Арестант пятой камеры - Кларов Юрий Михайлович - Страница 11

После сдачи Омска Иркутск превратился во вторую столицу «всероссийского правительства». Сюда переехали иностранные миссии, центральные учреждения и колчаковский «совет министров». Здесь же находилась штаб-квартира чехословацких войск в России. Сам Колчак, не желая покидать театра военных действий, в Иркутск не поехал, но его поезд по мере отступления белогвардейских дивизий медленно, но неуклонно приближался к новой столице, и, когда красные вступили в Новониколаевск, поезд «верховного правителя» уже находился в Красноярске.

Сюда, в этот поезд, стекались сведения с фронта и из новой столицы. Отсюда ежедневно рассылались приказы, указания и директивы…

Уставшего от тщетных усилий хоть в чем-то навести порядок бывшего присяжного поверенного и будущего юрисконсульта банка в Шанхае Вологодского сменил на посту председателя «совета министров» бывший комиссар Керенского в Кронштадте и будущий заключенный иркутской тюрьмы Пепеляев.

«…Признав необходимым - в тяжких условиях, переживаемых страной, - образование власти гражданской, твердой в стремлениях к водворению правопорядка, проникнутой единой волей к борьбе с большевизмом до окончательного его искоренения и в этих целях внутренне объединенной, - писал Колчак из своего поезда Пепеляеву в Иркутск, - я, зная вашу несокрушимую энергию и стойкость в проведении мероприятий истинно государственных, призвал вас на пост председателя Совета Министров…

С верой в светлое будущее нашей великой родины призываю всех ее верных сынов сплотиться в настоящие тяжелые дни вокруг власти, полным моим доверием облеченной».

Человек ограниченного ума, но действительно неограничейной энергии, Пепеляев сразу же развил бурную деятельность, которая, как обычно бывает в подобных случаях, началась с поисков виновных. Он добился предания суду сдавшего Омск генерала, отстранил группу министров во главе с министром иностранных дел Сукиным… Но, как острили отдыхавшие от русской смуты под японским солнцем белоэмигранты, хотя Сукина из правительства и выгнали, сукины дети все равно остались…

Правительство Колчака в Иркутске находилось в вакууме. Оно уже не могло опереться на армию и вернуть былые симпатии сибирского кулачества. В нем разуверились и союзники, и крупная буржуазия, и офицерство. Ничем кончились и призывы к «общественности». Иркутские земские деятели, правые эсеры и меньшевики, по-прежнему ненавидя «кремлевских диктаторов», не хотели, однако, связывать свою судьбу с умирающей властью. Они считали, что теперь пришло их время, и собирались, отстранив при благожелательном нейтралитете чехов Колчака, взять бразды правления в свои руки.

Эсеровский подпольный центр в Иркутске почти открыто призывал к перевороту. Это пугало. Но еще больше пугала надвигающаяся опасность большевизма, а она была более чем реальна. О ней свидетельствовали рост партизанского движения, беспрерывные восстания в уездах и глухое брожение на рабочих окраинах города…

«На основании имеющихся документальных данных, - писал начальник Иркутского губернского управления государственной охраны в департамент милиции, - можно с уверенностью утверждать, что в низах населения города, в среде рабочих различных промышленных и иных предприятий, а также в городской бедноте и среди всякого пришлого сборного элемента настроение безусловно большевистское, и эта часть населения за другими партиями - С. Р. (эсерами) и С. Д. меньшевиками - не пойдет. Если же она теперь радуется и поддерживает всякого рода противоречивые выступления этих партий, то лишь рассматривая их как средство для достижения восстановления большевистского рая… Глубоких корней в простонародье партии эти не имеют, тут все симпатии на стороне большевиков».

Именно поэтому эсеровские лидеры и губернатор Иркутска безуспешно пытались вступить в соглашение с большевистским подпольем, а старые и новые министры занимались не столько «проведением мероприятий истинно государственных», о которых писал в своем «рескрипте» Колчак, сколько оформлением заграничных паспортов и перечислением денег в банки Токио, Парижа и Шанхая.

Французский посол Могра, генерал Жанен, политический представитель чехов доктор Благож - один из авторов чешского меморандума, вызвавшего вспышку ярости у «верховного правителя» и панику среди его министров («Небось, когда все было в порядке, меморандумов не писали!»), - генерал Сыровой и другие знатные иностранцы всегда были почетными гостями пышных банкетов и интимных журфиксов, устраиваемых деятелями «всероссийского правительства».

Но теперь, когда от их благосклонности зависели вожделенные визы и не менее вожделенные вагоны, прицепленные к эшелонам, отбывающим на восток, они превратились в предметы поклонения, в языческих идолов, которых старались задобрить лестью, улыбками, невиданной предупредительностью и другими более вещественными доказательствами преданности и обожания.

По вечерам на банкетах в великолепном зале иркутской гостиницы «Модерн», захлебываясь от восторга, вспоминали прекраснейший город мира Париж (для французского посла и генерала Жанена), удивлялись могуществу и богатству родины демократии и оплота антибольшевизма Америки («Говорят, американский генерал большой патриот!»), умилялись рыцарству самураев и стойкости чехов. Расплескивая неумеренные комплименты и оставшееся от лучших времен шампанское, произносили витиеватые длинные тосты.

В пьяных речах была неумеренная лесть, туманные намеки на благородство союзников, которые, разумеется, ни при каких обстоятельствах не бросят своих русских друзей на произвол судьбы, и звериный страх смерти…

А по утрам сверкающие лаком и стеклами литерные поезда «высоких союзных комиссаров» осаждали толпы бывших сановников, неудавшихся государственных деятелей, генералов, спекулянтов, крупных землевладельцев, землей которых уже давно пользовались крестьяне, лидеров несуществующих партий и чиновников…

Старый Иркутск со страхом следил за бешеным бегом часов истории, подгоняемых событиями на фронте. Внимательно наблюдал за стрелками этих часов из далекой Читы и атаман Семенов. Никогда не отличавшийся прозорливостью, ставленник японцев стремился лишь к одному - не упустить время и урвать жирный кусок от остающегося после Колчака наследства. Его представитель как тень следовал за поездом «верховного правителя» от Новониколаевска до Красноярска, убеждая адмирала подчинить «верному сыну России, всю жизнь работающему во имя и блага родины», Дальний Восток и Иркутский военный округ…

С той же целью эмиссары неунывающего атамана осаждали в Иркутске Пепеляева и наиболее влиятельных членов «кабинета», взвинчивая и без того уже впавших в истерику министров. Сотнями переходили на сторону партизан солдаты, повстанцы нападали на тюрьмы и освобождали политических заключенных, рабочие бастовали, обыватели возмущались дороговизной и ростом цен, земцы критиковали политику «правительства», а чешские войска спешно эвакуировались… Что тут можно предпринять?

Панацею от всех бед Пепеляев видел лишь в одном - в приезде «верховного правителя» в Иркутск и подписании им долгожданного указа о созыве Земского собора.

Колчак встретил приехавшего из Иркутска в Красноярск председателя «совета министров» сдержанно: на дебаркадере не было ни почетного караула, ни оркестра. Надоедливый и не в меру энергичный толстяк, носившийся с идеей Учредительного собрания, как дурак с писаной торбой, все больше раздражал «верховного правителя».

Земский собор? Нет, «верховный правитель» не собирался бросать кусок всяким земцам, эсерам и меньшевикам. Да и изменит ли это теперь что-либо? Нет, он не будет созывать Земский собор. Этот акт либерализма лишь разожжет страсти, так как наглядно продемонстрирует слабость правительства.

- И фронту и Иркутску могут помочь только штыки. Штыки и шомпола…

- Одно другое не исключает, ваше превосходительство…

- К сожалению, исключает, Виктор Николаевич. А впрочем, оставим пока этот вопрос. В случае необходимости мы к нему вернемся в Иркутске.