Любить и беречь (Грешники в раю) - Гэфни Патриция - Страница 37

За час, оставшийся до прихода Вутенов, он может написать записку капитану Карноку с выражением благодарности за его щедрое предложение прислать следующей осенью работников со своей фермы, чтобы собрать урожай с церковного надела. Или он может обдумать тактичный способ обойти последнее странное предложение старосты Найнуэйса обязать тех, кто заснул во время проповеди, повторить по памяти вечернюю службу перед прихожанами, которые захотят остаться и послушать их. Или посоветоваться с экономкой, чем угостить и как устроить сельского настоятеля, который собирается на следующей неделе провести два дня в их приходе. Но вместо того, чтобы взяться за одно из этих дел, Кристи встал из-за стола и посмотрел в окно, что выходило на омытый дождем церковный двор. В Линтон-холле у Энни была гостиная на третьем этаже. Ей там нравилось писать письма или читать, глядя в окно на деревья и поля, на деревню вдали. Может быть, она там сейчас и чувствует, как и он, печаль, следя за каплями дождя, скатывающимися с запотевшего стекла. Однажды она ему сказала, что из ее окна виден шпиль церкви. Может быть, она сейчас смотрит на него сквозь ноябрьскую дымку. Может быть, она сейчас думает о нем.

Он не мог больше бороться с мыслями о ней. В некоторых отношениях он был сильным волевым человеком, но здесь его сила и воля не имели значения. Иногда ему казалось, что, если бы он проявил твердость в своем решении больше не видеть ее, он преодолел бы это, хотя бы настолько, чтобы снова работать как обычно. Настолько, чтобы сосредоточиться на десять минут подряд и не думать о ней. А потом казалось, что нет, не преодолел бы.

Он любил ее. Она – жена его друга, но это ничего не значило. Он размышлял и молился часами, но ничего не изменилось. Он ее любил.

Где Божественная воля в этом бедствии? Это испытание? Какая тут может быть цель, кроме того, чтобы сделать его несчастным? Что бы сделал его отец в этом положении?

Это был самый бесполезный вопрос из всех: его отец никогда не поставил бы себя в такое затруднительное положение. Кристи не хотел этого, Бог свидетель, но, так или иначе, это случилось, и он одинок, у него нет ни друга, ни наставника, чтобы довериться им. На этот раз он сам назначал правила, так как двигался один, не следуя по безгрешной, проверенной временем дороге отца.

Он подумал о том вечере, когда окончательно понял, что надежды нет, что нет смысла бороться дальше, или называть то, что он чувствовал к Энни, более чистыми и разрешенными словами: восхищение, например, или привязанность. Это случилось на Празднике сбора урожая. На ней было голубое платье с малиновым шарфом, завязанным вокруг талии. Золотые серьги в ушах и черный медальон на груди. Она сама разливала рабочим-гостям эль из глиняного кувшина, раздавала деревянные тарелки с едой и корзины с хлебом, бисквиты, фрукты, сласти со сбитыми сливками. В начале вечера волосы у нее были аккуратно причесаны и скреплены гребнями, но к концу они растрепались, а ее лицо слегка заблестело от жары, и часто раздавался ее мягкий, низкий смех. Она ему казалась прекрасной цыганкой: если бы на дворе горел костер и она плясала вокруг него, он бы и глазом не моргнул.

До этого момента его чувства к ней были – по сравнению с нынешними – невинными; может быть, только из-за того, что они были так сумбурны. Но этим вечером она сияла слишком ярко, и он не мог больше не видеть того, что все это время было у него перед глазами. Он ее любил, и он желал ее. Когда она предложила ему задержаться, побыть вдвоем, наедине у нее в доме, – он бежал. У него не было выбора.

Было ли ошибкой, что он сказал ей правду? Тогда это казалось благородным поступком, но к чему хорошему это привело? Стоило ему признаться, что он любит ее, как он тут же дал ей возможность отговорить себя от возвышенного решения не видеть ее больше. Все дело в нем, а не в ней, сказал он себе, а кроме того, он по-прежнему отвечает за нее как ее священник.

Как бы она над этим смеялась! Еще громче смеялась бы, если бы знала, что он считает, будто имеет какое-то отношение к ее душе. Но для него было бы грехом совершенно ее покинуть из-за того, что его человеческая природа встала на пути долга священника. И это было правдой, а не просто удобным предлогом, чтобы продолжать ее видеть. Он был в этом уверен, потому что хорошо знал, как мучительно быть с ней рядом.

Что до Энни, он знал: она свое слово сдержит. Она назвала себя агностиком, но честь была для нее священна; кроме того, у нее не было искушения быть нечестной.

Не было искушения? Совсем не было? Это не так. Она не была совсем к нему безразлична (он понял сразу), и это было самым приятным и самым опасным в их отношениях. Он не мог позволить себе эти сладкие, но запретные мысли, потому что за этой дверью таился дьявол. То был откровенный соблазн.

Кристи прижался лбом к прохладному оконному стеклу и стал искать сил в молитве.

Вскоре он услышал шаги в коридоре. Уже пять часов? Но не мальчики Вутен протиснулись в его кабинет через мгновение. Это был Уильям Холиок.

– Викарий, слава Богу, вы здесь. – Вода стекала со шляпы в его руке, образуя лужу вокруг ботинок там, где он стоял. Его простое лицо, красное от холода, выражало смущение и тревогу.

– Что такое? – взволнованно спросил Кристи. – Что-то случилось в Линтон-холле?

– Угу.

– Что-то с Энни?

– Нет, она в порядке. Она у Вэнстоунов, чай пьет с дамами.

– Тогда в чем же дело?

– Посмотрите. – Холиок полез во внутренний карман куртки и вынул сложенный конверт. – Только что солдатик из Иелвертонского полка принес. Это из военного министерства. Я знаю, что там, – солдатик сказал. Его светлость умер.

Кристи ждал под черным зонтиком на краю сквера, в сорока футах от главных ворот красивого двухэтажного дома мэра в стиле Тюдор. Он и Холиок решили, что не надо говорить Энни о Джеффри на приеме у Онории Вэнстоун. Уильям скажет ей, что случилась беда, и уведет ее из дома; позже, у себя в доме, Кристи должен будет рассказать ей правду.

Из-за дождя опустели улицы и плотно закрылись окна домов. Вдали дымила кузница Джона Суона; дверь «Святого Георгия» была, как всегда, приотворена. С другой стороны, даже магазины казались заброшенными… Что скажут жители, думал Кристи, когда узнают, что всего через семь месяцев после того, как они потеряли старого лорда, у них не стало и молодого? Наступают смутные времена, и прихожане обратятся к нему за поддержкой.

Он поднял голову и увидел Энни, которая быстро шла через ворота Вэнстоунов; за ней следовал Холиок. Кристи выступил из-под роняющих дождевые капли деревьев. Она резко остановилась, когда увидела его, и что-то сердито сказала Уильяму. Управляющий виновато покачал головой. Она снова пошла вперед, несмотря на то что он протянул к ней руку. На ней был плащ с капюшоном поверх темного платья; она не воспользовалась каретой, как сказал ему Уильям, потому что в три часа была хорошая погода. Высокая, стройная и изящная, даже когда перепрыгивала через лужи в своих полусапожках, она ранила сердце Кристи; и это было отнюдь не пастырское сострадание. Помоги ему, Боже, он любил ее, и в этот момент понимал только одно: она свободна.

Он встретил ее на середине улицы.

– Кристи, что случилось? Уильям не сказал мне!

Он протянул руку к ее локтю.

– Пойдемте ко мне в дом. Там я вам скажу.

– Нет. – Ужас исказил ее черты. Она отступила. – Скажите мне сейчас.

Кристи и Холиок неловко переглянулись. Уильям мог бы теперь устраниться, и Кристи не стал бы винить его за это. Но управляющий не покинул его; он стоял посреди улицы, невозмутимый и честный, готовый исполнить свой долг.

Но трудное дело, как всегда, должен был сделать Кристи.

– Это плохие известия. Пришло письмо от военного министра.

– Джеффри! – Она поднесла руку ко рту. Он кивнул.

– Это произошло четырнадцатого числа этого месяца. Был сильный шторм рядом с Балаклавой, он был в это время на госпитальном судне в бухте. Тридцать кораблей пошли на дно. Он пропал.