Гайдзин - Клавелл Джеймс - Страница 41

— А, ну конечно, молодой англичанин с Токайдо. Пожалуйста, извините меня, я должен был бы узнать вас, мы все были в ужасе, когда услышали об этом происшествии. Позвольте представиться, Андре Понсен, уроженец Парижа, я негоциант.

— Je suis enchante de vous voir[12], — сказал Тайрер, легко переходя на французский, на котором говорил бегло, хотя и с чуть заметным английским акцентом. По всему миру за пределами Британии французский был признанным языком дипломатии, а также лингва франка для большинства европейцев, что делало знание его необходимым атрибутом каждого чиновника министерства иностранных дел — так же как и для всякого, кто считал себя человеком образованным. По-французски же он добавил: — Как вы думаете, возьмутся святые отцы обучить меня или хотя бы позволят мне посещать их занятия?

— Не думаю, чтобы кто-то из них вел занятия как таковые. Я мог бы спросить. Завтра вы отправляетесь вместе со флотом?

— О да, непременно.

— Я тоже. С мсье Сератаром, нашим посланником. Вы работали в миссии в Париже до приезда сюда?

— К сожалению, нет. В Париже я провел всего две недели, мсье, когда у меня был отпуск. Япония — мое первое назначение.

— О, но ваш французский превосходен, мсье.

— Боюсь, что нет, право, вы преувеличиваете, — произнес Тайрер, опять переходя на английский. — Я полагаю, вы тоже переводчик?

— О нет, всего лишь предприниматель, но иногда я стараюсь помочь мсье Сератару, когда его официальный переводчик с голландского бывает болен, — я говорю по-голландски. Стало быть, вы желаете выучить японский как можно скорее, а? — Понсен подошел к полке и выбрал книгу. — Вам ещё не попадалась одна из таких? Это книга Хиросигэ «Пятьдесят три станции на дороге Токайдо». Не забывайте, что начало книги там, где для нас конец, они пишут справа налево. Картины изображают придорожные станции до самого Киото. — Он полистал книгу. — Смотрите, вот Канагава, а вот Ходогайя.

Четырехцветные ксилографии были изумительны, превосходя все, что Тайреру доводилось видеть раньше, мельчайшие детали были выполнены с поразительной точностью.

— Они просто чудесны.

— Да. Автор умер четыре года назад. Очень жаль, потому что он действительно был чудом. Некоторые из их художников — поразительные мастера: Хокусай, Масанобу, Утамаро и ещё с десяток других. — Андре рассмеялся и вытащил другую книгу. — Вот, это вещь для вас просто необходимая, введение в японский юмор и каллиграфию, как они называют своё письмо.

У Филипа Тайрера отвисла челюсть. Порнография была пристойной и абсолютно откровенной: страница за страницей мужчины и женщины в великолепных одеяниях — их обнаженные гениталии чудовищно увеличены и выписаны с величавой подробностью, до последнего волоска — совокуплялись энергично и изобретательно.

— О, мой бог!

Понсен громко расхохотался.

— А, значит, я познакомил вас с новым удовольствием. Как эротика эти книги уникальны, у меня их целая коллекция, я с радостью вам её покажу. Одни называются сюнга-э, другие — юкиё-э, картины Ивового Мира или Плывущего Мира. Вы ещё не бывали ни в одном из их борделей?

— Я... я, нет... нет, я... я... э... не бывал.

— О, в таком случае вы позволите мне быть вашим гидом? Теперь Тайрер вспоминал их разговор и то тайное смущение,

которое он испытал в тот момент. Он попытался изображать из себя светского человека под стать французу, но в то же время в ушах его не умолкая звучал суровый голос отца и многократно повторенное им напутствие: «Послушай, Филип, французы — народ подлый и верить им нельзя ни на грош. Парижане — первые подонки во всей Франции, а Париж, без сомнения, самый греховный город цивилизованного мира — похотливый, вульгарный и... французский!»

Бедный папа, подумал Филип, он ошибается насчет стольких вещей, но вряд ли его можно винить в этом: он жил во времена Наполеона и уцелел в кровавой бане Ватерлоо. Как ни велика была эта победа, она не могла не ужаснуть десятилетнего мальчишку-барабанщика. Неудивительно, что он никогда не простит, никогда не забудет, никогда не сможет принять новую эру. Ну да ладно, у папы своя жизнь, и как бы я ни любил и ни восхищался им за все, что он сделал, я должен прокладывать свой путь. Франция теперь почти наш союзник — нет ничего плохого в том, чтобы слушать и учиться.

Он покраснел, вспомнив, как ухватился за слова Андре — втайне стыдясь своего жадного влечения.

Француз объяснил, что в Японии бордели, лучшие из них, являлись местами большой и утонченной красоты, а про куртизанок, дам Плывущего или Ивового Мира, как их здесь называли, он без преувеличения мог сказать, что лучших он не встречал нигде в мире.

— Разумеется, существуют градации, и в большинстве городов есть и уличные проститутки. Но здесь у нас имеется наш собственный квартал удовольствий, он называется Ёсивара. Это снаружи ограды, по ту сторону моста. — Вновь приятный хохоток. — Мы называем его Мостом в Рай. О да, и вам следует знать, что... о, простите, я увлекся и мешаю вам делать покупки.

— Да нет, что вы, совсем нет, — тут же выпалил он. Сердце у него упало при мысли, что этот поток информации сейчас иссякнет и такая редкая возможность будет безвозвратно упущена, и он добавил на своём самом цветистом и изысканном французском: — Я счел бы для себя честью, если бы вы не отказали мне в любезности продолжать, нет, в самом деле, это так важно — узнавать новое, как можно больше нового, и учиться, а я боюсь, люди, в кругу которых я вращаюсь, с которыми беседую, не... к сожалению, не парижане, они большей частью скучноваты и лишены французской утонченности. В ответ на вашу доброту я могу предложить вам чашку чая или бокал шампанского в английской чайной или, возможно, что-нибудь более крепкое в отеле Иокогамы — сожалею, но я пока ещё не член клуба.

— О, вы слишком добры, да, я с удовольствием принимаю ваше предложение.

С благодарным видом Филип подозвал лавочника и с помощью Понсена расплатился за книгу, удивившись про себя тому, как мало она стоила. Они вышли на улицу.

— Вы говорили об Ивовом Мире?

— В нем нет ничего грязного и отвратительного, как в большинстве наших борделей да и почти во всех борделях в любой другой части света. Здесь, как в Париже, но в ещё большей степени, половой акт является формой искусства, столь же изысканной и неповторимой, как приготовление пищи. Его рассматривают, практикуют, наслаждаются им именно как искусством, без всякого... прошу извинить меня, без всякого англосаксонского «чувства вины», совершенно неоправданного.

Инстинктивно Тайрер напрягся и выпятил грудь. Какое-то мгновение он испытывал искушение поправить своего собеседника и указать ему, что существует огромная разница между «чувством вины» и здоровым отношением к морали и всем добрым викторианским ценностям. И добавить, что, к сожалению, французы никогда не обладали способностью к такому разграничению из-за своей склонности к распущенной жизни, сбивающей с истинного пути даже таких августейших особ, как принц Уэльский, который открыто считал Париж своим домом («Источник крайней озабоченности в самых высоких английских кругах, — гневно писал «Таймс». — Вульгарность французов не знает предела, взять хотя бы их дешевое стремление к показной роскоши и новые крайне предосудительные танцы, такие как, например, канкан, где, по рассказам заслуживающих доверия лиц, танцовщицы специально не надевают — их даже просят об этом! — никакого нижнего белья абсолютно»).

Но он промолчал, понимая, что будет лишь, как попугай, повторять слова своего отца. «Бедный папа», — подумал он снова, целиком переключая внимание на Понсена. Они шли по Хай-стрит, солнце приятно грело лица, воздух бодрил, все обещало прекрасный день назавтра.

— Но здесь, в Ниппоне, мсье Тайрер, — с радостью увлеченно продолжал француз, — существуют замечательные правила и традиции как для клиентов, так и для девушек. Например, они никогда не выставляются напоказ все в один раз, за исключением самых низкосортных заведений, но даже и там вы не можете просто войти и сказать: я хочу вот эту.