Заговор - Алданов Марк Александрович - Страница 18

«Экая противная фигура, — подумал Штааль. — Так и хочется в морду дать… И никто, кроме актеров, не говорит „ба“!»

Иванчук фамильярно охватил за талию инспектора и отвел его к сцене.

— Вы, батюшка, как, Настенькой довольны? — спросил он вполголоса.

— Степановой? — переспросил инспектор. — Старательная девица. Она нынче в хоре нимф.

— Да, я знаю. Правда, отличнейший талант?

— Ничего, ничего.

— Только ход ей давайте… А зефиры к ней не пристают?

— Попробовали бы приставать! С зефирами разговор короткий. Будьте совершенно спокойны.

— Ну спасибо, — сказал Иванчук, горячо пожимая ему руку. — Граф Петр Алексеевич очень доволен вашей труппой.

— Стараюсь, как могу. Просто жалость, что у нас на русские спектакли так смотрят… Ей-Богу, играем не хуже французов.

— Она где сейчас, Настенька? В большой фигурантской? Так я туда пройду?

— Другим не разрешил бы, а вам… Только к нимфам, пожалуйста, не заходите. Не от меня учинено запрещенье. Велите служительнице вызвать.

Иванчук кивнул головой, поднялся, немного волнуясь, по лестнице к фигурантской и приказал вызвать Анастасию Степанову. Через минуту в дверях общей уборной появилась с испуганным видом Настенька в костюме нимфы. За ней показались сквозь полуоткрытую дверь две женские головы и скрылись. Послышался смех.

— Ах, это вы? — сказала Настенька, улыбаясь и прислушиваясь к тому, что говорилось в уборной.

— Ты, а не вы, — поправил Иванчук, восторженно на нее глядя. — Я привез тебе конфет.

— Ну, зачем вы это? Благодарствуйте…

Иванчук вынул из кармана маленькую плоскую коробочку.

— Нарочно взял маленькую, незачем, чтоб болтали. Самые лучшие конфеты, по полтора рубли фунт.

Иванчук знал, что так говорить не следует, но не мог удержаться: с Настенькой ему хотелось разговаривать иначе, чем со всеми.

— Благодарствуйте, зачем вы, право, тратитесь? Это лишнее.

— Без благодарения: для тебя нет лишнего, Настенька.

Она засмеялась.

— Ты и не знаешь, какой я тебе готовлю сюрприз. Нет, нет, не скажу. А вот только что я говорил с инспектором. Он так полагает, что у тебя немалый талант. Увидишь, я тебе устрою карьер. Только слушайся меня во всем.

— Да я и так слушаюсь.

Иванчук оглянулся и быстро поцеловал Настеньку в губы.

— Ты знаешь, Штааль здесь, в театре. Ведь ни-ни, правда? — спросил он, краснея (что с ним бывало редко). — А, ни-ни?

Она вспыхнула:

— Мне все одно… Только вы идите, очень инспектор строгий.

— Так я после репетовки за тобой зайду.

— И то заходите, спасибо.

— Заходи, а не заходите.

Иванчук радостно простился с Настенькой и вернулся к сцене. Там движение усилилось. Слуги поспешно тащили рамы и сдвигали декорации. Волшебные чертоги Амура уже были почти готовы. Поддуги очень плохо изображали звездное небо. Работа кипела. Напряжение передалось и зрителям, которые взошли на сцену и уселись на стульях по ее краям в ожидании начала репетиции. В конце темного зрительного зала блеснул слабый свет. Дверь открылась, из коридора вошла дама в сопровождении лакея и поспешно направилась к сцене. Когда она поравнялась с паркетом, Штааль и Иванчук одновременно узнали Лопухину. Штааль поклонился, Иванчук мимо суфлера бойко сбежал со сцены в зал и остановился с Екатериной Николаевной.

— Пренсесс, — сказал он, целуя ей руку. — Вы, в храме Мельпомены?

— Да, да, правда, Мельпомены… Я не помешаю?

— Ради Бога! Вы, можете ли вы помешать? — воскликнул Иванчук, подражая Палену. — Садитесь где вам будет угодно, пренсесс, где вам только будет угодно! — говорил он, точно был в театре хозяином.

— Здесь что сейчас?

— Сейчас начнется репетовка. «Радость душеньки», вы как раз, пренсесс…

— Ах, это русская труппа, — протянула, щурясь на сцену, Лопухина. — А я к дивной Шевалье…

Она вдруг вскрикнула, узнав Штааля, и радостно закивала головой.

— Это тот ваш товарищ, я его знаю. Он такой милый. Позовите его…

Де Бальмен, стоявший рядом с Штаалем, толкнул его локтем. Штааль встал словно нехотя и медленно спустился в зал, искоса взглянув на озадаченного Иванчука.

— Вы, конечно, меня не узнаете? — с томной улыбкой сказала Лопухина. В голосе ее послышались теплые грудные ноты. — Ну да, конечно, не узнаете…

— Помилуйте, — ответил Штааль, досадуя, что не придумал более блестящего ответа.

— Не помилую, — сказала Екатерина Николаевна с ударением на слове н е. — Я вас н е помилую, молодой человек.

Иванчук отошел очень недовольный. Лопухина быстро приблизила лицо к Штаалю.

— Я сегодня безобразна, правда? Правда, у меня ужасный вид?

— Что вы, помилуйте, — опять сказал Штааль и покраснел.

— Нет, я знаю. У меня голова болит, это оттого…

— Зачем же вы пришли в театр, если у вас голова болит? — спросил Штааль грубоватым тоном.

Лопухина слабо засмеялась:

— Parfait, parfait…[57] Нет, он очарователен. Ему надо ушко надрать. «Зачем вы пришли в театр?..» Я должна видеть прелестную Шевалье, вот зачем, молодой человек. Ах, она такая прелестная. Проводите меня к ней, да, да?

— С удовольствием, — поспешно сказал Штааль. — С моим удовольствием. Ежели только она уже прибыла… Ее уборная там, мы можем пройти коридором.

— Да, да, коридором. Дайте мне руку… Останься здесь, Степан… Ах, она такая прелестная, Шевалье. Ведь, правда, вы не видали женщины лучше? Сознайтесь…

Она терпеть не могла госпожу Шевалье и постоянно ее превозносила по каким-то сложным соображениям.

— Сознаюсь.

— Ах, она обольсти… Вот только фигура у ней нехороша… И плечи… Неужто вы никого не видали лучше? Боже, какой вы молодой! И как вас легко провести! Ведь, правда, вы в нее влюблены?

Она опять слабо засмеялась.

— А помните, вы когда-то говорили, что в меня влюблены до безумия? Да, да, до безумия… Так ведите же меня к ней, изменник. Да, да, изменник! Стыдитесь, молодой человек.

XI

— А, это, должно быть, та заезжая великанша, что недавно показывалась на театре, — пояснил Штааль Лопухиной.

В коридоре недалеко от них у стены на табурете сидела огромная женщина, с упорным, тупым и неподвижным выражением на лице. Ее рыжая голова была видна издали подходившим, хоть великаншу с трех сторон обступали зефиры, обменивавшиеся деловитыми замечаниями о разных частях ее тела (она по-русски не понимала). Без всякого подобия улыбки, сложив руки на коленях, она смотрела на двух мальчиков, пришедшихся по линии ее взгляда, как смотрела бы на стену, если б их не было. Зефиры замолчали и расступились, увидев подходивших. Когда Лопухина и Штааль попали под взгляд великанши, она вдруг тяжело вздохнула, подумала немного и встала. Зефиры радостно зафыркали. Лопухина оглянулась на них. Привычным движением великанша раскинула руки по стене и вдруг улыбнулась жалкой улыбкой. Это и было все ее выступление, для которого она ездила из одного края света в другой.

— Какая странная жизнь должна быть у этой женщины, — сказал Штааль негромко своей спутнице. Лопухина восторженно закивала головой, точно он сделал необычайно тонкое замечание. Штааль увидел, что она смотрит не на великаншу, а на зефиров.

— Что это за юноши? — отходя, спросила Лопухина равнодушным тоном.

— Это, кажется, воспитанники театрального училища.

— Parfait, parfait… Какое чудовище эта женщина! Ах, ужели есть мужчины, которые могли бы ее полюбить? Как вы думаете?

— Своей красоты, не хуже многих других, — буркнул Штааль, тут же подумав, что ведет себя и неучтиво, и глупо: Лопухина с ее громадными связями могла быть чрезвычайно ему полезна. — Это, верно, здесь, — сказал он, остановившись перед закрытой дверью последней комнаты коридора.

Лопухина постучала и вошла, не дожидаясь ответа. В небольшой, хорошо убранной комнате перед зеркалом горели свечи. Госпожа Шевалье, в шелковом пеньюаре, сердито встала с места, но тотчас, увидев Лопухину, сменила недовольное выражение лица на радостную улыбку. В углу комнаты с дивана поднялся грузный Кутайсов. На равнодушном лице его не было никакого выражения. Однако Штааль почувствовал себя неловко. Расцеловавшись нежно с Лопухиной, госпожа Шевалье подала руку Штаалю, с которым уже была знакома; однако не предложила ему сесть.