Фантастика 1975-1976 - Панков Вадим - Страница 57

— Хорошо, что он пулемет не прихватил, — сказал Гаврилов, — на память.

— Не трогайте его, — сказал Потемкин.

— Нас давно ждут!

— Вот и катись, а он пусть спит, — сказал Потемкин.

— Из одной команды, — сказал Гаврилов и подмигнул. Все засмеялись.

Потемкин стал раскладывать этюдники.

— Оставим поэтов на Олимпе!

— Пусть что-нибудь сочинят.

— Ну мы поехали, — сказал Гаврилов.

— Пока, — сказал Потемкин и грузно сел на свой стульчик.

Не дожидаясь, когда ребята соберутся и уйдут, он выдавил из тюбиков на палитру аккуратным рядком краски, прицепил масленку, налил в нее разбавителя и принялся писать широкой кистью, поглядывая на освещенные солнцем горы.

Дыдымов топтался около Потемкина, торопливо соображая, что бы такое выдать. Ага. Наклонившись к Потемкину и назойливо заглядывая ему в глаза, пропел громким, свистящим шепотом:

Нуль — цена тому поэту,

Кто пишет здесь, а не в газету!

Могучая длань описала плавную дугу и веско опустилась на холку Дыдымову, пригнув его к земле. Человечество так и не узнало, о чем там дальше поется, в этом шлягере.

— Ну-ну, Ваня, — добродушно сказал Потемкин, — дуй отсюда…

Дыдымов, обиженно оглядываясь, побежал догонять товарищей.

Когда Краснощеков проснулся, солнце стояло высоко над головой. Тело ломило, ладони нестерпимо жгло, как будто он целый день крутился в гимнастическом зале на перекладине. Большой палец на руке посинел и распух.

Краснощеков вылез из палатки. На солнце на своем стульчике сидел Потемкин. Щеки у него были в мыльной пене. На рюкзаке перед ним стоял немецкий котелок дном вверх. Поверх котелка — пустая коробка из-под сардин. Глядя в отогнутую крышку, Потемкин сбривал отросшую за две недели щетину.

— Привет, — сказал он и улыбнулся намыленным лицом. — У меня есть еще одно лезвие.

— Ушли? — спросил Краснощеков.

— Да. А я тут хорошо поработал.

Краснощеков посмотрел на расставленные вокруг этюды. Ему нравилось, как пишет Потемкин. На одном из этюдов он увидел палатку, себя, спящего поверх спального мешка, и лысые подошвы горных ботинок. Он посмотрел на ноги, нагнулся и отломил торчащий в сторону шип. Сквозь дыру в штанине рассмотрел грязное колено. «Как молодой картофель», — припомнил он и улыбнулся. Злополучный этюд. Сейчас Краснощеков рассматривал его без боязни. «Так, — бормотал он, — и это так. Удивительно». Потом он задержал взгляд на котелке, потрогал распухший палец, постучал по котелку.

— Чего ты его притащил? — сказал Потемкин.

Краснощеков перевернул котелок и ногтем соскреб со стенок остатки тушенки.

— Не скажешь ли, Саня, который нынче год? — спросил он.

И Саня, не моргнув глазом, ответил.

Потемкин был замечательным другом.

НОЧАМИ ДОЛГО КУРЯТ АСТРОНОМЫ

Легкий хлопок, будто кто-то раздавил гриб-пылевик. Снег внезапно просел, зашипел, и Юрка Тропинин, взмахнув руками, с шумом рухнул вниз.

— Откуда здесь грибы! — выкрикнул Краснощеков то, что за мгновение до этого мелькнуло у него в голове. — Юрка!

Впереди на гладком снежном склоне зеленела ледниковая трещина.

— Юрка… погоди… Юрка… — Краснощеков сбрасывал рюкзак. — Сейчас, сейчас…

Вздрагивающими руками он достал веревку. Только-только достанет до края трещины! На концах веревки он сделал две петли, яростно, рывком затянул узлы, воткнул ледоруб в наст, сел на него, несколько раз подпрыгнул, каблуком вбил в слежавшийся снег, привалил рюкзаком. Одну петлю он укрепил на ледорубе, в другую влез ногами, подтянул до подмышек.

— Пошел, пошел! Живее!

Держась за веревку, он подполз к краю трещины. Трещина была узкая, ничего не стоило ее перешагнуть. Но в том месте, где провалился Юрка, она обтаяла по краям и представляла собой небольшую воронку, узкое горло которой уходило назад, под Краснощекова.

— Юрка-а-а! — крикнул Краснощеков.

— А-а-а! — хлестнуло по лицу эхо. Краснощеков от неожиданности отпрянул назад. Он нервно рассмеялся, но тут же взял себя в руки, заглянул в трещину и крикнул:

— Юрка! Ты жив?

— Жив? Жив? Жив?

Краснощеков напряженно прислушался — звенели падающие сосульки, далеко внизу глухо шумела вода. Краснощеков зарылся лицом в колючий снег.

И вдруг:

— И-и-ма-а! А-а! — донесся, как из загробного мира, голос Юрки. — Ди-ма-а! А-а!

Краснощеков чуть не свалился в трещину.

— Юрка! Я сейчас, мигом!

— Мигом! Мигом! Мигом! — повторяло эхо.

Краснощеков уже бежал в лагерь…

Краснощеков не любил ругани, но его словно прорвало. Он ругался самозабвенно и, к своему удивлению, со знанием дела. Целый день он провел на монтажной площадке строящегося химического комбината, заряжаясь темпераментом: пудовой кувалдой дубасил по каким-то фланцам, перетаскивал задвижки и вентили, ломом поддерживал трубы, пока сварщик прихватывал швы. Одним словом, занимался не своим делом. А когда выяснилось, что трубы вот-вот кончатся, помчался к начальнику отдела снабжения.

Тот и бровью не повел: «Ишь чего захотел. Сразу так вот и подай. Тут тебе не государство Кеннеди!» И продолжал что-то писать в своих бумагах.

Вот тут-то Краснощеков и сказал… Начальник отдела снабжения замер, посмотрел маленькими глазками-буравчиками на Краснощекова снизу вверх и негромко так, ласково ответил. Краснощеков сделал выпад. Снабженец выпрямился, уселся в кресле поудобней и, не веря в реальность происходящего, с завидной легкостью парировал удар. Подперев подбородок кулаком, метнул ответный шар. И Краснощеков выдюжил! Грудью! Слегка заикаясь, он сказал снабженцу все, что о нем думал. Но тот ловко, профессионально отводил все удары в сторону, и «шпага» Краснощекова укалывала только воздух. Тем не менее снабженец все с большим и большим любопытством и интересом рассматривал Краснощекова, а когда прозвенел звонок, извещавший об окончании рабочего дня, сказал:

— Ладно, бери свои трубы, — и подписал бумажку, которой размахивал Краснощеков. Потом не спеша, с удовольствием закурил и, сощурив глаз, сказал: — Скажи на милость! Из тебя еще со временем, может быть, и выйдет хар-роший прораб!

Но удовлетворения от победы не было. Краснощеков знал, что его, так сказать, взлет случаен. Просто он очень не хотел, чтобы наступал сегодняшний вечер. Но вечер наступил.

Было темно, когда Краснощеков, пройдя мимо Крытого рынка и цирка, свернул с центральной улицы в переулок. Он миновал несколько деревянных домов. От стен и кирпичного тротуара тянуло дневным теплом. Вот и дощатый забор, и калитка. Краснощеков видел, как кто-то входил в калитку, и немного постоял, прислонившись к теплым доскам, — ему не хотелось ни с кем встречаться. Пока это возможно.

Он вошел в калитку и осторожно ее прикрыл. Тихо. В саду совсем темно, но стволы фруктовых деревьев были побелены, и Краснощеков, пригнувшись, увидел между ними, что окошко флигеля освещено. И он пошел не по дорожке, а прямо на освещенное окно, между деревьями, отводя от лица ветви вытянутыми вперед руками. А когда он проходил дальше, ветви, мягко спружинив, догоняли его сзади, шуршали по куртке листьями, а осенние яблоки увесисто ударяли его по затылку.

Он постоял у порога, вошел в сени. Ага, умывальник с тазом. Он вымыл руки, подталкивая вверх медный клапан. Не спеша поискал глазами. Так. Полотенце. Петухи вышиты крестиком. Он долго вытирал руки и думал: «Ну же, ну! Спокойно!» А потом, как в воду бросился, вошел в комнату и увидел Юрку.

Юрка сидел на лавке чистый, прибранный, прямой и руки держал на коленях. Руки у него были забинтованы до локтей. Только… словом, не было у Юрки обеих кистей рук. Юрка хорошо улыбался.

— Привет, — сказал Юрка и кивнул на скамью рядом с собой.

Краснощеков подошел и легонько хлопнул Юрку сбоку по плечу. Сел. Подошла Машенька и что-то сказала ему, но он не расслышал. Шум в ушах стал слабее, и все вокруг перестало раскачиваться.

Комната была просторной. Весь флигель и состоял из этой комнаты с маленьким «предбанником» — сенями. Большая русская печь, лавки, стол из толстых, некрашеных дубовых досок По стенам висели пучки степных трав, у двери — гирлянды репчатого лука, заплетенного в косы. На столе стояли узкие бутылки с сухим вином и стаканы. По лавкам, подоконникам, на полу сидели и лежали ребята.