Шут - Гросс Эндрю - Страница 10

Всем приготовиться...

Под покровом темноты мы осторожно подобрались к самым стенам города. Небо над восточными холмами начало светлеть. Кровь закипала в жилах. Сегодня Антиохия падет. Затем – Иерусалим. Свобода!

В ожидании команды я обнял Робера за плечи.

– Волнуешься?

Парень покачал головой.

– Нет, я не боюсь.

– Может получиться так, что встретишь день мальчишкой, а закончишь мужчиной.

Он застенчиво улыбнулся.

– Думаю, мы оба закончим его как мужчины, – подмигнул я.

Над северной башней загорелся факел. Вот оно! Наши уже там, внутри!

– Вперед! – закричали командиры. – Вперед!

Армия рванулась к городу. Тафуры, норманны, франки – всех объединила общая цель.

– Покажем им, чей бог велик!

Наши отряды устремились к северной башне, где к стенам уже были приставлены высокие лестницы, и солдаты торопливо поднимались по ним к сторожевым башням. Снизу доносились крики и звуки боя. Потом, совершенно внезапно, ворота открылись. Прямо перед нашими глазами. Но теперь через них в город врывалась наша победоносная армия.

Войско беспорядочно рассыпалось по улицам. Уже горели дома. Мужчины в тюрбанах выскакивали наружу и тут же превращались в кровавое месиво, не успев даже поднять оружие. Повсюду гремели крики: "Смерть нечестивым!" и "Бог того хочет!"

Я бежал вместе со всеми, не испытывая к врагу особой злости, но готовый сразиться с каждым, кто окажется на пути. У меня на глазах одного попытавшегося защитить свой дом турка разрубили пополам ударом топора. Жаждущие крови люди в туниках с красными крестами сносили головы и подбрасывали их вверх, как драгоценную добычу.

В нескольких шагах от нас из горящего здания с криком выбежала молодая женщина. На нее тут же набросились два тафура, сорвали с нее одежду и по очереди изнасиловали прямо на дороге. Потом один сорвал с ее руки бронзовый браслет, а другой ударил дубинкой по голове.

В ужасе смотрел я на окровавленное тело. Мертвые пальцы сжимали крестик. Боже, она же была христианкой!

В следующее мгновение из того же дома выскочил турок с горящими от ненависти глазами, возможно, муж убитой, и с криком набросился на меня. Я стоял как парализованный, сознавая, что сейчас умру, но ничего не мог с собой поделать и лишь пробормотал:

– Это не я...

В то мгновение, когда острие копья было уже в паре дюймов от моего горла, Робер воткнул в грудь турка свой нож. Тот пошатнулся, глаза его едва не вылезли из орбит. Потом, бездыханный, он рухнул прямо на свою жену.

Я изумленно моргнул и повернулся к Роберу.

– Видишь, тебя бережет не только Господь, – подмигнул Робер, – но и я.

Едва юноша произнес эти слова, как на него, замахнувшись кривой саблей, набросился еще один воин ислама.

Робер стоял к нему спиной, пытаясь вытащить кинжал из груди поверженного турка, и не видел опасности. А я был слишком далеко, чтобы помочь. Невинная усмешка еще не сошла с лица моего друга.

– Робер! – крикнул я. – Робер!

Глава 17

Турок ухватил саблю обеими руками и занес ее над головой. Я попытался оттолкнуть Робера, но не успел.

– Нет!

Клинок вошел в тело под горлом. Я услышал, как хрустнули кости, и в следующий момент плечо отвалилось от туловища, как будто оно раскололось пополам.

Я замер от ужаса. Словно осознав неизбежность смерти, Робер повернулся, но не к турку, а ко мне. Его лицо в этот миг мне не забыть до конца жизни.

И тут же, придя в себя, я сделал выпад и проткнул турка своим мечом. Он упал, и я ударил его еще раз. Я бил и бил его, беспомощного, распростертого на земле и, наверно, уже мертвого, как будто моя злоба, мой гнев, моя ненависть могли вернуть друга к жизни.

Потом опустился на колени перед Робером. Тело его было расчленено, но на гладком, юном лице сохранилось невинное выражение ребенка, то самое выражение, с которым он присоединился к нашей армии вместе со своей смешной гусыней. Слезы подступали к глазам. Он был всего лишь мальчишкой... Вокруг творилось что-то невообразимое, как будто все сошли с ума. Солдаты с красными крестами носились по улицам, вламывались в дома, грабили, жгли, насиловали... Плачущих по убитым матерям детей бросали в огонь, как щепу для растопки. Обезумевшие от крови и жадности тафуры резали всех без разбору, и мусульман, и христиан, набивая мешки тем, что попадалось под руку.

Что же это за Бог, если он позволил такой ужас? И кто виноват? Бог или люди?

Что-то сломалось во мне. Все, за что я сражался, мечты о свободе и богатстве, все, что привело меня сюда, показалось вдруг ничтожным. Пузырь самообмана лопнул, и в душе осталась только пустота. Меня больше не интересовала Антиохия. Мне стал безразличен Иерусалим. Я не думал о том, чтобы освобождать Святую землю. Не думал даже о собственной свободе. Я хотел одного: вернуться домой. Увидеть Софи. Сказать, как я люблю ее. Суровые законы, невыносимые налоги, гнев сеньора – все можно снести, если только быть рядом с ней. Я пришел сюда за свободой. И вот – я свободен! Свободен от собственных иллюзий.

Мой отряд ушел вперед, а я отстал. Охваченный горем и злостью, я брел по незнакомым улицам, сознавая, что не могу и не хочу больше воевать. Везде пылали дома, отовсюду неслись крики, и картины ужаса сменяли одна другую. Кровь ручьями струилась по камням.

В конце концов я наткнулся на христианскую церковь. Sanctum Christi... St. Paul... Увидев ее, я едва не рассмеялся – неужели мы дрались из-за этой вот древней могилы? Неужели столько людей погибло ради того, чтобы освободить эту пустую развалину?

Мне хотелось разрубить ее мечом. Вот где ложь! Вот где обман!

В конце концов, гонимый гневом, я поднялся по крутым ступенькам.

– Так Бог этого хочет? – крикнул я. – Ему угодны эти убийства?

Глава 18

Едва ступив в темный, прохладный неф церкви, я услышал донесшийся из глубины вскрик. Безумцы, они не остановятся!

На ступеньках алтаря два одетых в черное турка нападали на священника, пиная беднягу ногами и проклиная на своем языке, тогда как перепуганный служитель отчаянно пытался защититься с помощью грубого деревянного посоха.

Совсем недавно моя нерасторопность, мои колебания стоили жизни другу. У меня не было никаких обязательств перед священником, но сейчас я не задумываясь побежал по проходу к алтарю.

Выхватив меч и издав громкий боевой клич, я обрушился на нападавших как раз в тот миг, когда один из них вонзил кинжал в живот священнику. Другой повернулся, и я прыгнул на него. Сталь вошла в плоть, и турок испустил душераздирающий вопль.

Его приятель поднялся, размахивая кинжалом, с которого еще капала кровь священника. Сделав выпад, он выплюнул слова, которые я знал:

– Ибн Кан...

Сын Каина.

Я ударил его с разворота, и меч прошел через шею с такой же легкостью, как если бы рубил чахлую ветку. Турок упал на колени, а его голова откатилась в сторону. Туловище, качнувшись, завалилось вперед, и будь голова на месте, мой враг упал бы лицом вниз.

Я стоял, тупо глядя на страшные тела двух убитых мной турок. Зачем? Что со мной? Что там, внутри меня? Я больше не знал.

Что я здесь делаю? В кого превратился?

Я подошел к священнику посмотреть, можно ли ему помочь, и опустился на колени. Глаза умирающего быстро мутнели. Последний вздох... и деревянный посох выпал из скрюченных пальцев.

Слишком поздно... Я был не героем, а всего лишь глупцом.

Сзади послышался шорох. С опозданием обернувшись, я увидел третьего турка – громадного верзилу устрашающих размеров, с обнаженной грудью и горящими глазами. Вид двух убитых товарищей добавил в них огня, и турок с поднятой саблей рванулся ко мне.

В этот миг я осознал свою полную беспомощность. Противник, по меньшей мере вдвое превосходивший меня ростом и весом, имел все преимущества. Бороться с ним было то же самое, что сражаться с ураганом. Я поднял меч, дабы отразить атаку, но удар был настолько силен, что отбросил меня на мертвого священника. Турок изготовился к повторной атаке, не спуская с меня злобных глаз, и надо же такому случиться, что именно в этот момент меч выпал из моих рук, лязгнул, ударившись о каменный пол церкви, и отлетел в сторону. Я прыгнул было за ним, но получил чувствительный пинок в живот.