100 Великих Книг - Демин Валерий Никитич - Страница 59

Главные мысли автора концентрируются в заключительных аккордах повести. Точнее — в двух знаменитых диалогах между Кандидом и выплывшим из небытия Панглоссом:

— Ну хорошо, мой дорогой Панглосс, — сказал ему Кандид, — когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужели вы продолжали думать, что все в мире идет к лучшему?

— Я всегда оставался при моем прежнем убеждении, — отвечал Панглос, — потому что я философ. Мне непристойно отрекаться от своих мнений: Лейбниц не мог ошибаться, и предустановленная гармония есть самое прекрасное в мире, так же как полнота вселенной и невесомая материя.

— Все события связаны неразрывно в лучшем из возможных миров. Если бы вы не были изгнаны из прекрасного замка здоровым пинком ноги в зад за любовь к Кунигунде, если бы вы не были взяты инквизициею, если бы вы не обошли пешком всю Америку, если бы вы не дали хорошего удара шпагой барону, если бы вы не потеряли всех ваших баранов из доброй страны Эльдорадо, вы не ели бы здесь ни цедры в сахаре, ни фисташек.

— Это хорошо сказано, — отвечал Кандид, — но надо все-таки возделывать свой сад.

Последняя фраза — афоризм на все времена. Он — ключ (хотя и образно-символический) ко всей философии и — шире — ко всему творчеству Вольтера. В нем сконцентрирован социальный оптимизм автора, его вера в «вечное древо жизни», олицетворяющее прогресс человечества.

61. СВИФТ

«ПУТЕШЕСТВИЯ ГУЛЛИВЕРА»

Вот книга, которую с одинаковым удовольствием читают в любом возрасте! Не про всякую такое можно сказать. Полное ее название соответствует духу и традициям времени — «Путешествия в некоторые отдаленные страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей». Ключевые слова здесь — «некоторые отдаленные страны». В них-то вся прелесть. И даже не в придумках сюжета. Подумать, страна карликов или великанов! Здесь Свифт совсем не оригинален. Великанов небезуспешно описывали и Рабле, и Вольтер. Последний вообще превзошел всю мыслимую и немыслимую фантазию и создал образ инопланетянина Микромегаса, прилетевшего на Сатурн из окрестностей Сириуса, — ростом в 24 тысячи шагов, то есть около 20 километров. Но нет в книгах великих французов того неповторимого очарования, которое излучает английский роман.

Думается, потому, что Свифту удалось таким образом построить достаточно бесхитростное изложение (в этом смысле «Гулливер» напоминает «Робинзона Крузо»), что читатель каким-то необъяснимым образом ощущает себя прямым участником всех невероятных событий. Он просто физически чувствуем приколоченные колышками волосы — изощренная хитрости лилипутов, отчего Гулливер не в состоянии поднять голову; щекотку в носу, когда лилипутский офицер засовывает в ноздрю усыпленного пленника острие пики и будит его. Вместе с Человеком-Горой, как его прозвали в Лилипутии, он пьет бочками вино, бродит по узким улицам столицы, тушит пожар с помощью мочеиспускания, принимает участие в светских развлечениях и параде, пропуская марширующие войска между своих ног, сражается с неприятелем и тащит на бечевке вражеский флот. Каждый шаг, который приходится совершать читателю романа, происходит так, словно он сам и есть Гулливер (сначала хирург, а затем капитан).

Далее воображение автора переносится в Бробдингнег — страну великанов, — где все совершается, если так можно сказать, с точностью наоборот: Гулливер сам становится лилипутом — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Его окружают гигантские люди, строения, растения, животные, насекомые. Однако теперь чувство превосходства, которое читатель бессознательно испытывал при чтении первой части («Как же, я такой большой, а они такие маленькие!»), сменяется столь же бессознательной тревожностью и незащищенностью. Именно поэтому, наверное, первая часть свифтовского романа почти всем (особенно детям) нравится больше, чем вторая (и, естественно, последующие).

Но меня лично еще со школьной скамьи почему-то всегда привлекала третья часть, названная совсем несуразно — «Путешествие в Лапуту, Бальнибари, Лаггнет, Глаббдобдриб и Японию». Здесь описываются совершенно экзотические страны с абсолютно невероятными отношениями между людьми (или точнее — человеко-подобными существами, живущими по законам и правилам, весьма далеким от канонов человеческого общества). Эта часть считается наиболее сатиричной и даже прогностической, так как здесь Свифту удалось умозрительно предвосхитить открытие астрономами спутников Марса.

Лапута — это фантастический летучий остров, на который попадает Гулливер, высаженный пиратами с захваченного ими корабля. Здесь царит на удивление абсурдная жизнь. Колоритно и само описание лапутян:

У всех головы были скошены направо или налево; один глаз смотрел внутрь, а другой прямо вверх к зениту. Их одежда была украшена изображениями солнца, луны, звезд вперемежку с изображениями скрипки, флейты, арфы, трубы, гитары, клавикордов и многих других музыкальных инструментов, неизвестных в Европе. Я заметил поодаль множество людей в одежде слуг с наполненными воздухом пузырями, прикрепленными наподобие бичей к концам коротких палок, которые они держали в руках. Как мне сообщили потом, в каждом пузыре находился сухой горох или мелкие камешки. Этими пузырями они время от времени хлопали по губам и ушам лиц, стоявших подле них, значение каковых действий я сначала не понимал. По-видимому, умы этих людей так поглощены напряженными размышлениями, что они не способны ни говорить, ни слушать речи собеседников, пока их внимание не привлечено каким-нибудь внешним воздействием на органы речи и слуха. «…»

Островная Лапута имела владения на континенте под названием Бальнибари со столицей Лагадо. Тут Гулливера ожидали новые чудеса, но не во внешнем виде столичных жителей, а в их умах. Свифт создал блестящую сатиру на науку и ученых (надо заметить, — всех времен), подробно описав Академию прожектеров:

Первый ученый, которого я посетил, был тощий человек с закопченным лицом и руками, с длинными всклокоченными и местами опаленными волосами и бородой. Его платье, рубаха и кожа были такого же цвета. Восемь лет он разрабатывал проект извлечения из огурцов солнечных лучей, которые предполагал заключить в герметически закупоренные склянки, чтобы затем пользоваться ими для согревания воздуха в случае холодного и дождливого лета. «…»

Войдя в другую комнату, я чуть было не выскочил из неё вон, потому что едва не задохся от ужасного зловония. «…» Изобретатель, сидевший в этой комнате, был одним из старейших членов Академии. Лицо и борода его были бледно-желтые, а руки и платье все вымазаны нечистотами. Когда я был ему представлен, он крепко обнял меня (любезность, без которой я отлично мог бы обойтись). С самого своего вступление в Академию он занимался превращением человеческих экскрементов в те питательные вещества, из которых они образовались, путем отделения от них некоторых составных частей, удаления окраски, сообщаемой им желчью, выпаривания зловония и выделения слюны.«…». В другой комнате мне доставил большое удовольствие прожектер, открывший способ пахать землю свиньями и избавиться таким образом от расходов на плуги, скот и рабочих. «…»

После этого мы пошли в школу языкознания, где заседали, три профессора на совещании, посвященном вопросу об усовершенствовании родного языка. Первый проект предлагал сократить разговорную речь путем сведения многосложных слов к односложным и упразднения глаголов и причастий, так как в действительности все мыслимые вещи суть только имена. Второй проект требовал полного упразднения всех слов; автор этого проекта ссылался, главным образом, на его пользу для здоровья и сбережение времени. Ведь очевидно, что каждое произносимое нами слово сопряжено с некоторым изнашиванием легких и, следовательно, приводит к сокращению нашей жизни.

На этом невероятные приключения капитана Гулливера не завершились. В Глаббдобдрибе он долго общался с миром призраков, главным образом, с умершими историческими деятелями, великими писателями и учеными. На острове Лаггнет его собеседниками стали бессмертные, дряхлые от старости струльдбруги, не радующиеся дару вечной жизни, а проклинающие его: