Антология современного анархизма и левого радикализма. Том 1 - Цветков Алексей Вячеславович - Страница 24

Она жадно пили из фонтана свободы. На всех их встречах, на всех собраниях каждому человеку было дано право полной свободы на выражение своего мнения. Площади превратились в амфитеатры, машины остановились, и участники обсуждения сидели на тротуарах, неспешно и подробно вырабатывая стратегию будущей уличной войны. Этот революционный пчелиный рой набирал себе сторонников в суде, в коридорах власти, в аудиториях Сорбонны. Здесь каждое без исключения революционное течение могло выставлять и продавать свою литературу.

Либертарианцы воспользовались этим моментом свободы, чтобы отказаться от своего прежнего, узкого взгляда на мир. Они боролись бок о бок с революционерами-марксистами авторитарного уклона, не сводя старые счеты, временно забыв о прошлых недомолвках. Черный стяг реял рядом с красным, без конкуренции, без конфликта, по крайней мере в течение самой острой фазы конфликта, когда братство сплотило всех под знаменами борьбы против общего врага.

Всякая власть отрицалась, высмеивалась. Миф старика-провидца[18] из Елисейского дворца был не столько подорван серьезными аргументами, сколько поднят на смех карикатурой и сатирой. Болтовня парламентариев была сражена губительным оружием — безразличием; один из долгих маршей студентов через столицу проходил мимо дворца Бурбонов, но даже не удостоил его вниманием.

Одно волшебное слово эхом повторялось в течение славных недель мая 1968 г., и на фабриках, и в университетах. Оно было темой бесчисленных собраний, толкований, отсылок к историческим прецедентам, детального изучения тех современных событий, которые могли предложить ключ к его сути, — этим словом было самоуправление. Особенный интерес вызвал пример испанской коллективизации 1936 г. По вечерам рабочие приходили в Сорбонну, чтобы узнать больше об этом новом решении общественных проблем. Когда они отправлялись обратно к себе в мастерские, обсуждения все равно продолжались — теперь возле молчащих машин. Конечно, революция мая 1968 г. не воплотила самоуправление в жизнь, но она была недалека, можно даже сказать — в шаге от этого. Но идея самоуправления глубоко укоренилась в умах людей с тем, чтобы рано или поздно опять заявить о себе.

Наконец, этой революции, столь глубоко либертарианской по духу, посчастливилось найти себе рупор: им стал молодой франко-немецкий еврей-анархист двадцати трех лет, Даниэль Кон-Бендит. Он, вместе с группой своих друзей, стал детонатором, а когда его депортировали из Франции, и живым символом революции. «Дэни» — не теоретик от анархизма; в части, касающейся идей, его брат Габи, преподаватель в лицее Сен-Назар, вероятно, даже превосходит его по образованности и зрелости. Но у Дэни есть более поразительный дар, чем начитанность, — он наделен просто неугасимым огнем либертарианства. Он проявил себя как прирожденный агитатор, необыкновенно сильный и убедительный оратор, конкретный, прямой, не боящийся спровоцировать слушателя, заставляющий задумываться без демагогии или искусственности. Кроме того, он, как настоящий либертарианец, отказывается играть в лидера и настаивает на том, чтобы оставаться одним из многих. Он был движущей силой, стоявшей за первым студенческим восстанием во Франции, в университете Нантерра, и так, без предварительных приготовлений инициировал гигантское столкновение, которое потрясло всю страну. Буржуазия, а уж тем более сталинисты, которых он называл «пройдохами», не простили ему этого. Но с их стороны наивно было бы считать, что они избавились от Дэни — не важно, здесь он или нет[19], он всегда будет идти по их следу.

Рауль Ванейгем

РЕВОЛЮЦИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ

Выживание — это жизнь, сведенная к экономическим императивам. Однако в настоящее время выживание — это жизнь, сведенная к предметам потребления. Реальность дает свои ответы на проблему трансцендентного раньше, чем наши так называемые революционеры только начинают задумываться над ее формулировкой. Все, что вне трансцендентного, это гнилье, и все, что прогнило, взывает к трансцендентному. Не имея никакого понятия об этих двух тенденциях, искусственная оппозиция только ускоряет процесс разложения, являясь к тому же его неотъемлемой частью. Задача трансцендентного, таким образом, упрощается, но только в том смысле, в каком можно сказать, что убитый облегчил задачу своего убийцы. Выживание — это не трансцендентное, потерявшее свою жизнеспособность. Открытое неприятие выживания обрекает нас на бессилие. Нам необходимо воскресить суть радикальных требований, которые много раз передавались движениями, начинавшимися как революционные. Тут-то и наступает момент преодоления, определяемый как сила и бессилие власти и как низведение личности до уровня одноклеточной субъективности, как тесная связь между повседневностью и тем, что ее разрушает. Это преодоление будет общим, целостным и построенным на субъективности. Однажды отказавшись от изначального экстремизма, революционные элементы неизбежно становятся реформистскими. Почти повсеместный отказ от революционного духа в наше время является почвой, на которой процветают пережитки реформизма. Любая современная революционная организация должна распознавать семена трансцендентного в великих движениях прошлого. В частности, ей необходимо заново открыть и воскресить идею индивидуальной свободы, извращенную либерализмом, идею коллективной свободы, извращенную социализмом, идею нового покорения природы, извращенную фашизмом, и идею целостной личности, извращенную идеологами марксизма. Последняя, выраженная в теологических терминах своего времени, когда-то вдохновляла самые известные средневековые ереси и их антиклерикальный гнев. Их не столь давняя эксгумация весьма характерна для нашего столетия с его новым духовенством из так называемых «экспертов». Люди типа «ressentiment»[20] прекрасно выживают, это люди, лишенные сознания возможности трансцендентного, люди эпохи разложения. Опасаясь стать частью впечатляющего процесса разложения, человек «ressentiment» становится нигилистом. Активный нигилизм предшествует революционности. Не может быть сознания трансцен'дентного без осознания разложения. Юные правонарушители — это законные наследники дадаистов.

Протест имеет множество форм, но трансцендентное едино. Обличенная современной неудовлетворенностью и призванная в свидетели, человеческая история являет собой лишь историю радикальных протестов, неизменно несущих в себе трансцендентное, неуклонно стремящееся к самоотрицанию. Несмотря на то, что единовременно можно наблюдать лишь один-два аспекта проявления одного протеста, ему никогда не удается замаскировать своей принципиальной идентичности диктатуре Бога, монарха, вождя, класса или организации. Но не будем вдаваться в антологию бунта. Путем превращения физической отчужденности в отчужденность социальную ход истории учит нас свободе в рабстве, он учит нас как бунту, так и покорности. Бунт менее нуждается в метафизиках, чем метафизики в бунте. Иерархическая власть, которую мы можем наблюдать на протяжении тысячелетий, дает исчерпывающее объяснение постоянству бунтов так же, как и постоянству репрессий, эти бунты подавляющих. Свержение феодализма и создание класса господ без рабов есть по сути одна и та же идея. Память о частичном провале в осуществлении этой идеи Великой французской революцией продолжает представлять ее более близкой и привлекательной так же, как и позднейшие Парижская Коммуна и Большевистская революция, каждая по-своему неудачная, только обозначившая контуры идеи, но так и не воплотившая их в жизнь. Все философии в истории без исключения согласны в оценке этого провала, из чего понятно, что осознание истории неотделимо от осознания необходимости трансцендирования. Благодаря чему момент трансцендентного стало проще различить на социальном горизонте? Вопрос трансцендентного есть вопрос тактический. В общих чертах мы можем обозначить его следующим образом: