Ночной экспресс - Алехин Леонид - Страница 2

Пока Инга соображала, откуда он знает ее имя, толстяк подергал что-то под столом. Стена с красным знаменем вдруг заскрипела и повернулась. За ней оказалось просторное помещение с рядами полок вдоль стен. Только это была не библиотека.

Это была вроде как Кунсткамера.

– Это, изволите ли видеть, все, что нам осталось от прославленного смоленского оборотня, – сказал толстяк, показывая на жбан с мутной жидкостью.

В жидкости плавала отрубленная рука с кривыми длинными когтями.

– Остальное наши молодцы посекли в кашу. Ну, туда ему и дорога. А вот сие мы изъяли у одного любителя грабить могилы. Называется «моровая пищаль».

Штука под стеклянным колпаком формой походила на наган. Только сделана была из примотанных друг к другу человеческих костей. Вместо рукояти – пожелтевшая челюсть с зубами. Части зубов не хватало.

– Что характерно – штука работала. Если направить ее на человека, выломать зуб и сказать кое-какие слова, с человеком приключается неприятная болезнь, которую я бы назвал «разжижением костей». Между прочим, смертельно. А вот здесь у нас…

«Что-то мне во все это не верится», – подумала Инга Трофимова. Было это в ней с

детства, крепкое «не верю» во всякую чушь вроде Черного Всадника и утопленников, таскающих людей с набережной. Хотя Всадник, бывало, гарцевал у нее чуть ли не под окнами, а в Неве она частенько замечала странные тени . Однако же «не верю» и все.

– Позвольте же вам, Инга, показать настоящую жемчужину. Личный трофей, между прочим, вашего покорного слуги.

Толстяк подвел ее за руку к стеллажу в дальнем углу.

– Добыто это чудо было еще во время первой мировой. Охотились мы, правда, не за ним, а за его хозяином. Одним немецким господином, славным тем, что он оживлял мертвых солдат и приковывал их цепями к пулеметам. Имен у него было много, в документах он проходил под кличкой Маэстро.

На стеллаже стояла одинокая черная коробка, опечатанная во множестве мест. На боку у нее большими красными буквами было написано «Не вскрывать! Опасно для жизни!».

Не обращая внимания на предупреждение, толстяк принялся сковыривать печати швейцарским ножом.

– Гонялись мы за Маэстро, наверное, месяца два. Наконец, вышли на место, где он скрывался. Дождались подходящего времени, сняли часовых. Выломали дверь.

Покончив с печатями, толстяк бережно приподнял верхнюю крышку коробки и установил ее на специальной подставке. С внутренней стороны на крышке было зеркало. В нем отражалось непонятное шевеление.

– Каково же было наше удивление, Инга, когда навстречу нам вместо Маэстро выпорхнула эта мадам!

Инга присмотрелась. В зеркале отражались внутренности коробки, выстланные черным бархатом.

И на бархате извивался живой клубок змей!

– Из нашего отряда уцелели считанные единицы, – вздохнул толстяк. – И то лишь благодаря чудом припомненному мной мифическому рецепту. Наши героические предки старались оставить нам рекомендации на подобный случай.

Змеи принялись расползаться в стороны. К своему глубочайшему удивлению Инга увидела между ними женское лицо!

Очень красивое, очень бледное лицо с тонким ровным носом и черными бровями вразлет. Капризно надутые губы. Ямочки на щеках.

Вместо волос змеи, с шипением открывающие пасти.

Вместо глаз ровное желтое сияние – как расплавленное золото в глазницах.

В золотых глазах не было зрачков. Но Инга чувствовала – они смотрят на нее.

То был очень недобрый взгляд.

– Кое в чем миф был неточен, – быстрым движением руки толстяк захлопнул крышку.

Инга успела увидеть оскал на бледном лице и яростный бросок змей.

Из черной коробки доносился глухой стук.

– Те, на кого смотрели эти глаза, превращались не в камень. Их кровь, кости, сухожилия, кожа становились золотом.

Он смотрел на коробку, в которой бушевала отрубленная голова.

– Не знаю, что чувствовали мои друзья, превращаясь в статуи. Но они кричали. А я сидел под столом, зажмурив глаза. Пока они не смолкли.

Он посмотрел на Ингу снизу вверх. Маленький смешной толстяк, с торчащей бородкой и плешью.

– Наконец, единственным звуком остался шум крыльев твари, искавшей меня. Меня

посетило озарение – она была слепа! Видеть ей помогали змеи, которые чувствовали

тепло. У меня было с собой крошечное зеркало из бритвенного набора. Глядя в него

на тварь, я достал бутылку с горючей смесью и кинул в нее. И выстрелил в бутылку, когда она была у нее над головой. Вот вам тепло!

– Должно быть, она обезумела от боли. И видеть тоже перестала. Я вылез из-под стола, достал саблю и обрубил ей крылья. А потом отрубил голову. Без сожаления. Я знал, что убиваю чудо. Чудовище. Именно так и должны поступать люди.

Он постучал указательным пальцем по пяти буквам, оттиснутым на боку черного ящика.

– СМЕРЧ. Смерть Чудовищам. СЧ. Это наш девиз, Инга. Это мы и есть.

Наверное, целую минуту они смотрели друг другу в глаза. Наконец, толстяк сказал:

– Пойдемте, Инга, я показал вам все, что хотел. И увидел тоже. Удивительно, но люди, приславшие вас сюда, не ошиблись. Вы действительно феномен.

Он повернулся и быстро засеменил прочь по проходу между стеллажами, заставленными остатками уничтоженных чудес. Инга поспешила за ним.

– Вы о чем? Не понимаю.

– Поймете, – толстяк искоса глянул на нее. – Некоторые вещи вам знать пока рано.

Больше он с ней в этот день не разговаривал. Вместе они вышли из Кунсткамеры, из кабинета и спустились на несколько этажей вниз.

Толстяк привел Ингу в спортивный зал, застеленный тонкими черными матами. Махнул кому-то рукой, похлопал ее по локтю и вышел.

По залу перетаптывались попарно юноши и девушки в узких белых халатах. Некоторые

были одеты в черные юбки и маски сеточкой. Эти каждую минуту громко кричали и со всей дури били друг друга деревянными палками. Те, в халатах делали вид, что у

них в руках палки и лупили воздух. Или просто боролись, с хаканьем падая на маты.

– А ты наша новенькая, да?

Перед ней стоял высокий, одного с ней роста парень в смешной черной юбке и сетчатой маске. В каждой руке у него было по палке с круглой рукоятью.

– Не вижу, с кем разговариваю, – угрюмо сказала Инга.

Парень хмыкнул, развязал ремешки на затылке и снял маску.

Лицом он был моложе своего голоса. Или так казалось из-за гладко выбритых щек и макушки. Уши у него были заостренные и оттопыренные.

Такие же, как у Инги. Стесняясь их, она часто носила косынку.

– Ну, теперь видишь, – улыбнулся он уголком рта. – А я вижу, что тебя сам Ростоцкий привел. Такая ты важная птица.

– Ты сам птица. Цапля. Одни ноги торчат.

– Кто бы говорил, – он улыбнулся шире.

– Я говорю. А кто такой Ростоцкий?

Улыбка ушла. Парень стал серьезен.

– Ростоцкий Михаил Семенович. Наш здешний кардинал. Знаешь, что такое кардинал?

– Не-а.

– Эх, всему тебя учить придется. Лови!

Инга схватила палку на лету, взвесила в руке. Ничего себе палка. Понятно, почему они в масках дерутся. Такой по лбу, себя не узнаешь.

– Это боккэн. Ближайшие полгода ты будешь выпускать его из рук только во сне.

– Дурацкое какое название. А тебя как зовут?

– Тоже по-дурацки. Эдуардом.

– А я Инга.

– Вот и познакомились. Инга-с-боккэном. По-моему чудно.

– Эдуард-цапля. Тоже ничего.

Эдуард засмеялся легко и беззаботно. Это был смех человека, который не умеет обижаться. Трудно было придумать черту приятней.

– У тебя на сегодня одно задание, – сказал Эдуард, когда Инга сняла обувь, и он

помог ей надеть маску и нагрудник. – Ударить меня боккэном. Хоть куда. Сегодня я не буду бить в ответ, только отбивать. Попробуй…

Инга без замаха ткнула его концом палки в живот. Недоговоренные слова вырвались изо рта Эдурда одним «пфффффф».

– Я могу идти? – невинно спросила Инга. – Раз задание выполнено.

Он выпрямился, потер живот. Поднял палку перед собой.