Огненный омут (Дикое сердце) - Вилар Симона - Страница 25

– Забери тебя Локи, женщина! – заорал Ролло. – Или ты совсем глупа, или туга на ухо и не слышала моих приказаний!

Эмма спокойно отложила вышивание.

– Паломники уже собрались в Руане и выступают со дня на день. Я дала слово отцу Франкону, что поеду с ними. Но я, так и быть, послушаюсь и откажусь, если ты пообещаешь не уделять столько внимания Лив и наконец-то отошлешь ее в монастырь, где настоятельницей служит Виберга.

Ролло вдруг отвернулся. Машинально стал оглаживать квадраты переплета на окошке. Лив – она преследовала его неотлучно, и ему это нравилось. Диво, что он до сих пор не ответил на ее призыв. Мягкая, податливая, манящая – его словно заволакивало волной этой беспредельной чувственности, когда он обнимал ее в переходах дворца.

– Если бы все монахи были такими, как ты, мои люди уже давно превратились в христиан. – Ему стоило немалого труда разжать руки. – Но я-то никогда не стану поклонником Христа.

Он оставлял ее, хотя и чувствовал себя круглым дураком. Где это сказано, что конунг не может завести себе наложницу? Он же не только не переспал после женитьбы на Эмме ни с одной другой женщиной, но словно даже опасался этого, не решаясь обидеть ее. А она… Какие слухи ходят о ней?! Эти ее вечера с Бьерном, это ее внимание к нему.

Он повернулся к Эмме.

– Хорошо. Я ушлю Лив, и тебе только придется посочувствовать твоей бывшей рабыне, когда дочь Ботто заведет в ее обители свои порядки. Ты же останешься в Руане. И прекратишь порочить себя, бегая за Бьерном.

Они не сказали больше друг другу ни слова. Когда меж ними наступало, вместо обычных вспышек гнева, такое молчание, это был первый знак, что они и впрямь в ссоре и меж ними встала стена отчуждения.

Больше всего Эмму удивило, что епископ словно бы даже обрадовался, когда она ему заявила, что не сможет примкнуть к шествию.

– Прискорбно, весьма прискорбно, дочь моя, – говорил он, но Эмма была готова поклясться, что он едва не потирал руки от удовольствия. Потом резко посерьезнел, о чем-то задумался, да столь сильно, что словно бы и не слышал, когда Эмма дважды окликнула его. Потом очнулся, стал говорить, чтобы Эмма непременно проводила их до ворот города, и непременно под охраной норманнов, чтобы было ясно, что она остается в городе по воле супруга. Нелепая просьба. Будто Франкон хотел показать кому-то, насколько языческая жена конунга не вольна в своих решениях.

С приездом гостей во дворце было шумно, весело. Это отвлекло Эмму, однако когда настало время крестного хода и она выехала проводить паломников, то чуть не расплакалась. Франкон благословил ее, не выходя из крытого, устланного коврами дормеза. Монахи несли кресты и вышитые хоругви. Дьяконы махали кадильницами. Паломники-христиане двигались попарно в простых темных одеждах. Слышалось пение псалмов.

Викинги взирали на них с любопытством, переговаривались. Религиозный пыл христиан внушал им уважение, хотя они не понимали, какой толк в том, чтобы брести неведомо куда, неведомо зачем.

Во дворец Эмма вернулась расстроенная. С Ролло почти не разговаривала. Но и ему было не до нее. Он развернул длинный пергамент и старательно объяснял своим соратникам сложное устройство осадной башни. Его араб предложил неплохую идею устанавливать метательные машины не на одной опоре, а на двух. Это и удлиняло рычаг, и машина становилась гораздо мощнее.

Бьерн Серебряный Плащ вскоре начал зевать. Ушел к Эмме, они устроились за колонной на скамье. Бьерн что-то декламировал, Эмма подбирала на лире мелодию. Бьерн сочинял хвалебную песнь в честь правителя Нормандии, торжественную с повторяющимся припевом.

Они оба только и говорили о Ролло, но сам предмет их беседы видел, как им хорошо вместе. Чувствовал, что за ними многие следят, и старался всячески не показывать, что пребывает в напряжении. В голову лезли странные мысли. Выходит, что любить – это все время нервничать, ревновать, чего-то добиваться. И есть еще вожделение, но разве нельзя его получить на стороне?

Он пожалел, что услал в монастырь Святой Катерины Лив. Она бы развлекла его и отвлекла от Эммы. Конечно, у него могли быть и другие женщины, взять хотя бы матерей его детей! Но после случая с аббатисой, они его не интересовали. И это его стало раздражать. А виной всему была рыжая Эмма. Ей бы пора припомнить все, что он сделал для нее, на какую высоту поднял. Проклятье!.. Он может в любой момент ее низвергнуть. Но он знал, что этого не сделает. Он слишком любил ее. И она дала ему законного сына, наследника!

Ролло пошел в покой к сыну. Гийом сидел на разостланной на полу шкуре, забирал у сына Сезинанды Освальда погремушку. Они были молочными братьями, так как у Эммы (кто бы мог подумать!) с самого начала было мало молока, а Сезинанда словно и ждала, когда ей предложат почетную должность кормилицы.

Старший сын Сезинанды Вульфрад что-то строил из брусочков. Когда вошел Ролло, он первый заковылял к нему. У Ролло всегда был дар привлекать к себе детей. Ролло взлохматил ему волосы. Потом взял на руки сына. Тот захныкал и успокоился лишь, когда Сезинанда торопливо протянула ему погремушку. Теперь Гийом серьезно глядел на отца. Сердце Ролло затопила нежность.

Эмма пришла в детскую позже. Смотрела на них двоих сияющим взором. Они помирились. Ролло не стал ей ничего говорить о Бьерне. Но, когда он ушел, с ней об этом заговорила Сезинанда. Сказала, что весь двор уже судачит о ней и Серебряном Плаще.

Птичка лишь смеялась в ответ. Что ей Бьерн? Конечно, он очень мил, с ним легко, к тому же ей нравилось заигрывать с ним, пробовать на нем силу своих чар. Ведь Ролло сейчас, кроме его похода, ничего не волновало. Поэтому, когда на другой день он опять оставил ее, она уехала с Бьерном на охоту.

Охотничьи угодья Руана начинались за болотами реки Робек, где рос тростник, полностью скрывавший всадника верхом на коне. И все же с горы, где ранее обитала Снэфрид, а теперь располагался женский монастырь Святой Катерины, все же заметили вереницу охотников, и настоятельница Виберга вышла к дороге с явным намерением переговорить с женой правителя.

Эмма, оживленная и беспечная, ехала на горячей буланой кобыле между Бьерном и Беренгаром. Ее лошадь звали Ригунтой, в честь первой кобылы, когда-то подаренной Эмме Ролло, на какую новая была очень похожа. Эмма рассказывала Бьерну историю первой Ригунты и постаралась не заметить спешно идущую к ней Вибергу.

У той, как всегда, было недовольное, осуждающее лицо, и Эмма, не желая, чтобы ворчливая Виберга испортила ей настроение перед гоном – это считалось дурной приметой, – дала шпоры Ригунте. Она считалась неплохой наездницей и вся была в предвкушении гонки за матерым красавцем-оленем, какого выследили в лесу за болотами.

– У него девять отростков на голове, – объяснял Эмме старик-егерь, весь в шкурах, сам словно дикий зверь. – Мои люди выследили его лежбище. Это настоящий король леса, одиночка, и я давно говорил о нем Роллону, да у него, видно, есть дела поважнее охоты.

Эмма заговорщически перемигивалась со своими спутниками. Вся свита была в приподнятом настроении. Загнать такого зверя было мечтой любого охотника. И когда затрубили рога и ловчие спустили собак, все вмиг пришпорили лошадей, охваченные азартом в предвкушении отменного лова.

В воздухе раздавался яростный лай собак, почувствовавших добычу. Временами свора останавливалась и нюхала воздух. После этого охотники трубили в рога, давая отставшим сигнал, что след снова взят, и гонка продолжалась. Вскоре за молодым подлеском в низине показался и сам зверь – огромный, желтовато-коричневый, с темным, не успевшим отлинять, брюхом. Ветвистые отполированные чащей рога короной высились на голове. Даже на расстоянии было заметно, как напряглись его мускулы, когда, завидев преследователей, он закинул назад свою ветвистую голову и стремглав понесся в чащу леса.

– Король лесов! – воскликнул Беренгар, пришпорил коня и, перепрыгивая через пни, огибая стволы, кинулся следом. Охотники растянулись. Гонка по лесу представляла собой не только травлю зверя, но и демонстрацию умения ездить верхом. Эмма порой взволнованно и весело взвизгивала, когда приходилось перескакивать через ров или, пригибаясь к гриве лошади, проноситься под склоненными ветвями.