Малавита - Бенаквиста Тонино - Страница 41

Потрясенный Дженнаро спросит у него, почему же сын самого знаменитого раскаявшегося гангстера мира пришел и бросился в пасть волку… Уоррен напомнит ему об огромном долге Чиро Лукчезе его отцу, развалившему дело ФБР, которое должно было вывести Чиро из игры лет на сто. Теперь он, сын предателя, дает Лукчезе шанс рассчитаться с этим проклятым долгом, устроив, через Неаполь, его нелегальную переправку в Нью-Йорк. Лукчезе будет вынужден подчиниться и сделать все как надо, и Уоррен несколько дней спустя высадится в Нью-Йоркском порту, как когда-то, в том же возрасте, высадился его прадед. И тут все начнется заново. Ему придется завоевать свое место, заново отстроить империю и смыть позор с имени Манцони. Зачем нужны сыновья, как не для того, чтобы исправлять ошибки отцов?

Во время странствия к родной земле ему придется вести себя как можно незаметней, двигаться мелкими перебежками, говорить в некоторые моменты по-английски, в некоторые — по-французски, походить на юного туриста, который едет к родителям, знать наизусть названия городов, через которые он будет проезжать, и названия городов по соседству, уметь наврать про свой маршрут, если вдруг ему зададут вопросы. Он засунул к себе в куртку несколько карт и кучу туристической документации, найденной по интернету, так, чтобы инсценировать несколько историй, если столкнется с властями. Потом он сложил в пластиковую сумочку туалетные принадлежности: он не хочет походить на бродягу, чистота должна стать для него приоритетом. Надо мыться и спать как можно чаще, чтобы сохранить свежий и отдохнувший вид. Деньги? Их у него было сколько угодно: плата за услуги, оказанные товарищам по школе, которые обращались к нему по тому или иному вопросу, — потому что за все однажды приходится платить — иногда встречной любезностью, а чаще всего — расхожей монетой. Деньги понадобятся на взятки, на новую одежду, на ночевку в отеле, если придется; на то, чтобы прилично питаться, угощать выпивкой того, кто может оказаться полезным, давать на чай. Он выключил компьютер, похлопал по корпусу ладонью, словно прощаясь со старым другом, и вышел из комнаты. Первый этап предстоял довольно сложный: незаметно выйти в сад, обогнуть веранду, дойдя до сарая с инструментами, пролезть между двумя листами толя, выломать кусок ограды и пролезть в дыру, попасть к соседу, перелезть через его забор и выйти на дорогу к вокзалу. С этого момента его можно считать человеком вне закона. Вскоре выяснится, достанет ли у него на это силенок.

В коридоре он столкнулся нос к носу с сестрой, которая, как и он, пробиралась на первый этаж. План Бэль, не менее замысловатый, заключался в том, чтобы выбраться в сад через подвальное окно котельной, вскарабкаться на кучу дров у смежной с соседом стены и попасть прямо к соседу, а потом выйти от него как ни в чем не бывало. Слишком взволнованная, она не заметила заговорщицкого вида брата, да и он не разгадал странной торжественности на лице сестры.

— Ты куда? — спросил он первым.

— Никуда, а ты?

Уоррен больше не увидит Бэль долгие годы. Однажды он приедет за ней, и поднесет ей на блюдечке Голливуд, и положит мир к ее ногам. Он сжал челюсти, борясь со слезами. Бэль обняла его, навсегда оставляя в его памяти образ любящей сестры. И он, с бьющимся сердцем, обнял ее с такой нежностью, какой еще никогда ни к кому не испытывал.

— Я правда люблю тебя, Бэль.

— Знай, я всегда буду гордиться тобой, и, где бы ты ни был, помни об этом.

И они снова обнялись.

На первом этаже, запертый на веранде, Фред был бесконечно далек от того, чтобы вообразить это извержение братских чувств. У него случился провал в памяти, и он завис в середине главы описания обрядов посвящения в добровольное общество — Onorevole societa. Прежде, чем стать бандитом, признанным и почитаемым собратьями, соискатель приглашался на церемонию, процедура которой ни на йоту не менялась за многие века. Ему кололи указательный палец иголкой, так, чтоб появилась капля крови, давали ему в руки изображение Пресвятой Девы, поджигали и просили его повторить по-итальянски: «Клянусь, что если я нарушу эту клятву, то пусть я сгорю, как этот образ, и…» Фред не помнил продолжения, а ведь сколько раз он слыхал эту клятву, с тех пор как сам дал ее тридцать лет назад? Как же там дальше? «Пусть я сгорю, как этот образ, и…» — что, черт побери? Что-то же там было дальше… Ничто не могло объяснить эту забывчивость, столь досадную, в самом разгаре литературного вдохновения. Ничто, кроме этой картины: он сам горит, как эта икона.

Он несколько раз проорал имя жены и принялся искать ее по всему дому. Не увидев Магги на диване, который она уже несколько дней не покидала, он ощутил какое-то странное предчувствие и обшарил все комнаты одну за другой, в том числе комнаты второго этажа, где он наткнулся на детей, даже не заметив, что они стоят, обнявшись, со слезами на глазах.

— Матери никто не видел?

Они покачали головами и увидели, как он спустился в котельную, обошел спящую собаку и снова поднялся в гостиную.

— МА-АГГИ-И-И!!!

Неужели она нарушила приказ Квинтильяни? Немыслимо. Она скорее умрет, чем навлечет новые наказания. Тогда что же?

Какое-то объяснение должно было найтись, — возможно, самое худшее.

Меньше чем в двух километрах от Шолона микроавтобус въехал в Бофорский лес и остановился на берегу Авра. Люди вышли, потягиваясь и разминая ноги, молчаливые, словно они только что познакомились, собранные. Шофер шумно перевел дух и двинулся к берегу речки писать. Штурман и по совместительству переводчик вытащил большие пластиковые пакеты с новой одеждой, которые он поставил на землю, пусть члены отряда выбирают. Мэтт дал строгие указания насчет одежды: они должны походить на американцев, которые тысячами посещают этот район с 1945 года. Походить на американца — для кого-то дело нехитрое, а для тех, кто издавна копировал внешность кинематографических гангстеров, — задача повышенной сложности.

Самые молодые были способны по десять раз пересматривать один и тот же фильм, чтобы узнать марку пиджака или ботинок. И если большинство, пройдя обряд посвящения, расставались с этим боевым нарядом, то к другим он прирастал как вторая кожа. И не оспаривая приказа «походить на американцев», они не знали, как его трактовать. Что это в точности означает? Стараться выглядеть, как чурбан? Как можно больше походить на черт-те что? Привлекать к себе внимание? Не привлекать? Надо ли одеться как подросток, как техасский деревенщина или как нью-йоркский бомж? Сколько разных американцев!..

Пиджаки от знаменитых модельеров, брюки, сшитые на заказ, и шелковые рубашки постепенно снимались, и им на смену являлись майки, бермуды, рубашки без пуговиц и с короткими рукавами, с мягким воротничком, вещи бесформенные, свободные, ткани — синтетические, яркие рисунки, каскетки. Ничего, они еще свое наверстают, получат по два миллиона долларов и купят себе что вздумается в магазинах на Мэдисон и Пятой авеню. Подавая пример, Мэтт взял одежду первым и надел светлые брюки с защипами у талии, красную майку и бежевую жилетку. Грег Санфеличе остановил свой выбор на застиранных джинсах и майке с гербом университета Колорадо. Ги Барбер натянул черные джинсы, тесно сидящие на бедрах, с трудом засунул туда все свое мужское хозяйство и взял хлопчатую синюю рубашку с широким воротом. Остальная команда сгрудилась у мешков. Джулио Гузман не смог не откомментировать в краткой форме каждого из своих коллег:

— Джерри, обалдеть, как ты похож на американца!

— А ты знаешь на кого похож, пуэрториканец хренов? На хренова американца!

Мало-помалу лица прояснились, и все стали долдонить, кто во что горазд: «Хренов американец», «Заткнись, янки», «Ну вы, американцы, и зануды…»

Мэтт достал два чемодана, в которых хранился арсенал. Мужчины, снова посерьезнев и чувствуя себя немного скованно в новой одежде, поделили ручное оружие: им предлагался выбор между полуавтоматическим пистолетом «Магнум 44 рисеч» и револьвером «Смит Вессон Ультра лайт 38 спешиал». Первый давал очень малую погрешность при стрельбе издали по движущейся цели, второй превосходно зарекомендовал себя в случае близкой расправы, все зависело от индивидуальной манеры работать, от привычек, компетенции, потому что не всех бойцов нанимали именно за стрелковые качества. Если некоторые испытывали настоящее удовольствие от новизны оружия, от его гладкой на ощупь, без единой царапинки поверхности, от запаха, еще не испорченного окалиной, от вороненого цвета, то другие с сожалением вспоминали о своем привычном оружии, верном спутнике, до сих пор оберегавшем их жизнь, а теперь оставленном на родине.