Мужчина и методы его дрессировки - Гущина Лилия - Страница 29

Графическое изображение.

Сколько лет моему голосу. Этот вопрос правильней задать неизвестному абоненту по телефону под видом лингвистического исследования. Сюда же — описание внешности, стиля одежды, особенностей пластики, образование, темперамент.

Сбор ответов может превратиться в целое приключение, вечерний сериал, поувлекательней любой мыльной оперы. Ты получишь информацию о том, обладает ли твой голос в отдельности от тебя даром зацепить, заинтриговать, удержать внимание. Соответствует ли он твоему истинному облику. Между прочим, у одной моей приятельницы этот эксперимент завершился очень удачным замужеством.

Перед опросом протестируйся сама. Отмечай несовпадения личных и посторонних ощущений. Попытайся выяснить и проанализировать их причины.

Голос, как и одежда, должен соответствовать месту, времени, обстоятельству, фигуре, цвету волос. Когда гора рожает мышь. когда дама при бюсте, подбородках, туловище начинает частить тоненьким дискантом пятилетней шалуньи моя кожа покрывается крупными мурашками и возникает неодолимое желание прихлопнуть этот голосок ладонью, как комара. Или сделать козу. Думаю, я не одинока.

Ты же не идешь в одном и том же платье, с одним и тем же макияжем на вечеринку и в офис, в театр и на свидание, на пикник и в турпоход. С голосом то же самое.

Мурлыканье в кабинете столь же неуместно, как декольте и опереточные ресницы. Командный тон в постели не менее ужасен, чем растянутый бюстгальтер и порванные трусы. Иней в коктейльной болтовне. Излишний жар в деловом обсуждении. Эт цэтэра эт цэтэра. Хрипатая блондинка. Брюнетка в сиропе. Стрекоза со стереоколонками. Дюймовочка с шаляпинским басом, «не пой, красавица, при мне». И при мне. И при нем, пожалуйста. Он тоже хороший человек, я знаю, мы вместе росли.

Пару слов за смех. Смех — это наше национальное бедствие. В менее сумрачных странах люди регулярно улыбаются. Примерно в ритме дыхания. В нашем мимическом ассортименте улыбка отсутствует. Там — встретились глазами, зафиксировали факт встречи привычным сокращением лицевых мышц: «Эй, ты отличный парень, я рада, что ты заметил меня и выделил из толпы». — «Детка, ты просто прелесть. Твоему другу повезло. Передай ему привет». И все. Попробуй отреагировать аналогичным образом у нас. Я — попробовала. Объект резко вырулил на встречную полосу, и уже через пять минут, вызволяя из оккупации то локоть, то плечо, я кляла свое экспортное легкомыслие и зарекалась на все грядущие века и тысячелетия, пока Франция не отменит для нас визы, не улыбаться в родном отечестве половозрелым гражданам. При чем тут Франция? Не знаю, не знаю, но таково мое условие.

Наша грудь — зона ссыльных улыбок. Иногда им выпадает амнистия. Отворяются врата, и шалые от внезапной свободы узники вываливают наружу. Хо-рошо — это толпа амнистированных улыбок. Акт имеет жесткую ситуативную привязку — выступление известного юмориста или политика, анекдот, косяк марихуаны, натянутая через дорогу леска, иностранец на собственном автомобиле и с российской картой дорог (Здесь есть хайвей? Где он? — Как ты назвал, батюшка, — хавей? Такого что-то не упомню. Батый был, Мамай был, колхоз был всех засосало, что ж, на то ханской топью и зовемся. А хавей… нет, не хаживал), незастегнутая ширинка, налоговая декларация эстрадной звезды.

И в эти мгновения мы отвязываемся на полную катушку: до слез, до икоты, до обморока, до преждевременных родов. Все вокруг информированы о причинах веселья, никто не примет на свой счет, не заподозрит в скрытой издевке, в коварных замыслах, непристойных видениях. Ассистент махнул рукой — зал дружно захохотал. Ассистент дал обратный отмах зал продолжает ликовать. Унять невозможно. Передача сорвана.

Я не слышала, как смеялся Гомер. Предполагаю, что ничего особенного. Греки, они впечатлительны и склонны к преувеличениям своих достижений. Возьмем, к примеру, историю с Тезеем. По их меркам — герой. А всего-то навсего завалил быка. У нас любая доярка — с одного удара кулаком. Или, продолжая сельскохозяйственную тему, Геракл. Спустил в реку тонну навоза — опять герой. В наши реки такое свалено, то в воде давно копошагся не рыбы, а мухи. Так что же, всех директоров химических комбинатов назначить национальными героями?

Может, наши российские мужики оттого и смурные, что боятся нас рассмешить ненароком и очнуться с проломленным черепом под копытами степной кобылицы!

ПАРТИЗАНСКИЕ ТРОПЫ

Набери полный рот дрожжевого теста и попробуй исполнить душевный романс. А теперь, Варенька Вяльцева, выплюнь эту гадость, почисть зубы и признайся: требуешь ли ты от своих партнеров пения заключительных серенад и удалось ли хоть раз выжать из них что-нибудь помимо натужного мычания?

· Милый, скажи что-нибудь!..

Милый пугливо замирает, истомная волна твердеет обретая форму трибуны, вспыхивают софиты, шуршат блокноты, а голый докладчик, прижав к срамному месту ладони, бессмысленно пялигся на граненый графин с илистым осадком на дне, на листок с иероглифами, похожими на порнографический барельеф известного индийского храма, на фаллос с ангельскими крылышками и пацифистской ветвью в рыбьем рту, любовно выжженный на кафедральном пюпитре.

Председатель президиума хмурится, как троллейбусный контролер. Пожарники уволакивают трибуну. Прожекторы гасну г. Зимняя степь. Конское копыто торчит из-под снега. Зеленые огоньки волчьих глаз — эй, такси! Забери меня отсюда. Я тебе отдам свой тулуп. Он почти новый. Клацнули челюсти: Как смеешь ты, наглец, предлагать мне шкуру убиенного брата? Я не такси. Я — доктор Айболит из Гринписа. А пожалуй, покажи-ка мне, братец, свой язык. Все верно — и празднословный, и лукавый. А теперь прекрати трястись и скажи: «а-а». Ды-ды-ды-да-а-а-а.

· Что — да? уточняет из темноты добычливый голос подруги.

Все да!

Библейская версия происхождения кадыка — это кусок запретного плода, застрявший в горле Адама. Настаиваю, что поперхнулся он им сразу после вопроса, поставленного его оголенным ребром:

· Даня, ты меня любишь?

Вопрос возвестил о расколе доселе слитного мира на две половины: ту, которая с кадыком, и ту, которая без. Иньяневские рыбки, хлестнув друг друга по базедовым глазам, распались и навсегда растворились в мировом океане, вместе с ними исчезла в его необратимой непроницаемой тьме божественная немота.

Иногда южная тесная улочка возвращает мужчину в сад его первой юности: сухие стволы снова начинают пульсировать соком, раскрываются, как зонтики, купола крон, уже оформленные листьями, птицами, плодами. Под стволами трава с желтыми пятнами одуванчиков. В каждом цветке по шмелю. На каждом стебле — по божьей коровке. Взмах дирижерской палочки — и все ожило, зашелестело, защебетало, загудело. Прохладное яблоко легло в теплую ладонь. Роковой надкус, и… кусок опять застревает поперек горла, блокированный, как выход из тоннеля реанимационной бригадой:

· Милый, скажи что-нибудь…

От тысячелетнего насилия над естеством наши ада-мы защищаются кто как может.

Моя знакомая, шикарная, как шестисотый «мерседес», влюбилась. Предмет ее страсти не представлял из себя решительно ничего особенного на первый взгляд. Предмет и предмет. Мужского рода. Иногда одушевленный. Еще неоднократно помянутый мной Соломон обратил внимание просвещенного человечества на женский анархизм в сердечных делах, когда застал наложницу, по слухам, польскую княжну, в объятиях евнуха. На кого променяла? — удивился царь, накалывая склеенную парочку на меч. Потом раскаялся и воздвиг на месте преступления фонтан слез. На его мраморную чашу А. С. Пушкин возложил две розы, сорванные в Бахчисарайском саду, за что и был оштрафован сорудниками музея.

Знакомая пребывала в глубоком лунатическом трансе, в который была ввергнута единственной фразой произнесенной партнером сразу после их окказиональной близости.

· Я спал со многими женщинами, твердо произнес он, даже не отдышавшись, — а такой, как ты, у меня не было ни разу.