Психиатрические эскизы из истории. Том 2 - Ковалевский Павел Иванович - Страница 75

Сражение под Боценом было Наполеоном блестяще выиграно, но, не имея кавалерии, он не мог воспользоваться плодами этой победы, дав возможность расстроенному неприятелю уйти и вновь сомкнуться. Мало того, в этом сражении Наполеон потерял дельных своих генералов и это на него подействовало потрясающе. «Он остановился и до поздней ночи пробыл в состоянии самого глубокого отчаяния. К нему обращались за приказаниями, но он был не в силах их отдавать и отвечал на все вопросы: „до завтра…“ Наполеон переживал в это время упадок духа…» (Слоон).

Победа под Боценом расстроила союзников, но не дала она много успокоения и Наполеону, напротив, именно теперь он понял, что для его армии не хватает многого, и всею силою своего гения он взялся за ее улучшение.

Между тем начались переговоры о мире или перемирии. Наполеон шел и на то и на другое, но его требования были требованиями прежнего властителя Европы, тогда как союзники считали себя господами положения дела и, следовательно, представляли Наполеону условия, на которые его самолюбие едва ли могло согласиться. Поэтому весьма естественно, что переговоры шли вперед с видимым призраком новой войны.

При этом произошел один очень комический инцидент, показывающий, что он далеко не заблуждался в понимании своего положения. Беньо, стоявший во главе французского регентства в великом герцогстве Бергском, был неожиданно приглашен исполнять у Наполеона должность секретаря. При этом Беньо дважды пытался сесть в кресло, предназначенное для императора. Заметив ошибку секретаря, Наполеон сказал: «Вы, как я вижу, решились сесть на мое место, но, признаться, выбрали не совсем удобный момент».

Во всяком случае, переговоры ни к чему не привели, и война должна была начаться с новыми силами. Особенно на этот раз огорчила Наполеона Австрия. Дело в том, что он имел право рассчитывать на ее содействие или, по меньшей мере, на ее нейтралитет. И действительно, Меттерних явился к Наполеону с своими предложениями, но с такими, на кои Наполеон никак не мог согласиться. «От вас зависит располагать нашими силами, – сказал Меттерних, – мы не можем оставаться нейтральными, мы будем или за вас, или против вас». При этом за помощь он требовал Иллирию, половину Италии, Польшу, Голландию, Швейцарию, возвращение папе Рима, Испании – прежнего короля и уничтожение Рейнской федерации. «Как, – воскликнул Наполеон, – мне покинуть Европу, половину которой я теперь занимаю, увести свои легионы за Рейн, за Альпы, за Пиренеи!.. И это тогда, когда наши знамена развеваются в устье Вислы и на реке Одере, когда моя победоносная армия стоит у дверей Берлина и Бреславля, когда я нахожусь во главе 300 000 человек!.. Австрия без выстрела, не обнажая меча, осмеливается предлагать мне такие условия! И это выдумал такой проект мой же тесть! Это он вас сюда прислал!..» О, Меттерних! Признайтесь, сколько вам заплатила Англия за то, чтобы вы объявили мне войну!..» Меттерних указывает на могущие произойти от этой войны для народов несчастья. «Вы сами не солдат, – говорит Наполеон, – вы не знаете, что происходит в душе солдата. Я выдвинулся на поле битвы и такой человек, как я, не может беспокоиться о жизни даже миллиона людей!» Меттерних заметил, что Наполеон чем-то озабочен, не так владеет собой, не так быстро схватывает общее положение дел, он видел, что эта нравственная невоздержанность, которая уже не раз была причиною его ошибок, была теперь в нем сильнее, чем когда-либо (Пеэр).

Война продолжалась, и особенно счастливо опять-таки для Наполеона. Особенно блестящая победа досталась на его долю под Дрезденом. Уже с утра поднялся бурный ветер с дождем. Это для французов было выгодно, так как скрывало их движения и расположение. Бой шел весьма удачно. Между тем Наполеон весь день просидел перед костром в какой-то странной апатии… В шесть часов Наполеон убедился, что сражение кончено, и, сев на коня, апатично поехал рысью во дворец, причем дождь струился потоками по традиционной его шляпе и серому походному сюртуку (Слоон).

Неприятельская армия была разбита, и ее можно было совершенно уничтожить. «Между тем на другой день, лишь в четыре часа пополудни, Наполеон приказал одному корпусу Вандама преследовать неприятеля. Оставив затем Мортье предписание держаться в Пирне, он сел в карету и преспокойно уехал в Дрезден. Вообще, весь образ действий такого гениального полководца, как Наполеон, представлялся в данном случае до чрезвычайности странным. Он мог нанести во второй день боя страшный удар союзной армии, но вместо того ограничился разгромом одного только ее крыла и, после второго дня, не распорядился сколько-нибудь энергически преследовать отступавшего врага. Даже и на третий день преследование производилось только для вида. Наполеон, начав приводить свой план в исполнение, впал тотчас же в состояние загадочной усталости и апатии. В продолжение всего боя он находился в таком состоянии, из которого слегка пробудился, лишь когда ему донесли, что Моро смертельно ранен… По словам Наполеона, у Пирны с ним сделался страшный приступ рвоты, заставивший его в этот роковой день положиться во всем на других (Слоон).

В это время стали приходить известия, что союзники Наполеона начали ему изменять. Ему изменила Бавария, а во время сражения под Лейпцигом 35 тысяч саксонцев также перешли на сторону неприятеля. Это страшно поразило Наполеона. Кто-то из приближенных императора пододвинул деревянный стул, на который он тяжело опустился и тотчас же впал словно в оцепенение. С полчаса просидел он на стуле в бессознательном состоянии, напоминавшем по внешности глубокий сон. Мрак все более сгущался. Французские маршалы и старшие генералы, столпившись вокруг соседних бивачных костров, угрюмо ожидали пробуждения императора. Очнувшись, Наполеон отдал последние приказания к отступлению… Все утро Наполеон бесцельно бродил по Лейпцигу, отдавая приказания, имевшие целью по возможности сохранить спокойствие и порядок в рядах отступавшей армии. Вид у него был, однако, такой растерянный и одежда в таком беспорядке, что французские солдаты и офицеры зачастую его не узнавали и, вместо того, чтобы повиноваться, отвечали ему дерзостями… Один из французских генералов, увидев человека, который совершенно безучастно смотрел на проходившие мимо войска, потихоньку насвистывая песенку: «Мальбрут в поход пустился…» обратился к нему с расспросами. В первую минуту он не узнал императора в плохо одетом человеке, который стоял совершенно один, без свиты. В следующее затем мгновение генерал, заметив свой промах, страшно растерялся, но император, по-видимому, даже не слышал его расспросов. Очевидцам казалось, будто сердце его окаменело» (Слоон). На следующее утро Наполеон был вновь бодр, энергичен и деятелен.

Помимо уничтожения армии Наполеона в полях сражения и отпадения союзников, солдаты страдали от голода и холода, а под конец появился сыпной тиф, верный спутник воровского интендантства. Наполеон со своей армией все ближе и ближе отступал к Франции, а противники на него надвигались. Единственными верными союзниками его были раздоры и несогласие между противниками.

Наполеону пришлось вновь вернуться в Париж, добывать войска. На этот раз не хватало уже не только людей, но и оружия. Боевые припасы и артиллерийские принадлежности были разбросаны по всей Европе, и только во Франции их не было. Пришлось новобранцев вооружать всяким хламом и старьем, а нередко охотничьими ружьями и ножами или же старыми мушкетами, с которыми не умели даже управляться. Мундиров тоже не было, и новобранцы оставались в блузах. Эти молодые войска не только не были обучены, но даже не умели справляться с ружьями. Передают о следующем случае: один офицер спросил в бою новобранца, стоявшего безучастно под сильнейшим неприятельским огнем, почему он сам не стреляет; на это юнец очень простодушно ответил, что он сам стал бы стрелять не хуже кого другого, если бы только умел стрелять. Артиллерии не было. Лошадей не было ни для артиллерии, ни для кавалерии, ни для обоза. В народе сеялись смуты. Роялисты подняли голову. Предатели министры, вроде Талейрана, делали все, чтобы погубить императора и создать себе мостик для перехода к другому правительству. Тем не менее, Наполеон не падал духом. Он один ходил по Парижу, и народ его встречал очень радушно. Подготовив кое-какие войска, Наполеон решил оставить Париж и броситься вновь в борьбу с врагом, уже в пределах Франции. Защита Парижа, а значит, и императорской семьи, лежала на национальной гвардии. Офицеры национальной гвардии далеко не симпатично относились к Наполеону. Теперь, уезжая в армию, Наполеон оставлял свою семью на защиту этих людей. Перед отъездом он пригласил во дворец всех офицеров национальной гвардии. К ним вышел Наполеон, императрица и вынесли малютку сына. Наполеон объявил офицерам, что он отправляется в армию, рассчитывая, с помощью Божиею и храбростью доблестных войск, одержать победу над неприятелем и удалить его из пределов Франции. Это заявление было встречено гробовым молчанием. Тогда император, взяв за руку императрицу и малютку сына, вновь обратился к офицерам: «Вверяю императрицу и римского короля мужеству национальной гвардии». Офицеры продолжали молчать. Спустя минуту, с трудом сдерживая волнение, Наполеон добавил: «Вверяю вам мою жену и сына». Раздались громкие крики: «Да здравствует император!» – и офицеры бросились к царственной семье с чувством полной преданности. У многих на глазах были слезы.