Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

По закону – привет почтальону

Мориц Юнна Петровна

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

По закону – привет почтальону - Мориц Юнна Петровна - Страница 24

Изменить размер шрифта:

* * *

Всего лишь звук, сквозящий меж листвы

В садах времён.

Всего лишь ритм, качанье головы,

На прялке лён.

Всего лишь нить – как путь, как пить, как петь.

И почтальон,

С утра играющий свою велосипедь,

Пока силён

Читать сосудисто и помнить адреса

Того Улисса,

Который – дрожь, который – чудеса,

Сквозняк, кулиса.

* * *

Рождённая пеной морской

Не была современной такой,

Как поезд, пришедший на станцию,

Как мода и стиль…

Она соблюдала дистанцию

И не носила текстиль,

Ходила в божественной дымке,

Таяла тучкой в небе,

Поэтому с нею на снимке

Все остальные – мебель.

* * *

Я застала в живых писателей,

Которые были великими,

Никаких не давали им залов

Для авторских вечеров,

Хотя голосами дикими

Другие совсем писатели

Вопили ежевечерне

Со сцены свою бузу.

Я застала в живых писателей,

Которые были великими,

Их зажали меж двух поколений,

Их давили меж двух жерновов,

Хотя голосами дикими

Другие совсем писатели

Праздновали свободу

И славы своей расцвет.

Я застала в живых писателей,

Которые были великими,

Их великое одиночество

Средь великих на них клевет,

Когда голосами дикими

Другие совсем писатели

Дух поднимали публики —

До уровня своего.

Я застала в живых писателей,

Которые были великими,

Они давали мне рукопись

И спрашивали: – Ну как?..

Я говорила: – Прекрасно!

Я говорила: – Божественно!

И в том, что они мне верили,

Был негасимый свет.

* * *

Всех беззащитней мёртвые, когда

Живые провожают их нарядно.

Над ними стелется незримая вода,

И тень её работает наглядно.

Лет в семь я увидала, как плывёт

По улицам такое… Словно лодка,

Там гробик плыл, и в нём качался плод

С лицом… И хлопья снега плыли кротко.

Тогда несли такое на руках

До кладбища, и музыку играли,

И люди шли, глазами в облаках

На землю глядя… И глаза мои орали

От ужаса, что этот плод с лицом,

Плывущий мимо за стеклом оконным,

Недавно прыгал с красным леденцом

На палочке и был моим знакомым,

Его таскали дети за собой,

Чтоб одного не оставлять. О Боже,

Лицо в той лодке бело-голубой

Так страшно было на оставленность похоже!..

Дыхание оставило его.

И над толпой, дышавшей безусловно,

Там бездыханно плыло вещество

С чертами, заострёнными бескровно.

И, кроме снега, плывшего тогда,

Незримая вода плыла над этим,

И тень её над маскою плода

Работала… Но кто же верит детям?..

ТЁПЛОЕ ДЕРЕВО

Мой двоюродный брат Иосиф Каганис

Преподавал рисунок, графику, живопись,

Скульптуру, керамику, лирику, эпос,

Комедию, драму, трагедию, музыку

И человеческую порядочность

На грани практического безумия.

Мне от него достались в наследство

Глина и гипс, инструменты для лепки,

Древесные пни, фрагменты стола,

Двух кресел, Венеры… И маска Пушкина,

Смотреть на которую – выше сил

Моих, повторяю, моих, и только,

У многих она украшает стены,

Висит над рабочим столом в кабинете,

Берут её в руки, стирают пыль

Тряпкой, гипсовую изнанку,

Которая ближе всего к лицу,

Протирают влажно, и вновь – на гвоздь,

В пробел, где – посмертная маска Пушкина.

Раздарила я сладостно эти сокровища.

Взяла деревянные две скульптуры.

Голову брата, которую вырезал

Брат моей матери, отец Иосифа.

И голову Лиды, жены Иосифа,

Которую в ранней он вырезал юности

С нежной любовью, – потом расстались.

Он полагал, что она достойна

Мужа, более знаменитого,

Например, такого, который пишет

С блеском картины для иностранцев

Счастливочным маслом и несчастливочным,

Их портреты – счастливочным,

Нашу грязь – несчастливочным,

Мелочи кухни, пищеваренье…

В головке Лиды живёт обида.

Теперь я старше её намного,

Теперь я глажу малютку Лиду

По деревянным её кудряшкам

И говорю ей: «Не обижайся».

А дерево – тёплое, очень тёплое…

* * *

Забыла день, и год, и улицу, и город,

Забыла имя слёз, и боли, и любви, —

Там был такой костёр, такой кипящий холод,

Что никаких надежд остаться в нём людьми.

Бывает красота убийственного свойства,

Забыться не даёт ни в море, ни во сне,

По голым проводам гуляет для геройства, —

Такая у неё потребность в новизне!

Ей жизнь не дорога, она бросает вызов

Спряженью тайных сил, грамматике судьбы,

Висит на волоске… И, сердце к ней приблизив,

Ты в бездну вместе с ней срываешься с резьбы.

Но если Ангел вдруг, над бездной пролетая,

Спасёт тебя, – не смей заглядывать туда,

Где чудом проросла из точки запятая,

И не жалей о том, что было, никогда.