100 Великих Книг - Демин Валерий Никитич - Страница 38

39. ЭЙНШТЕЙН

«СУЩНОСТЬ ТЕОРИИ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ»

На самом деле переворот в современной науке был произведен в другой, самой первой и совсем небольшой статье с тусклым названием, где не было даже слова «относительность» — «К электродинамике движущихся тел». В дальнейшем Эйнштейн лишь развивал сказанное однажды. Это полностью распространяется и на курс лекций для студентов Принстонского университета, прочитанный в мае 1921 года и быстро изданный в виде отдельной книги. Именно ей и суждено было стать самой многотиражной, переведенной на разные языки Европы и Азии (только принстонских изданий, вышедших одно за другим, оказалось четыре да еще пять лондонских).

В собственно физических работах Эйнштейна формул и Уравнений нередко больше, чем текста. Хотя есть счастливые исключения, например, капитальный историко-научный труд «Эволюция физики», написанный в годы второй мировой войны совместно с польским эмигрантом-математиком Леопольдом Инфельдом — главным образом с целью заработать денег на пропитание. Но слава Эйнштейна все же в другом, и она довольно-таки равномерно распределена в цикле работ по теории относительности, оставляющих два увесистых тома. «Сущности теории относительности» отводится в этом двухтомнике почетное место.

Как и все великие естествоиспытатели Эйнштейн в большинстве своих работ не ограничивается чисто физическим рассмотрением проблемы и нередко сопровождает изложение философским анализом и пространными экскурсами в историю науки. Цикл принстонских лекций в данном плане ни исключение. Блестящий лектор и методист — Эйнштейн старался сделать понятными студентам архисложнейшие специальные проблемы, но заодно и привить им вкус к философскому видению мира. В одинаковой степени это касается и общих теоретико-познавательных вопросов, и специфического релятивистского подхода:

Наши понятия и системы понятий оправданы лишь постольку, поскольку они служат для выражения комплексов наших ощущений; вне этого они неправомерны. Я убежден, что философы оказали пагубное влияние на развитие научной мысли, перенеся некоторые фундаментальные понятия из области опыта, где они находятся под нашим контролем, «в недосягаемые высоты априорности. Ибо, если бы даже оказав лось, что мир идей нельзя вывести из опыта логическим путем, а что в определенных пределах этот мир есть порождение человеческого разума, без которого никакая наука невозможна, все же он столь же мало был бы независим от природы, наших ощущений, как одежда — от формы человеческого тела. Это в особенности справедливо по отношению к понятиям пространства и времени. Под давлением фактов физики были вынуждены низвергнуть их с Олимпа априорности, чтобы довести их до состояния, пригодного для использования.

В принстонских лекциях Эйнштейн позволил себе порассуждать о многих сокровенных вещах и, в частности, именно о сущности релятивистской теории (согласно названию книги), точнее, о ее действительных основаниях, к коим относится, процесс распространения света, превращенный в универсальную константу. Вот ход и логика мысли самого Эйнштейна:

Теорию относительности часто критиковали за то, что она неоправданно приписывает центральную теоретическую роль явлению распространения света, основывая понятие времени на его законах. Положение дел, однако, примерно таково. Чтобы придать понятию времени физический смысл, нужны какие-то процессы, которые дали бы возможность установить связь между различными точками пространства. Вопрос о том, какого рода процессы выбираются при таком определении времени, несущественен. Для теории выгодно, конечно, выбирать только те процессы, относительно которых мы знаем что-то определенное. Распространение света в пустоте благодаря исследованиям Максвелла и Лоренца подходит для этой цели в гораздо большей степени, чем любой другой процесс, который мог бы стать объектом рассмотрения.

Вообще-то в науке во все времена такой подход и независимо от степени ее развития именовался абсолютизацией. В Аристотелевой физике абсолютизировались пять первоэлементов Мироздания, в Птолемеевой космологии — Земля как неподвижная система координат, у Галилея — инерция, у Ньютона — гравитация (всемирное тяготение), у Эйнштейна — свет. Как выразился один крупный физик, появление теории относительности привело всего лишь к очередной смене системы референции: на место одних предпочтений пришли другие. Но ведь и наука не стоит на месте: в современных вакуумно-энергетических моделях Вселенной, опирающихся на надежный экспериментальный фундамент и глубокое математическое обоснование, принимаются уже совершенно иные исходные постулаты, допускающие, в частности, мгновенное распространение любой информации и, следовательно, преодолевающие выводы теории относительности.

Что же касается классической книги Эйнштейна, то в ней, конечно, есть все, что в таких случаях положено излагать: два Релятивистских принципа — относительности и постоянства скорости света; релятивистские эффекты — «растяжение» временных отрезков и «сокращение» пространственных длин при Движении инерциальных систем; знаменитая формула Е = mc2; искривление пространства-времени, релятивистские модели Вселенной и т. п.

Углубленное проникновение в сущность теории относительности — занятие не для слабонервных. Отчасти это связано и с тем, что во многих своих аспектах детище Эйнштейна иррационально. Сам же автор относился к алогизму и противоречивости собственной теории со стоическим спокойствием. Кроме того, как всякий великий ученый он никогда не был догматиком, ибо понимал: прогресс науки непрерывен, и на смену старому неизбежно приходит новое. На склоне жизни, с добродушной улыбкой усмехаясь в седые усы, он говорил примерно следующее: «Как на смену классической физике пришла когда-то моя теория, так и на смену ей обязательно придет другая. И если я когда-то сказал: «Прости меня, Ньютон», так и некто идущий вослед непременно скажет когда-нибудь: «Прости меня, Эйнштейн»…

40. ВЕРНАДСКИЙ

«БИОСФЕРА»

Впервые книга с таким названием увидела свет в 1926 году и с тех пор выдержала 5 изданий. На первых же страницах Вернадский резко и аргументировано выступил против укоренившихся тенденций рассматривать жизнь, как случайное и чисто земное явление, ограничивая ее традиционно узкими рамками. Вместо этого ученый утверждает совершенно иной, космистский, подход, предусматривающий признание особой жизненной оболочки — биосферы, тесно взаимосвязанной с Космосом и его совокупными закономерностями:

По существу биосфера может быть рассматриваема как область земной коры, занятая трансформаторами, переводящими космические излучения в действенную земную энергию — электрическую, химическую, механическую, тепловую и т. д.

Космические излучения, идущие от всех небесных тел, охватывают биосферу, проникают всю ее и все в ней.

Одним из первых, кто восторженно откликнулся на эпохальный труд Вернадского, был замечательный русский писатель Михаил Пришвин:

Я всегда чувствовал смутно вне себя эту ритмику мирового дыхания, и потому научная книга Вернадского «Биосфера», где моя догадка передается как «эмпирическое обобщение», читалась мной, как в детстве авантюрный роман. И мне теперь стало гораздо смелее догадываться о творчестве так, что, может быть, эта необходимая для творчества «вечность» и есть чувство не своего человеческого, а иного, планетного времени, что, может быть, эту способность посредством внутренней ритмики соприкасаться с иными временами, с иными сроками и следует назвать собственно творчеством.

«Биосфера» в концентрированной форме, а также в самом названии подытоживает многолетние и разносторонние исследования мыслителя-космиста. Сам термин «биосфера» был введен в научный оборот австрийским геологом Эдуардом Зюссом. Зато Вернадский для обозначения космической причастности и обусловленности людей всех исторических эпох ввел другое оригинальное понятие «вселенскости» человечества, исследовав ее главным образом с точки зрения естественных наук — физики, химии, биологии, геологии и новых «стыковых» дисциплин, таких как геохимия, биохимия. (Попытка раскрыть собственно исторический процесс, его космическую обусловленность и циклы с точки зрения учения Вернадского была проделана впоследствии Л. Н. Гумилевым.) Вернадскому принадлежит и одно из наиболее четких определений, раскрывающих суть научного космизма: «Это самое глубокое проявление самосознания, когда мыслящий человек пытается определить свое место не только на нашей планете, но и в Космосе».