Ночь богов. Книга 1: Гроза над полем - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 30

– Смотри, Молинка, вон они, женихи наши! – Лютава дернула сестру за рукав.

– А ты-то что же не родила сыновей? – спросила Молинка у Семиславы. – Князю Святке, чай, воеводы нужны!

– Макошь и Лада не дали покуда. – Семислава пожала плечами. – Видно, не для того меня предназначили.

Лютава подумала, что жрица самой Лады такого высокого посвящения уж наверное смогла бы за семь лет замужества выпросить у богини хоть семеро детей. Знать, сама не торопится. Пока не родит, старшей волхвой ей не стать – бездетной женщине не доверят такую должность, боясь, что ее бесплодие навлечет ту же беду на все племя. Впрочем, какие ее годы – еще успеет птенцов вывести, лебедь белая.

Видя, что гостьи на них смотрят и о них, видимо, говорят, оба княжича заволновались, хотя и по-разному. Твердислав, высокий парень лет восемнадцати, с продолговатым лицом, похожий на Доброслава, принял равнодушный вид: дескать, что мне девки с какой-то там Угры! Ярогнев, его ровесник, красивый, с ярким румянцем на щеках, наоборот, покраснел и отвел глаза, но потом вновь бросил на угрянок блестящий взгляд.

Семислава вдруг как-то подобралась; Лютава почувствовала ее напряжение и оглянулась. Через почтительно раздавшуюся толпу к воротам, где собирались бояре, приближалась высокая, статная, худощавая женщина в наряде старшей жрицы, посвященной Марене. Лютава никогда ее не видела, но сразу догадалась, кто это, – она знала, что старшую жрицу оковских вятичей зовут Чернава, что она сама княжеского происхождения и была женой прежнего князя, Рудомера Дедомеровича. После его смерти она вступила в брак с его братом и наследником, Святомером, поскольку не годится старшей жрице племени быть вдовой, но брак этот существовал по большей части на словах и княгиня Чернава жила не с мужем, а здесь, на Зуше, в одном из старейших святилищ Марены. У нее имелось трое детей: старшая дочь, Всеотрада, жила замужем где-то на Упе, младшая пока оставалась в Маренином святилище при матери. Сыном Чернавы был и княжич Ярогнев, будущий повелитель оковских вятичей. Когда-то, должно быть, красивая, она теперь поражала строгой сдержанностью умного лица, величавой осанкой и огромной внутренней силой, которая исходила от нее и разливалась вокруг, сопровождая ее, как волны расходятся вслед за идущей лодкой. Сразу делалось ясно, почему она сохранила положение княгини и верховной волхвы, даже овдовев; и напряжение Семиславы при виде нее становилось понятным. Старая волхва оставалась сильной соперницей для молодой женщины, жаждущей власти и поклонения, и этот противник был пока не по зубам Семиславе. «Не по клюву!» – с мстительной радостью подумала Лютава.

– Здравствуй, княгиня-матушка, здравствуй! – говорил князь Святко, в это время появившийся у ворот. – И ты пришла, ну, начинать будем! Все собрались вроде.

– Здравствуй, князь! – Княгиня кивнула. – Прости, что задержалась, да умер воевода Божегость. Призвала его Марена-мать, пришла пора в путь провожать.

– Умер-таки? – Князь Святко с сожалением покачал головой. – Да примут его с честью боги и предки наши! Хороший человек был и воевода отважный.

– Это лебедянский воевода, – шепотом пояснила Семислава девушкам. – Его уже раненого привезли, лечили, да рана воспалилась.

В этом известии, как в высоких валах Воротынца, отражалась близость войны. Многие из кметей, что собрались возле городских ворот, вместо обычных коротких башмаков или поршней были обуты в высокие хазарские сапоги из некрашеной рыжей кожи, и в этом тоже отражалась война. У своих главных противников славяне понемногу обучались искусству конного боя, перенимали нужное для этого оружие и снаряжение.

По толпе пролетел негромкий гул, вздохи. Люди бормотали напутствия погибшему, и лицо княгини Чернавы внушало почтительный трепет, словно перед ними воочию встала сама Мать Мертвых.

Князь Святко пересказывал людям новости, известные ему от Доброслава, вятичи слушали в молчании. Не оправдались их надежды получить помощь днепровских кривичей, и они оказывались лицом к лицу с хазарами, уже разбившими воронежских поборичей и донских лебедян. Имелась слабая надежда, что киевский князь Ярослав ударит на хазар с юго-запада, но пока от него не приходило вестей, и вятичам, чтобы отстоять свою землю от разорения, приходилось рассчитывать только на себя.

– Так расскажи, княже, что там с угрянами? – крикнул один из мужчин.

Судя по его золотой гривне и уверенному виду, это был кто-то из знатных бояр. При этом он бросил взгляд на Лютаву и Молинку, видимо зная, кто это и как с ними связан его вопрос.

– Это воевода Рудояр, стрый князев, – шепнула Лютаве Семислава. – Он и войско поведет.

Лютава окинула быстрым пристальным взглядом человека, обладавшего в племени вятичей верховной властью на время войны. Рудояр, носивший одно из старинных родовых имен оковского княжеского рода, был уже не молод, но еще силен; все его кости и мышцы, казалось, за десятки лет закалились и приобрели крепость дуба. Суровая жизнь наложила заметный отпечаток на его лицо: от внутреннего угла глаза и от углов рта расходились глубокие морщины, такие же борозды виднелись на лбу, полузавешенном светло-русыми, редеющими, с проблеском седины волосами. Брови были неравномерно изломаны старыми шрамами.

– Сын мой у них гостил, – Святко посмотрел на Доброслава, – пусть он и расскажет. Говори, сыне, – позволил он.

Доброслав шагнул вперед.

– Неласково меня князь Вершина угрянский встретил, – начал он. – Не понравилась ему воля, что боги ему прямо в руки вложили. Не постыдился под женщиной ходить, новой смоленской княгиней. Не пожелал нашу дружбу принять, все отговаривался, время тянул. И даже подлый замысел заимел – хотел меня и людей моих извести.

Возмущенная Лютава едва удержалась от возгласа, но справилась с собой и только сжала кулаки. Глаза ее гневно сверкали. Ей, девушке, чужой здесь, совершенно не полагалось подавать голос, но все в ней кипело от возмущения. Мало того что Доброслав украл их из дома, оскорбил род Ратиславичей, так теперь еще клевещет на них и обвиняет в черных, предательских замыслах, в нарушении заветов, данных богами и предками!

Иные уже бросали на угрянских княжон негодующие взгляды, и только один человек смотрел сочувственно – княжич Ярогнев. Он не сводил глаз с Молинки, которая с разрумянившимися от волнения и обиды щеками стала еще красивее, и думал, что такая девушка уж точно не может быть ни в чем виновата!

– Да и я не так-то прост! – с торжеством продолжал Доброслав, перекрывая шум, который не мешал ему говорить, а только поддерживал. – Нашел я средство, чтобы Вершина, хочешь не хочешь, а дал нам войско! Эти две девы – его старшие дочери, от знатных матерей, от княгинь и жриц. Возьмем их в наш род, отдадим в жены моим братьям младшим – вот увидите, скоро явятся от Вершины послы с приданым, и уж тогда нам, родичам своим, они в помощи не откажут.

– Дождаться бы! – закричали на склоне холма. – Пока они доедут, пока свадьбы ладить, пока войско собирать – хазары уже здесь, на Зуше будут, а то и на Оке!

– Погоди, князь Святко! – вдруг прозвучал спокойный женский голос, и сразу стало тихо – это голос задул общий шум, как сильный порыв холодного ветра задувает огонек лучины. – Что-то не пойму я.

– Что не поймешь, княгиня-матушка? – Святомер повернулся к Чернаве. Только что удалой и бодрый, он разом как-то присмирел.

– Не пойму – разве эти две девицы хотели стать женами твоих сыновей?

– Хотели? – Князь Святко выглядел озадаченным.

Да кто их, дескать, спрашивать будет, при чем тут их желания? Это было ясно написано на его лице, но вслух он своего недоумения почему-то не выражал. И народ помалкивал, не спеша объяснить своей недогадливой княгине, почему желания пленниц никто не спрашивает.

– Много ты на себя берешь, княже! – продолжала княгиня Чернава. – Эти девы – дочери князя, а матери их – великих богинь мудрые служительницы. Или тебе милость Макоши не нужна? Или ты гнева Марены, Матушки Кощной, не боишься?