Любить и беречь (Грешники в раю) - Гэфни Патриция - Страница 13

– Собираетесь ли вы что-либо обновлять в Линтон-холле? – вмешалась Онория.

Она чувствовала себя задетой и требовала внимания.

– Лорд д’Обрэ – то есть отец молодого лорда – приглашал нас с папой к чаю на прошлое Рождество, – продолжала она, обводя комнату самодовольным взглядом, поскольку никто из присутствующих, за исключением преподобного Моррелла, не мог бы похвалиться таким приглашением. – Я только хочу сказать, что не могла не заметить, как… как…

Здесь она замялась, потому что до нее дошло наконец осознание собственной бестактности.

– … Как там все страшно запущено, – невозмутимо закончила Энни. – Действительно, домашний уют, определенно не входил в круг основных интересов виконта. Мы с мужем тоже пока что не обсуждали какие-либо изменения в доме. Да и мистер Холиок сказал мне, что есть множество вещей более неотложных, чем дом.

Тут уж мэр Вэнстоун решил, что настал подходящий момент донести до нее свои соображения о том, что в первую очередь следует предпринять для улучшения и дальнейшего налаживания жизни в округе. Пока он разглагольствовал, Кристи украдкой разглядывал Энни, пытаясь понять, что же его так в ней интригует. От Джеффри он знал, что большую часть своей жизни она провела в Италии, где ее отец вел скромное существование небогатого художника. Между тем, акцент у нее был чисто британским, как, впрочем, и нежный румянец, появившийся сразу, как только сошла городская бледность. Но все остальное в ней было подчеркнуто иностранным, начиная с одежды и кончая прической, не говоря уж о совершенно неанглийской манере слушать – настороженной, цепкой, без намека на показной интерес или притворную застенчивость. Она одевалась вполне респектабельно, но ее костюмы казались ему какими-то странными, немного экстравагантными. Совсем иначе представлял он себе манеру одеваться теперешних лондонских модников. Она же носила неброские туалеты с бесшабашным щегольством, которое, по мнению Кристи – пусть и наивному, – было характерно для обедневшей континентальной богемы. По этим и многим другим соображениям ее образ в сознании Кристи никак не совпадал с образом женщины, на которой – при каких бы то ни было обстоятельствах – мог жениться такой человек, как Джеффри.

Любят ли они друг друга? Этот вопрос вызывал у него необъяснимо сильное любопытство. Между мужем и женой действительно чувствовалось напряжение и висела атмосфера недоговоренности, которой он не мог не замечать.

Кристи хотя и любил Джеффри, никогда не считал его человеком глубоким. Его карьера наемного солдата могла поразить своей неожиданностью абсолютно всех в Уикерли, но только не Кристи. И, несмотря на то что они расстались в шестнадцатилетнем возрасте, пристрастие Джеффри к вульгарным, неразборчивым женщинам ясно определилось уже тогда. Если только Джеффри не изменился в самой своей сути, то его женитьба на Энни Верлен была совершенно необъяснима. Она была красива – бесспорно, но утонченной, одухотворенной красотой, в ней не было ничего вызывающе доступного. На губах у нее постоянно играла вежливая и милая улыбка, но она никогда не смеялась. Никогда. Действительно, чем больше Кристи общался с нею, тем меньше мог представить себе эту женщину развязной или несдержанной, игривой или легкомысленной, сотрясаемой конвульсиями неудержимого хохота. Ему хотелось надеяться, что слово «трагедия» чересчур сильно для описания того неуловимо тонкого облака, которое ее окружало. Но под покровом ее безграничного самообладания он чувствовал отчаяние страдающей души, вдруг утратившей власть над своей жизнью.

Между тем миссис Сороугуд обратилась к нему:

– Скажите, вы еще не устроили леди д’Обрэ экскурсию по церкви, викарий?

Он отвечал, что нет.

– Она построена еще при норманнах, – продолжала миссис Сороугуд, повернувшись к Энни, которая, казалось, проявила неподдельный интерес. – Норманнское влияние заметно в арке алтаря и в резьбе колонн, но остальное, в большинстве своем, – позднейшие добавления.

– Название нашей деревне дали саксы в седьмом веке, – негромко добавила мисс Пайн. – Нас в свое время завоевывали кельты, римляне, саксы и норманны.

– «Уик» на древнем английском означает «деревенька», – добавила миссис Сороугуд. – И, конечно же, преподобный Моррелл должен показать вам и свое жилище. Это красивое старинное здание, как и все пасторские дома в Англии.

– Елизаветинская постройка, – пояснила мисс Пайн.

– Я обязательно там побываю, – произнесла ее светлость, улыбаясь Кристи.

Старая миссис Уйди, следившая за разговором вполуха, неожиданно поднялась со своего места у камина и двинулась по направлению к двери в буфетную. Проходя мимо Кристи, она тронула его за плечо и прошептала:

– Идите за мной.

Ее таинственный тон заставил Кристи, дождавшись окончания последней тирады Онории о том, в каком плачевном состоянии оставил старый лорд один из красивейших садов Линтон-Грейт-холла, не спеша подняться и, напустив на себя как можно более равнодушный вид, проследовать за миссис Уйди.

Он обнаружил ее в дальнем конце буфетной, где она протирала полки и приводила в порядок посуду. Глядя на ее ссутулившуюся спину, Кристи вспомнил те не слишком далекие времена, когда она была высокой и статной энергичной и разумной женщиной. Теперь же она день ото дня все больше зависела от своей отнюдь не самостоятельной дочери, и эта перемена пугала обеих.

– Вот оно. – Она просунула руку между двумя мешками с мукой и достала сложенный лист бумаги. – Если вы его отправите, то оно дойдет куда следует, – сказала миссис Уйди и вложила бумагу ему в ладонь, причем в ее глазах светился азарт заговорщицы.

Он поглядел на листок и прочитал: «Роберту Джеймсу Уйди», но адреса не было.

– Кто это? – в изумлении спросил Кристи.

– Мой сын, – произнесла она страстным шепотом. – Я ему никогда еще не писала, а зря. В этом возрасте им нужно руководство. Бобби…

– Мама? – Явная дрожь в голосе мисс Уйди выдала ее волнение.

Старая леди приложила палец к губам и прижала руку Кристи с письмом к его груди.

– Спрячьте и не говорите Джесси, – предупредила она. – Она этого не одобряет. Еще чаю, викарий? – спросила миссис Уйди, переходя с шепота на нормальный голос, пропуская его в узкий коридор и не глядя на дочь.

Кристи успел только послать мисс Уйди ободряющую улыбку и быстро кивнуть головой. Позже он решит, следует ли ей знать, что ее мать пишет письма сыну, умершему тридцать лет назад.

Вскоре после этого леди д’Обрэ сказала, что ей, пожалуй, пора. Все поднялись. Послышались слова благодарности и прощания, и под этот невнятный говор Кристи вдруг, неожиданно для самого себя, спросил, не может ли он проводить ее до дома. Она поблагодарила и ответила, что будет чрезвычайно ему признательна.

5

16 апреля – Пасхальное Воскресенье

Преподобный Моррелл – единственный из всех знакомых мне священников (хотя я знаю не слишком многих), который слушает охотнее, чем говорит. Мне кажется, он не представляет себе, какое действие производят на окружающих его речи, какой привлекательностью и побудительной силой они обладают. Надо видеть лица четырех старых леди (здесь я, впрочем, не права: мисс Уйди совсем не старуха), когда они смотрят на него; они внимают каждому его слову, ловят каждую интонацию. Нечего удивляться тому, что они его любят – он же так мил с ними. Нынче вечером, провожая меня домой, он немного рассказал мне о них, и его лицо излучало мягкий свет самой искренней симпатии. Мне они тоже нравятся – в ком они вызвали бы другие чувства? Особенно мисс Уйди, Джессика. Это кроткая, добрая женщина, нервная, тонко чувствующая и всегда готовая помочь. Мечтала ли она когда-нибудь о чем-то, кроме радостей женского общества и самопожертвования? Если да, то, похоже, давно позабыла об этом. И если ей сейчас одиноко, то она слишком хорошо воспитана, чтобы показывать это.

Но вряд ли мы станем подругами. Она, как и три остальные, ни за что не пожелает преодолеть ту социальную пропасть, которая, как им кажется, нас разделяет, сколько бы я ни старалась перекинуть мост через нее. Вся ирония заключена в том, что никакой пропасти на самом деле нет; она существует лишь в их воображении. Настоящая пропасть гораздо глубже, и пролегает она там, где их доброта и простота отделяются от моих пустоты и скуки.