить

К певцам российским записным?" —

«Быть так, Меркурий, полетим».

И оба путника пустились

И в две минуты опустились

Хвостову прямо в кабинет.

Он не спал; добрый наш поэт

Унизывал на случай оду,

Как божий мученик кряхтел,

Чертил, вычеркивал, потел,

Чтоб стать посмешищем народу.

Сидит; перо в его зубах,

На ленте Анненской табак,

Повсюду разлиты чернилы,

Сопит себе Хвостов унылый.

"Ба! в полночь кто катит ко мне?

Не брежу, полно ль, я во сне!

Что сталось с бедной головою!

Фон-Визин! ты ль передо мною?

Помилуй! ты… конечно он!"

– "Я, точно я, меня Плутон

Из мрачного теней жилища

С почетным членом адских сил

Сюда на время отпустил.

Хвостов! старинный мой дружище!

Скажи, как время ты ведешь?

Здорово ль, весело ль живешь?"

– "Увы! несчастному поэту, —

Нахмурясь отвечал Хвостов, —

Давно ни в чем удачи нету.

Скажу тебе без дальних слов:

По мне с парнасского задору

Хоть удавись – так в ту же пору.

Что я хорош, в том клясться рад,

Пишу, пою на всякой лад,

Хвалили гений мой в газетах,

В «Аспазии» боготворят.

А всё последний я в поэтах,

Меня бранит и стар и млад,

Читать стихов моих не хочут,

Куда ни сунусь, всюду свист —

Мне враг последний журналист,

Мальчишки надо мной хохочут.

Анастасевич лишь один,

Мой верный крестник, чтец и сын,

Своею прозой уверяет,

Что истукан мой увенчает

Потомство лавровым венцом.

Никто не думает о том.

Но я – поставлю на своем.

Пускай мой перукмахер снова

Завьет у бедного Хвостова

Его поэмой заказной

Волос остаток уж седой,

Геройской воружась отвагой,

И жизнь я кончу над бумагой

И буду в аде век писать

И притчи дьяволам читать".

Денис на то пожал плечами;

Курьер богов захохотал

И, над свечей взмахнув крылами,

Во тьме с Фон-Визиным пропал.

Хвостов не слишком изумился,

Спокойно свечку засветил —

Вздохнул, зевнул, перекрестился,

Свой труд доканчивать пустился,

По утру оду смастерил,

И ею город усыпил.

Меж тем поклон отдав Хвостову,

Творец, списавший Простакову,

Три ночи в мрачных чердаках

В больших и малых городах

Пугал российских стиходеев.

В своем боскете князь Шальной,

Краса писателей-Морфеев,

Сидел за книжкой записной,

Рисуя в ней цветки, кусточки,

И, движа вздохами листочки,

Мочил их нежною слезой;

Когда же призрак столь чудесный

Очам влюбленного предстал,

За платье ухватясь любезной,

О страх! он в обморок упал.

И ты Славяно-Росс надутый,

О Безглагольник пресловутый,

И ты едва не побледнел,

Как будто от Шишкова взгляда;

Из рук упала Петриада,

И дикой взор оцепенел.

И ты, попами воскормленный,

Дьячком псалтире обученный,

Ужасный критикам старик!

Ты видел тени грозный лик,

Твоя невинная другиня,

Уже поблекший цвет певиц,

Вралих Петрополя богиня,

Пред ним со страхом пала ниц.

И ежемесячный вздыхатель,

Что в свет бесстыдно издает

Кокетки старой кабинет,

Безграмотный школяр-писатель,

Был строгой тенью посещен;

Не спас ребенка Купидон:

Блюститель чести муз усердный

Его журил немилосердно

И уши выдрал бедняка;

Страшна Фон-Визина рука!

"Довольно! нет во мне охоты, —

Сказал он, – у худых писцов

Лишь время тратить; от зевоты

Я снова умереть готов;

Но где певец Екатерины?"

– «На берегах поет Невы». —

"Итак стигийския долины

Еще не видел он?" – «Увы!» —

«Увы? скажи, что значит это?»

– "Денис! полнощный лавр отцвел,

Прошла весна, прошло и лето,

Огонь поэта охладел;

Ты всё увидишь сам собою;

Слетим к певцу под сединою

На час послушать старика".

Они летят, и в три мига

Среди разубранной светлицы

Увидели певца Фелицы.

Почтенный старец их узнал.

Фон-Визин тотчас рассказал

Свои в том мире похожденья.

"Так ты здесь в виде привиденья?… —

Сказал Державин, – очень рад;

Прими мои благословенья…

Брысь, кошка!.. сядь, усопший брат;

Какая тихая погода!..

Но кстати вот на славу ода, —

Послушай, братец" – и старик,

Покашляв, почесав парик,

Пустился петь свое творенье,

Статей библейских преложенье;

То был из гимнов гимн прямой.

Чета бесплотных в удивленьи

Внимала молча песнопенье,

Поникнув долу головой:

"Открылась тайн священных „дверь!

Из бездн исходит Луцифер,

Смиренный, но челоперунный.

Наполеон! Наполеон!

Париж, и новый Вавилон,

И кроткий агнец белорунный,

Превосходясь, как дивий Гог,

Упал как дух Сатанаила,

Исчезла демонская сила!..

Благословен господь наш бог!"…

"Ого! – насмешник мой воскликнул, —

Что лучше эдаких стихов?

В них смысла сам бы не проникнул

Покойный господин Бобров;

Что сделалось с тобой, Державин?

И ты судьбой Невтону равен,

Ты бог – ты червь, ты свет – ты ночь…

Пойдем, Меркурий, сердцу больно;

Пойдем – бешуся я невольно".

И мигом отлетел он прочь.

«Какое чудное явленье!»

Фон-Визин спутнику сказал.

– "Оставь пустое удивленье, —

Эрмий с усмешкой отвечал. —

На Пинде славный Ломоносов

С досадой некогда узрел,

Что звучной лирой в сонме россов

Татарин бритый возгремел,

И гневом Пиндар Холмогора,

И тайной завистью горел.

Но Феб услышал глас укора,

Его спокоить захотел,

И спотыкнулся мой Державин

Апокалипсис преложить —

Денис! он вечно будет славен,

Но, ах, почто так долго жить?"

"Пора домой, – вещал Эрмию

Ужасный рифмачам мертвец, —

Оставим наскоро Россию:

Бродить устал я наконец".

Но вдруг близь мельницы стучащей,

Средь рощи сумрачной, густой,

На берегу реки шумящей

Шалаш является простой:

К калитке узкая дорога;

В окно склонился древний клен,

И Фальконетов Купидон

Грозит с усмешкой у порога.

"Конечно, здесь живет певец, —

Сказал обрадуясь мертвец, —

Взойдем!" Взошли и что ж узрели?

В приятной неге, на постеле

Певец Пенатов молодой

С венчанной розами главой,

Едва прикрытый одеялом

С прелестной Лилою дремал

И подрумяненный фиалом

В забвеньи сладостном шептал. —

Фон-Визин смотрит изумленный.

"Знакомый вид; но кто же он?

Уж не Парни ли несравненный,

Иль Клейст? иль сам Анакреон?"

"Он стоит их, – сказал Меркурий, —

Эрата, Грации, Амуры

Венчали миртами его,

И Феб цевницею златою

Почтил любимца своего;

Но лени связанный уздою,

Он только пьет, смеется, спит

И с Лилой нежится младою,

Забыв совсем, что он пиит". —

«Так я же разбужу повесу,»

Сказал Фон-Визин рассердясь

И в миг отдернул занавесу.

Певец, услыша вещий глас,

С досадой весь в пуху проснулся,

Лениво руки протянул,

На свет насилу проглянул,

Потом в сторонку обернулся

И снова крепким сном заснул.

Что делать нашему герою?

Повеся нос, итти к покою

И только про себя ворчать.

Я слышал, будто бы с досады

Бранил он русских без пощады

И вот изволил что сказать:

"Когда Хвостов трудиться станет,

А Батюшков спокойно спать,

Наш гений долго не восстанет,

И дело не пойдет на лад".