Легкий кораблик — капустный листок - Галахова Галина Алексеевна - Страница 13

— Ну что вам сказать? — затруднилась учительница. — Любовь — это прекрасное чувство и давайте его в себе воспитывать. Это чувство живет и в нашей повседневной жизни — люблю кашу, огурцы, мороженое. И в то же время это чувство нашей с вами личности — люблю своих близких, родину, товарища, школу! Об этом пишут книги, пьесы! Все искусство построено на любви к человеку!

— А как же «Валя плюс Витя» пишут? — не унимался Цаплин.

— Ну, это в старших классах! — сказала Любовь Ивановна и тем дала понять, что разговор кончился.

— Нет! — сказал Цаплин. — Я сам видел, как это писал парень из второго…

— Он, наверное, много лет во втором классе сидел! — сказала Любовь Ивановна.

Она засмеялась, а с ней — и все. Так они и познакомились. Не смеялся один лишь Федоров — он и не познакомился.

На перемене Борьку и Сашу нетерпеливые одноклассники стали толкать навстречу друг другу. Отходчивый Борька пошел было навстречу Федорову, но Саша встал и ни с места.

— Ну и не надо! — сказал Борька и плюнул. — Что он мне — король, чтобы я перед ним на задних лапах танцевал?! Да я и перед королем не стал бы! Я только перед вами!

Борька встал разлаписто, как медведь, и пошел потешать толпу. Здесь из других четвертых набежали. Борька стоял весь окруженный, а около Саши остались Цаплин с Венькой.

— Это из-за новенького все! — сказал тугодум Венька. — Ох, и рожа умная — так и просится!

— А Красномак хорош тоже! — сказал Цаплин. — С ним уселся!

Саша их слушал, как в тумане. У него горели уши. Уши его выдавали. А так бы никто не догадался, что в нем происходит: заклинило всего, и сам он испугался. Никак он не думал, что так далеко все зайдет!

— Федоров!

— Ну, что тебе? — спросил он Сорокина.

— Федоров, ты не бунтуй! Один останешься!

— А ты не лезь не в свое дело!

— Это не мое дело, а наше!

— Не ваше!

— Когда-нибудь поймешь, Федоров!

— Иди-иди!

— Иди-иди! — поддержал Сашу Цаплин, все слышавший. У Цаплина руки чесались. Этот Сорокин его так и раздражал, так и напрашивался.

— Поосторожнее! — сказал Сорокин и ударил его.

Цаплин не ожидал, что тот его — первый, и сказал удивленно:

— В прошлом году я его лупил, как хотел, а сейчас сам, гляди-ка, задирается!

Изменившаяся обстановка ему явно не понравилась, и он побежал по коридору, чтобы подловить какого-нибудь первоклассника.

На уроке Саша не слушал учительницу. Он сидел один на последней парте. Перед ним вертелись, как на каруселях, Венька и Цаплин, и от них у него стала кружиться голова.

— Федоров! К доске! — услышал он.

Саша вышел к доске и попал под обстрел всего класса. Каждый, как хотел, его разглядывал. Этого он допустить не мог!

— Не знаю, как решать! — сказал он. — Не хочу!

Его тон удивил и обидел учительницу.

— Садись — два. Красномак!

Вот они и встретились на узкой дорожке. Саша прошел мимо Борьки, как будто это был не Саша, а волна воздуха. А Борька не удержался и показал ему язык.

Борька бился у доски. На помощь ему вызвался Петя. Он в два счета решил задачу. Борька посмотрел на него с гордостью, как будто самому Борьке поставили пятерку. На самом-то деле ему тоже влепили двойку.

— Ничего, — шепнул ему Петя. — Теперь вдвоем будем…

И хотя он прошептал очень тихо, Саша услышал.

«Вот новенькие пошли! С первого дня, как будто бы и не новенькие! — подумал он. — А старенькие — как будто бы и не старенькие. Ишь ты, вдвоем!..»

И не стало для него — как будто не было никогда — Борьки Красномака. Домой он шел с Венькой и Цаплиным. Со школьного стадиона до них долетело:

— Давайте в футбол!

— Надо новую команду составить!

— Вратаря надо — Федорова же не поставишь…

И вдруг Борькин голос:

— Давайте Петрушку! Пусть приучается! Надо нового вратаря готовить! Старый — кукареку!

Саша сощурился, чтобы не заплакать.

Отец и сын

Саша запомнил отца из далекого детства: с приходом отца домой все начинало темнеть и смеркаться. Такая у отца была работа, чтобы приходить поздно. Саша без него не мог заснуть, а мама ругалась, и отец сердился: «Зачем не спишь?!» Саша молчал и улыбался: «Сами знаете!»

По утрам он вместе с отцом делал зарядку. Потом бежали под душ и полоскались, как две счастливые утки. После завтрака Саша с мамой отправлялись в детский сад, отец — на работу. Перед тем как разойтись, отец протягивал Саше руку:

— Выходит, брат Сашка, до вечера!

Саша пожимал отцовскую руку — маленькая ладошка в большой ладони, как в туннеле, — и говорил:

— Выходит, брат папка, до самого вечера!

И они начинали смеяться, а мама называла их пустосмешками.

Саша до семи лет жил, как лягушка у пруда, как цыпленок на зеленой траве, как веселый щенок — не подозревая, хорошо ли ему, плохо ли. Ему всегда было одно и то же. Но когда начинало болеть ухо, он начинал понимать, что раньше-то ему хорошо было.

С трех лет он ходил в детский сад. Самым сильным впечатлением от детского сада был подсолнух во дворе. Каждую осень огромный цветок вырастал на одном и том же месте, и никто из ребят его не трогал. Все ходили вокруг подсолнуха и удивлялись — какой большой, как головой вертит! Все они любили подсолнух и копали около него землю, чтоб ему было мягко, и поливали водой из леек. А потом подсолнух кто-то срезал, и Саша спрашивал воспитательницу:

— Зачем ему голову отрубили?

— Чтобы семечки есть!

Саша стоял молча, долго-долго ничего не делал, а потом говорил:

— Жалко: живой!

— На следующий год еще вырастет! — говорила воспитательница. — У него голов много!

Саша ждал следующего года, рисуя несорванный подсолнух. Он говорил:

— У меня он всегда!

А потом он забыл про подсолнух, потому что подружился с Женькой. Женька был очень озорной, и Саша такой же. Но Саше попадало больше: Женька всю вину сваливал на Сашу. Женька объяснял Саше:

— Мне нельзя быть виноватым — родители в науке. Как про меня узнают — у них наука остановится. А нельзя — их генералы торопят! Про меня не сознавайся, про себя сознавайся, а я кормить тебя буду!

Саша сознавался и за себя и за Женьку. А за это Женька по утрам приносил конфеты и фрукты.

Потом кончился детский сад, и Женька исчез. Женькины родители — они в магазине работали — в Москву уехали. А Сашин отец из дома ушел. И хотя ухо теперь у Саши не болело, он понимал, что раньше-то хорошо было.

В школе он подружился с Борькой Красномаком. Они с Борькой поклялись никогда не бросать друг друга. А чтобы сделаться самыми храбрыми, ходили к трамвайной линии — стоять на междупутье у поворота. Это было что-то жуткое — стоять на междупутье у поворота, когда трамваи заворачивали и заносили свои граненые бока: свободное пространство становилось узким, как щель, и мальчишки лязгали в этой щели зубами. Но они побеждали свой страх. А их победили две вагоновожатые тетки, которые — сговорившись между собой — схватили их и так им надавали, что начисто вышибли мужество, воспитанное с таким трудом.

Теперь Саша представлял отца и мать трамваями, несущимися в разные стороны. А он между ними стоит на повороте, а трамваи заносит…

Отец заходил редко. Всегда он выбирал время, чтобы матери не было дома. Саше с ним было трудно.

Саше было уже девять. Отец принес подарки на день рождения. Саша на подарки и не взглянул.

— Что, игрушки плохие, конфеты горькие? — спросил отец.

Саша молчал.

— Что же, и слова для отца не найдешь?

— Ты же гость! — хмуро сказал Саша.

— С гостями надо приветливым быть!

— Нет у меня приветов! — сказал Саша. — Зачем ты нас бросил?

Отец забегал по комнате и стал оправдываться. Перед Сашиными глазами стояла голова толстого подсолнуха, сломанного кем-то, кто семечек хотел…

Когда Борька Красномак подружился с Петей-англичанином, Саша почувствовал себя раненым — как в тот год, когда ушел отец.