Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Живи как хочешь - Алданов Марк Александрович - Страница 34


34
Изменить размер шрифта:

– И для автора, – вставила Надя.

– Авторы во Франции самый маленький расход. Сколько вы хотите за опцион, Виктор Николаевич?

– Он хочет много, но он не умеет торговаться. Я тоже не умею. Мы оба полагаемся на вас, – сказала Надя. – Я знаю, что вы ни его, ни меня не обидите. Вы друг, вы русский человек, вам известно, что я хочу уехать в Америку и что денег у меня немного.

– Look, какая она умная, Виктор Николаевич! – сказал Пемброк. – Всякая другая артистка решила бы, что продюсеру не надо говорить, что у нее мало денег: с продюсерами надо разговаривать так, как будто у нее на текущем счету миллион долларов. А эта умница Надя знает, как ко мне подойти. Она знает, что я не только продюсер, но и старый русский интеллигент. That's right, я действительно вас обоих не обижу. Поверьте мне на слово: опцион, если не надолго, обычно берется бесплатно. Много, если дадут сто тысяч франков. А я вам дам, Виктор Николаевич, при заключении опциона, двести тысяч. Если мы решим крутить фильм, то тогда договоримся об окончательных условиях. А если нет, то сговариваться будет не о чем: авторский гонорар от постановки пьесы в каком-нибудь французском театре, не покроет, вероятно, и двухсот тысяч франков.

– Это неизвестно, – сказала Надя. – Но мы хотели бы знать, во-первых, какие условия будут, если вы сделаете фильм.

– Она практичная. Ну, что ж, вы имеете право представлять вашего жениха.

– Я его и представляю, он совсем не практичный.

– Еще раз, дети мои, – сказал Альфред Исаевич ("Мы уже его дети», – подумал Яценко, впрочем благодушно), – не поймите моих слов неправильно. Я в кинематографе решительно ничего не обещаю. Исторические фильмы теперь не в моде.

– Мы понимаем, но все-таки. Если вы приобретете фильмовые права, сколько вы ему заплатите?

– Я ему доплачу еще восемьсот тысяч франков! – сказал Пемброк с таким видом, точно бросался в воду с целью самоубийства. – Еще восемьсот тысяч франков! Следовательно, вместе с опционом, миллион.

– Альфред Исаевич, но ведь это только две тысячи долларов, – сказала Надя.

– Милая, вы пока не в Америке, а во Франции. Во Франции миллион франков это миллион франков. Спросите кого угодно в Париже, заплатит ли кто-нибудь миллион франков за сценарий, – извините меня, это так – за сценарий очень талантливого, но еще неизвестного автора. Я могу за пятьсот тысяч купить любой роман Мопассана или Зола! Да, Эмиля Золя! – почему-то с угрозой в голосе повторил Пемброк. – Вы, может быть, слышали, что Хемингуэй или Стейнбек получают за их романы в Холливуде по двести тысяч долларов? Но вы их спросите, сколько они там получали в начале своей карьеры!.. Вот, переходите к нам, Виктор Николаевич, займитесь кинематографом по-настоящему, изучите его, станьте кинематографическим человеком, тогда вы будете хорошо зарабатывать, даю вам слово Пемброка! – Он вопросительно смотрел на Яценко. – Ну, хорошо, это было «во-первых», а что «во-вторых»?

– Во-вторых, это то, что, как это вам ни неприятно, на свете существую еще и я. Сколько вы заплатите мне?

– Милая, я вам роли Лины в фильме не дам. Я не могу рисковать сотнями тысяч долларов, ставя фильм без ведетты. Но я вам обещаю, что в пьесе вы будете играть Лину. Если же вы в пьесе будете иметь большой успех и если вы действительно будете говорить по-английски как американка, то… То мы увидим.

– А мой аванс?

– Я думал, что у вас общий карман, sugar plum. Ну, хорошо, не плачьте, я вам дам под пьесу аванс в сто тысяч, только потому, что вы со мной разговариваете не как с акулой капитализма, а как со своим братом. Хорошо? Виктор Николаевич, дайте мне вашу рукопись, я ее увезу в Париж. И не говорите, что это ваш единственный экземпляр! Все авторы почему-то клянутся, что отдают свой единственный экземпляр и что, кроме того, им необходимо получить ответ не позже четверга. Это не ваш единственный экземпляр!

– Я и не клянусь. У меня даже есть три копии.

– Значит, он еще не совсем настоящий автор. Но он скоро им будет. Сознайтесь, Виктор Николаевич, что вы уже пишете второй сценарий… Виноват, вторую пьесу.

– Действительно пишу. Но она вам не подойдет.

– Почему?

– Почему?.. Ну, об этом сегодня говорить поздно. Вы верно уже достаточно утомлены первой пьесой.

– Вторая тоже историческая?

– Нет, современная.

– А, это очень интересно. Я хотел бы с ней ознакомиться. Правда, сейчас действительно поздновато, но в Париже мы должны с вами поговорить и о второй пьесе, и о кинематографе вообще. Я к вам приду в Разъединенные Нации.

– Приходите. Вместе там позавтракаем.

– Непременно. Вас там легко найти? Там ведь работают тысячи людей… Что, скажите, будет война или нет?

– Этого не знаю не только я, этого не знает и президент Труман.

– А знает только дядя Джо? Я тоже так думаю. Вдруг нам всем осталось жить три месяца, а мы говорим о пьесах и фильмах! А может быть, мы кончим, как этот ваш полковник. – Альфред Исаевич почему-то не взлюбил полковника Бернара; теперь мысленно называл его Сен-Бернаром. – Так вы в принципе не прочь работать для кинематографа?

– В принципе не прочь.

– That's right. Ох, эти авторы, они, Наденька, еще хуже вас, актеров! А казалось бы, что может быть хуже вас, а? Выпьем, дети мои, еще портвейну за вашу будущую славу!

– That's right, – сказала Надя. Она была в восторге.

X

– Вы честный человек, господин Норфольк, но работать с вами очень трудно, – сказал грубым тоном ювелир.

– Почему, если смею спросить?

– Прежде всего вы слишком много говорите.

– Этот недостаток я за собой признаю. Что прикажете, у меня в жизни остались только два удовольствия: пить и болтать. И еще, разумеется, делать добро людям. Продолжайте со мной работать, и я обещаю, что буду с вами нем, как рыба.

– Если б еще вы говорили как приличествует деловому человеку! Но у вас очень злой язык, вы всех ругаете.

– Вовсе не всех. Многих, а не всех. Слышали ли вы, например, чтобы я ругал Ганди?

– Вот видите, что вы болтун. При чем тут Ганди? Я ювелир, вы комиссионер по продаже драгоценностей, так говорите о драгоценностях, а не о Ганди. Вы продаете очень мало, а болтаете всякий раз два часа. Я вам назвал крайнюю цену брошки.

– А я вам сказал, что по этой цене такую брошку продать нельзя. Уступите еще немного.

– Больше я ни одного сантима не уступлю! – сказал ювелир. Дверь отворилась. В магазин вошла молодая красивая дама в черном костюме. Ювелир профессиональным взглядом тотчас признал в ней не покупательницу, а продавщицу. Однако продавщицы на Ривьере часто бывали выгоднее покупательниц.

– Чем могу служить, сударыня?

– У меня к вам просьба. Не можете ли вы оценить эту вещь? – сказала дама и сняла с шеи ожерелье. Она говорила по-французски хорошо, но с легким, не слишком неприятным акцентом. «Полька или русская? – спросил себя Норфольк. – Я ее видел в Казино. Играла и проигрывала, но очень скромно». Ювелир с неудовольствием на него оглянулся. Старик сделал вид, будто рассматривает часы под стеклом.

Ожерелье было из десяти больших бриллиантов. Ювелир внимательно их осмотрел, подошел к окну, затем вернулся и достал лупу.

– Вы желаете, сударыня, чтобы я произвел настоящую экспертизу? С целью продажи?

– Я еще не знаю, продам ли я их, – поспешно сказала дама. – Пока я хотела бы узнать приблизительно, сколько можно получить за это ожерелье.

– Я понимаю, – сказал ювелир. Так часто говорили клиентки, проигравшие на Ривьере много денег, но еще не все, что у них было: надеялись отыграться и на всякий случай оценивали свои камни. Ювелир достал щипчики, еще какой-то инструмент, измерил каждый камень отдельно, что-то записывая на листке блокнота.

– Качество бриллиантов недурное, но не первоклассное, – сказал он. – На двух есть пятна. Один желтоват… Конечно, это хорошее ожерелье. Такие камни на любителя можно расценивать тысяч в сто двадцать за карат. При некоторой удаче вы могли бы, пожалуй, получить около трех миллионов. Теперь в Ницце есть любители. Если вы хотите знать цену более точно, то я должен вынуть камни из оправы, точно взвесить их и рассмотреть как следует… Вам, конечно, известно, что при покупке драгоценностей мы должны соблюдать некоторые формальности, – вставил ювелир. – Вам надо было бы оставить это ожерелье для продажи на комиссионных началах, не торопясь. Вы не склонны это сделать?