Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Зато ты очень красивый (сборник) - Кетро Марта - Страница 8


8
Изменить размер шрифта:

Заметьте, Доктор, меня в первый раз назвали «мадам». Что тоже грустно.

Но дальше будет еще грустнее. Я сама не люблю писать эту часть письма. Но напишу. Из вредности.

Однажды мне позвонила девушка Анна.

Она сказала, что была на симпозиуме психоаналитиков в Лондоне и видела там Персика.

Он прекрасно продается, они с Томом отжигают, хотя Том полысел, но все равно они первые в гей-тусовке. Она сказала, что Персик передавал мне привет и спрашивал, как там зеркала. Наверное, шутил (добавила Анна).

Как там зеркала? Как там зеркала?

Я представила, как Персик шутит, и мне от этого стало тошно.

Я подошла к зеркалу (решительно, мне Персик, когда еще не шутил, говорил, что моя беда в нерешительности). Решительно.

И я там увидела несколько седых волос. И несколько морщин вокруг глаз.

И расхотела проходить. Потому что мне не понравилось это зазеркалье.

Оно было лишено совершенства и не спасало меня от одиночества.

Я решила оставить хотя бы половину морщин и седых волос по ту сторону стекла.

Я стала каждый вечер ходить в цирк. Это был маленький цирк на Юго-Западе, и там было не стыдно плакать. Я сидела и плакала от зависти.

Там прятали платочки в пустой руке. Там исчезали в шкафах. Там угадывали карту в кармане. Там глотали лезвия и огонь. Иллюзионист был очень обаятельный.

Через месяц он выдернул меня из зала на арену, развернул мою ладонь и спросил:

– Хотите, я проткну вас насквозь иголкой?

– Нет, – сказала я. – Отпилите мне лучше голову.

– Все русские женщины так склонны к жертвам, – нашелся иллюзионист.

– Да, – сказала я (на самом деле я просто считала самым оптимальным хранить голову с рефлексиями и страхом одиночества отдельно, в морозильнике).

Ночью иллюзионист признался, что увидел на моей ладони крестик. Он сказал, что у меня была бы рука гения, если бы не этот крестик. Это крестик лузеров. Такие люди в последний момент наступают на шнурок и разбивают башку, поднимаясь на сцену за «Оскаром».

Иллюзионист сказал, что уже тогда решил, что меня не отпустит.

Меня это в принципе устраивало. Потому что у иллюзиониста был вентилятор, через который он умел проходить.

Иллюзиониста это тоже устраивало. Потому что у него на ладони был крестик.

У него, Доктор, был один серьезный недостаток. Он знал, из чего состоит чудо. Он знал, куда девается платочек. Он знал, как Копперфилд выбирается из водопада, а Гудини – из цепей. Он знал, почему из икон текут слезы, знал, чем закончатся детективы. Он знал прогноз погоды на завтра. И еще он знал, что просочиться сквозь стекло невозможно.

Он все это знал доподлинно и очень от этого страдал.

Еще, Доктор, он знал, что каждый человек изначально одинок.

Он говорил мне об этом каждый день на протяжении четырех лет.

И когда эти четыре года закончились, он сказал, что не надо строить иллюзий. И лучше принять все как есть. То есть одиночество. Хотя он очень от этого страдает.

Я подозреваю, он просто боялся, что я пройду сквозь стекло и разрушу его стройную концепцию мира.

А я, Доктор, к этому времени научилась исчезать в коробке, выходить из шкафа и доставать монеты из пустого стакана.

То есть от меня была несомненная польза.

Но иллюзионист сказал, что люди не умеют меняться. И не надо пытаться быть полезной.

Хотя он очень сожалеет.

Он так сказал, Доктор, и пошел спать.

Я посидела полчаса, причитая: «Он же обещал, он же обещал!» (хотя он ничего не обещал). Причитая: «Он лишает меня тепла!» (хотя он был холодным, как брикет свежемороженной трески), причитая: «Он разбил иллюзии» (хотя он препарировал их, как патологоанатом).

А потом я утерла сопли, заставила себя прекратить это мерзкое бабство, взяла в руки молоточек для отбивания котлет и разбила все, что билось.

Не билась только ракушка, которую я привезла из Панама-Сити. Я взяла ее с собой.

Потом я нашла в старой книжке телефон Анны и позвонила. Я спросила, как до нее доехать. Она назвала адрес сквота на Маяковке.

Дорогой Доктор. Прошло пятнадцать лет, и это сразу бросилось в глаза.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Квартиру мецената Морозова было не узнать.

Там были белые стены из гипсокартона, эргономичная мебель и термовыключатели.

Анна выкупила эту квартиру и стерла следы лузеров в искусстве жить.

Она сразу сказала мне, что окна небьющиеся.

Я кивнула.

Я спросила ее, не осталось ли каких-то вещей. Например, каких-нибудь картин.

Она ответила, что если я о живописи Персика, то он уже полгода как ее забрал.

Но видно, она не очень-то продается. Потому что Персик раз в месяц стреляет у нее деньги.

Я сказала, что не верю.

Я сказала, что Том непотопляем.

Анна сказала, что Том непотопляем, но при чем здесь Том.

Я дала ей номер иллюзиониста. Потому что он тоже считает, что не надо строить иллюзий.

От нее я узнала адрес Персика.

Доктор! Сейчас я расскажу все коротко, потому что даже таких, как Вы, надо щадить.

Персик жил в сторожке какого-то писателя, в Переделкине. Но сразу становилось ясно, что сторожит писателя он плохо. Потому что у Персика было одутловатое лицо сильно пьющего человека. А пьющие – они небдительные.

И еще он ничего не слышал. Приходилось кричать или показывать жестами. Потому что денег на слуховой аппарат у него не было.

Он немного пожаловался на Тома. Потому что Том бросил его на произвол судьбы. Хотя ничего не предвещало.

Я сказала, что надо учиться быть одиноким. Что одиночество – это не тюрьма, а свобода.

Я хотела не уязвить его, а как-то поддержать. Но я очень вредная, у меня всегда получаются гадости.

Персик сказал, что учился быть свободным. Но он переехал в неблагополучный район. И ему однажды крепко врезали. Он пролежал в больнице, а потом его отправили на родину (бесплатно).

Но он с тех пор ничего не слышит.

Я сказала, что мы купим ему аппарат.

Он сказал: «Не надо». Он сказал, что каждый человек имеет право на иллюзии.

Потом он сказал, что мою часть диптиха он уничтожил. Я кивнула. Потому что на моей части главным все-таки был Персик, рисующий Крошку Мю. И там он был прекрасен, как эльф.

Каждый человек имеет право пребывать в иллюзии, что он не меняется.

Я сказала, что я поеду, но завтра привезу ему денег.

Он сказал: «Не надо».

Он сказал: «Я хочу сделать тебе подарок».

Он принес свою картину «Девочка с Персиком».

Какая прекрасная была эта девочка. Ее глаза были полны решимости!

Мне тоже захотелось ему что-то подарить.

Я порылась в сумке и нашла только ракушку.

Персик прижал ракушку к уху.

Это было кошмарное зрелище. Я сказала: «Мы купим тебе слуховой аппарат».

А он сказал: «Море шумит».

Он стоял и улыбался дебильной улыбкой эльфа.

Я взяла картину и пошла. Потому что у человека нельзя отнять иллюзий. Потому что иллюзии являются единственным двигателем души.

Персик вышел меня проводить, потому что лил дождь, а он выскочил с зонтом (это было очень по-английски).

Больше я в эту сторожку не возвращалась, потому что было не к кому.

Когда я подъезжала к городу, мне позвонил иллюзионист.

Он огорченно сказал, что зря я все перебила. Особенно монитор. Потому что в него влезть я бы все равно не смогла. Потому что он двенадцатидюймовый.

Я приехала к Анне и попросилась в людскую. Она сказала, что там вообще-то хозблок с сушилкой. Я сказала, что сойдет.

Я проработала всю ночь.

Я закрасила лампочку в клетке. Я заклеила фон фольгой, и это было похоже на зеркало. Я вклеила красное сердце, газеты, стразы, перья.

И я закрасила название.

Я дала этой картине другое название, Доктор.

Никто, кроме Вас, Доктор, не знает, что такое подлинное одиночество.

Даже мы по сравнению с Вами – глупые абитуриенты.

Эту картину я могу подарить только Вам. Потому что Вы не помните, как прошла эта жизнь. А я напомню.