Огненные времена - Калогридис Джинн - Страница 55

– Барбара, Мадлен, ступайте в сад и в огород и соберите столько овощей и фруктов, сколько сможете, а потом поспешите в подвал. Остальные следуйте за мной.

И, подобрав юбки, она пустилась бегом.

Мы последовали за ней. В первую очередь мы отправились в лазарет и забрали тех прокаженных, кто был в силах выдержать вместе с нами сидение в подвале. Мы отвели вниз и всех ходячих больных из обычного отделения больницы. Три монахини побежали на кухню, чтобы забрать оттуда запасы еды и питья.

Не произнося ни слова, бок о бок с Жеральдиной я работала в лазарете. Старый Жак, подставляя плечо или спину другим инвалидам, помогал им спуститься вниз. Мы, сестры, брались за руки и, сажая на эти импровизированные кресла тех, кто был слишком слаб, чтобы двигаться, переносили их вниз. Нашей целью была та самая волшебная тайная комната. Наконец, когда эта комната оказалась заполнена прокаженными, выздоравливающими и монахинями, а также запасами еды и питья, мы укрылись за ее земляной стеной.

Я полностью доверяла Жеральдине и не оспаривала ни одного из ее указаний, ибо она знала волю богини так же, как и я, если не лучше. Но когда каменные плиты с грохотом сомкнулись, а вместе с ними над нами сомкнулась тьма (потому что мы не осмелились принести с собой свет, ибо, просочившись в щели, он мог нас выдать), я подумала: «Теперь мы в ловушке».

Мы не могли видеть, но слышать могли. Сквозь щели, оставленные в стене укрытия для вентиляции, до нас доносились крики приближавшихся англичан, вопли убегающих французов, топот копыт.

Наконец мы услышали над головой топот десятков ног, а некоторое время спустя – лязг металла на лестнице. Затем топот раздался совсем близко – кто-то, тяжело дыша, спустился в подвал.

Потом раздался грубый голос, варварски неспособный произнести правильно ни одного французского звука:

– Ну что ж, дамочки! Если вы прячетесь где-то тут, от нас все равно не уйдете. Отзовитесь, и никому ничего не будет, обещаю!

Мы не проронили ни слова, лишь крепче прижались друг к другу в темноте, так крепко, что мои плечи и колени оказались зажаты справа плечом и коленом Мадлен, а слева – плечом и коленом Жеральдины. Прямо передо мной сидел Жак, мои ступни упирались в его искривленную поясницу. Я чувствовала на своем лице теплое дыхание других.

– Сестры! – крикнул англичанин на исковерканном французском. – Если вы здесь, мы вас найдем. Мы сохраним вам жизнь, если вы немедленно отзоветесь… Покоритесь нам, и мы вас помилуем.

Наверняка он был крупным мужчиной, потому что мы отчетливо слышали его шаги, несмотря на толщу потолка.

Неожиданно на лестнице, ведущей в подвал, послышался топот десятка ног. Чужие, низкие голоса на незнакомом языке что-то спрашивали нашего англичанина, а тот отвечал. Вскоре мы услышали, что в подвал вошли несколько человек.

Монахини, не принадлежавшие к расе, застонали от ужаса.

Несколько часов провели мы в таком скрюченном положении. И все это время солдаты приходили и уходили. Мы слышали, что солдат полно и на лестнице, и в кельях, и во дворе. В конце концов солдаты начали устраиваться в подвале на ночлег, мы слышали, как они тащат матрасы и все необходимое. Мне казалось, что я чувствую запах жареной курятины и причастного вина. Их разговоры и смех затянулись далеко за полночь, и когда мне уже казалось, что это никогда не кончится, они замолкли и вскоре захрапели.

– Бона дэа, – произнесла я слова молитвы, которую так любила моя бабушка. – Добрая богиня, я в твоих руках. Покажи мне, что делать.

Ибо я чувствовала, что спасение общины лежит теперь на мне, и острота осознания того, что я либо должна вызвать видение, либо обречь нас всех на гибель, заставила меня повернуть лицо к Жеральдине и сказать тише, чем шепотом:

– Круг.

Она мгновенно поняла меня, схватила мою руку и сжала ее. Со своей стороны и Мадлен, невероятным образом услышав меня, сделала то же самое. Комнатку облетел еле слышный звук, тише вздоха, и все, принадлежавшие к расе, осторожно передвинулись к периметру круга и соединили руки. Те, кто не принадлежал к расе, сгруппировались посредине круга, где они были в безопасности.

Те из нас, кто умел создавать защитный круг, сделали это. И когда я подавила все свои страхи, на меня наконец снизошел удивительный покой, сопровождаемый чувством радости. И через мгновение я ясно увидела, что на протяжении двух дней англичане использовали монастырь как удобное укрытие для части своего легиона. На третий день они ушли, но, уходя, подожгли монастырь. Я почувствовала запах гари, услышала крики несчастных прокаженных и сестер. Я почувствовала жар пламени, почувствовала, как каменные стены вокруг нас накалились докрасна.

И я увидела город Каркассон, его бойницы и башни, спрятанные за деревянными стенами, а за деревянными стенами – каменные стены. И увидела людей, которые говорили:

– Они никогда сюда не войдут. Крепость выдержит! Эти камни тысячу лет защищали город!

Огонь по воздуху перелетел через стену на кончике английской стрелы – смертоносной стрелы, запущенной из невероятно мощного лука. Деревянные стены запылали, деревянные ворота затрещали под натиском тарана.

В городе смерть, смерть, смерть и снова смерть, а потом огни пожарищ.

И гнетущее зрелище: занесенный клинок, а под ним – Мадлен и Жеральдина. Они кричат и пытаются заслониться руками.

Все это я увидела, но поборола свой страх. И в то же мгновение увидела, что я должна сделать. Я снова почувствовала жар, но то не был жар огня, то был жар силы, заключающейся в печати Соломона на моей шее, заключающейся в моем сердце.

Умом я понимала, что нам очень рискованно выбираться из нашего укрытия. Один лишь скрип каменной стены мог разбудить солдат. И я знала, конечно, что вокруг монастыря расставлены часовые, а мы совсем безоружны.

Но в тот миг логика не интересовала меня. Радость превосходила все разумные доводы, страхи и сомнения. Я была наполнена состраданием и к уставшему воину, и к загнанному в смертельную ловушку горожанину, и к убийце, и к жертве. И я любила их одинаково.

Богиня дала мне решение, которое позволяло спасти обоих. И я рассмеялась от радости.

– Вы чувствуете это? – прошептала я Жеральдине и поняла, несмотря на темноту, что она с улыбкой кивнула.

На нас снизошло тепло – волнующее, возбуждающее.

И тотчас тьма вокруг нашей группы, в которой было человек тридцать, расцветилась золотыми искорками, как расцвечивается сиянием звезд ночное небо. Мысленно я приказала этому сиянию окутать нас, как хрупкая скорлупа окружает яйцо, а когда это произошло, сказала обычным голосом:

– В таком состоянии нас нельзя ни увидеть, ни услышать. Поэтому сейчас мы откроем дверь и выйдем. Дорогие прокаженные, оставайтесь здесь. Сестры, идемте со мной. Давайте молиться богине, и все мы будем спасены.

Мы с матерью Жеральдиной нашли в каменной стене нужные щели и изо всех сил потянули. Со скрипом дверь, похожая на камень, которым была заперта гробница Христа, приоткрылась.

То ли мы были окутаны этой сферой, то ли весь мир светился золотой пылью, я сказать не могу, так как для меня это было едино.

Мы с Жеральдиной вышли первыми, а следом за нами – Мадлен. И тут же мы, все трое, застыли на месте. Ибо на земляном полу, на расстоянии большого пальца от каменной двери и наших ног, лежала лысеющая веснушчатая голова хорошо откормленного англичанина. Засаленные каштановые кудри его кишели вшами. Рядом лежал шлем – не такой остроконечный, с прорезями для глаз, который носят наши рыцари и который напоминает центральную часть цветка лилии. Это была уже основательно проржавевшая шапка вроде перевернутого тазика, с широкими плоскими полями.

Мадлен испуганно посмотрела на меня. На какое-то мгновение окружавшее нас золотое сияние погасло.

– Не бойся! – призвала я ее, пожимая ей руку. – Видишь, мы открыли дверь, а он все еще спит.

В этот момент солдат захрапел громко, как свинья, а потом сделал такой глубокий выдох, что его губы и рыжие усы задрожали.