Огненный омут (Дикое сердце) - Вилар Симона - Страница 74

Теперь надо было спешить. В проеме крыш он видел далеко впереди зубчатые башни ближайших ворот. Это те Новые ворота, за которыми их ждут основные силы Лодина. Если они хотят спастись, им надо было пробиться к ним.

Темнота помогала, но и путала. Порой они оказывались в глухих тупичках, приходилось петлять. А потом на стенах запели трубы. Сразу в нескольких местах. Город пробуждался, зажигались огни, слышался топот бегущих ног. В одном переулке им пришлось выдержать настоящую схватку. На глазах у Ролло убили одного из его людей, потом пригвоздили копьем к стене викинга с бородавкой. Они прорвались с боем. Трубы гремели все громче, слышались крики, топот бегущих ног.

Под навесом одного из домов он сделал знак остановиться. Что-то не нравилось ему в происходящем. Не могла же весть о пробравшихся в город викингах распространиться столь мгновенно? Сзади кто-то открыл дверь. На миг.

Толстяк в колпаке увидел в снопе света нескольких затаившихся норманнов и моментально закрыл дверь. На это почти не обратили внимания, как и на поднявшийся в доме переполох. Схоронившись за баком с водой, Ролло выглянул. Кругом шныряют люди с факелами, вооружаются, отдают команды. Мимо прошествовал отряд, как на бой. И все шли, спешили, бежали в одну сторону – к воротам. Теперь не прорваться. А ворота вот они – совсем близко. И тут Ролло не поверил своим глазам. Ворота стали открываться. Это могло означать вылазку, либо нападение его людей. Последнее было нелепо.

– Что происходит? Что происходит? – бубнил рядом Олаф.

Ролло шикнул на него. Да, теперь он не ошибся. Франки ликовали, кричали, неслись к воротам. И сквозь этот шум он различил их радостный призыв:

– Герцог! Наш герцог бьет норманнов! К бою! Поможем Роберту одолеть язычников!

На какой-то миг Ролло похолодел. Это было то, чего он подсознательно опасался все время – подход свежих сил франков. Неожиданный удар в спину. Его людей окружили, а он здесь. У норманнов даже нет командира.

Он повернулся к своим.

– Вы слышали? На лагерь напали.

Они молчали. Гибельно было оставаться здесь, гибельно было прорываться. Они растерялись. Смотрели на Ролло, возлагая на него все надежды.

– Что делать, Рольв? – спросил Рагнар.

Они ждали, что он решит. Он их предводитель, и они вверяли себя его руководству, его удаче.

Кто-то кричал:

– Ролло в городе!

Но этот крик тонул в воплях ликования и призывах помочь своим.

Ролло решился. Нет смысла укрываться здесь, как лисы в норе, пока их не выкурят егеря.

Он указал в сторону проема ворот.

– Это наш шанс. Мы должны пробиться туда, выйти к своим. Темнота и сумятица помогут нам проскочить с франками. К своим. Там тоже бой, но мы должны быть там. А теперь вперед – и да пребудет с нами Один!

Они выскочили, смешались с толпой. Время, когда группировались у ворот отряды, миновало, и теперь ополченцы вливались в арку стремительным потоком. Викингам удалось слиться с ними. Это был дерзкий шаг, ибо у многих в руках трепыхались факелы, но в такой мешанине теней, оружия, шлемов, своих было не отличить от чужих. Они почти прорвались в проем, бежали туда, где гудел бой, лязгало оружие, носились всадники.

– Ролло! – ахнул кто-то наконец, признав в бегущем в толпе предводителя норманнов.

Поздно. Крик его затерялся в общем шуме, перешел в хрип и захлебнулся в потоках крови.

В общей сумятице Ролло потерял своих людей, но ему было не до них. Он видел, как норманны выстраивались стеной, сдерживая натиск конницы нападавших франков, но сзади на них уже наседали шартрцы. Северяне отбивались, тяжелое оружие обрушивалось на врагов, рассекая сталь, мясо, кости. Противники сшибались, рубили мечами, кололи копьями, резали кинжалами, убивали и погибали в гуще кровавой сечи, освещенной всполохами шатров викингов.

Ролло пробивался вперед. В него словно вселился демон. Он был без доспехов, способных защитить его в схватке, но это и придало неограниченную свободу и легкость в движениях. Наугад разил налево и направо и чувствовал, что редко его клинок не натыкался на что-либо. Смутно различал оружие, нацеленное в него, шлемы, чьи-то оскаленные лица, запах крови, звон разрываемых от напора меча колец кольчуг.

Ему все же удалось пробиться к своим. Не замечал порезов на груди и боках. Стал отдавать приказы. Тщетно. Строй щитов разорвался, защиты больше не было. Схватка превратилась во что-то беспорядочное, где каждый старался поразить во мраке того, кого доставал его меч. Трещали кости, металл, черепа. Лезвия косили, рубили наотмашь, пригвождали к месту. И это длилось бесконечно, пока серый рассвет на показал, что франки одолевают.

Теперь норманны уходили, отступали, бросались в реку, спасаясь от франкской стали, в надежде бежали к драккарам.

Ролло, отбиваясь, тоже отходил. Но и отступление его несло смерть. И какой-то миг он получил передышку, франки попятились от него. Он огляделся, тяжело дышал, весь вымазанный чужой и своей кровью столь обильно, что она стекала с него струйками, а меч прилип к ладони от запекшейся крови, пропах потом и смертью. Ролло видел картину полного разгрома.

Ролло оглянулся в последний раз. На Шартр. Город, под которым он потерпел самое сокрушительное поражение, город, в котором разбилось его сердце…

Нет, ему сейчас не до этого, он не станет об этом думать.

Ролло вбросил в ножны меч, рывком головы откинул упавшие на глаза волосы. С шумом зашел в воду, поплыл.

10

Ги с трудом удавалось удержать рвущуюся Эмму.

– Пусти меня! Все из-за тебя! Пусти, я хочу к нему!

– Но он же тебя убьет!

– Пусть!.. Нет, я все объясню ему!

На шум сбежались монахини.

– Держите ее, – велел им Ги. Видел, как они уволакивают кричащую, рыдающую девушку. Боже правый, она совсем не своя от встречи с этим язычником. Она даже не заметила, что Ги только что спас ее от меча драгоценного Ру. О, Небо! Этот варвар сегодня остановил из-за нее штурм, а, оказывается, только для того, чтобы убить. Нет, он все же хуже волка.

Ги пошел к выходу. Надо было сообщить, что в городе объявился сам Роллон.

Монахам туго пришлось с Эммой. Эта девка оказалась просто бешеной. Хуже и не придумаешь. Носилась по длинному скрипторию, дралась, опрокидывала скамьи, заскакивала на пюпитры, топчась по драгоценным фолиантам.

Пришлось ее связать, скрутить, как дикое животное. Монахи ругались: кто тряс вывихнутым пальцем, кто прижимал ладонь к укушенной щеке, кто тер расцарапанную тонзуру.

– Ишь, бесноватая! Надо опрыскать ее святой водой.

Не опрыскали, облили. Холодный душ привел Эмму в себя. Стала умолять, просить отпустить ее. Ушли. Эмма лежала на скамье, отвернувшись к стене и отчаянно плакала. Что теперь делать? Разметавшиеся волосы падали на лицо, веревка врезалась в тело. А Ролло… Он даже не захотел выслушать ее. И надо же, она опять была с Ги, к которому Ролло ее так ревновал. Что за злочастная судьба! Ги, ее верный Ги, нес с собой лишь неприятности для нее. А сейчас они ловят Ролло, он в опасности. О Пречистая Дева, охрани ее язычника!

Постепенно Эмма стала успокаиваться, прислушалась. Трубили трубы, бил набат. Что происходит? Она извивалась, как уж, звала монахов. Опять плакала в бессильной злобе. Вскоре замерзла в мокром платье. Связанные за спиной руки мучительно ныли. Все попытки освободиться были тщетны. Связали, как на убой.

Эмма заставляла себя успокоиться, думать о чем-то отвлеченном, чтобы не теряться в догадках, отчего этот шум, крики, гул набата. Вспоминала, когда ее последний раз так связывали. Сколько же раз она познала путы? Когда ее связал и тащил по лесу Ролло и когда ее хотели принести в жертву друиды, и когда ее везли связанной в Ренн. Что за судьба у нее – быть пленницей? Норманнов, бретонов и вот теперь – франков. И этот набат!.. Что же там происходит? Что они сделают с Ролло?

Время тянулось бесконечно. Порой она начинала кричать, метаться. Добилась лишь того, что скатилась со скамьи. Больно ударилась плечом о плиты пола. Оставалось лишь ждать. Шум за окном пугал. Она боялась за Ролло. Впервые она чувствовала, что опасность грозит ему, а не франкам. Боже, только бы он остался жив. Остальное неважно. Как неважно? О, ей столько надо еще сделать. Вырваться, найти его, претерпеть его гнев… и оправдаться. Это главное. Без этого она не сможет жить.