Огненные времена - Калогридис Джинн - Страница 29

– Что это за зло?

И богиня ответила:

– Страх.

Внезапно я очнулась и открыла глаза. Я была дома и лежала на родительской постели. Занимался рассвет, и слабый свет проникал сквозь открытые ставни. Огонь в очаге почти погас, а рядом с ним, на покрытом соломой полу лежала Нони.

Ее фартук был весь в крови, а на голове не было вдовьего покрывала. Темные волосы закрывали ухо и толстыми косами спускались до пояса. Лицо было заостренным и серым, и она лежала так тихо, что я подумала, что она умерла от чумы, пока я спала. Я села и завыла, потому что поняла, что и в постели никого, кроме меня, нет. Матушка, должно быть, тоже умерла, и никого из нашей семьи не осталось в живых.

Нони тут же вскочила на ноги и подбежала ко мне; не стыдясь своих слез, я зарыдала от облегчения.

– Нони! Я думала, что ты умерла!

И тогда моя милая бабушка тоже расплакалась – так же, как и матушка, сидевшая, оказывается, у очага с чашкой супа в руках. Она была бледная и слабая, но она была жива! Когда Нони смогла наконец говорить, она рассказала мне, что три дня я металась в жару, на грани смерти. Она не могла в присутствии матушки прямо сказать, что, отдав свой амулет умирающему отцу, я оказалась уязвима для чумы. Я поняла это. И поняла, что спас меня тот амулет, который мне дал еврей.

Ночью я проснулась и обнаружила, что соломенный тюфяк подо мной промок от крови. Я перепугалась, что чума вернулась за мной, но Нони лишь улыбнулась.

– У тебя начались месячные, – прошептала она. – Скоро ты вступишь в братство богини.

X

После чумы жизнь стала странной смесью довольства и нищеты. Умерли и мельник, и его жена, и не осталось никого, кто бы мог смолоть муку из запасов зерна, оставшихся в амбаре старого Жака. Множество крестьян, включая моего бедного отца, умерли, и оставшиеся в живых смогли свободно пользоваться урожаем их заброшенных полей, а также садов и виноградников сеньора, которые некому было теперь сторожить.

То, что мы не взяли, просто сгнило там, где упало, так же как сгнили там, где упали, большинство несчастных, умерших последними в своих семьях. Такая судьба постигла и наших бедных соседей Жоржа и Терезу, и всех их сыновей. Несмотря на смрад разложения, доносившийся из их домика и ставший особенно невыносимым с наступлением жары, страх перед чумой удержал нас от того, чтобы войти туда.

Тем не менее мы унаследовали часть их богатства: осла и телегу, шесть свиней и несколько кур, а также все овощи, что росли в огороде у Терезы. Несмотря на отсутствие хлеба, мы питались самыми разными овощами, мясом и молоком, потому что повсюду бродили в поисках своих хозяев неприкаянные козы, овцы и коровы, и присвоить их себе мог кто угодно. Впервые я испытала удовольствие лечь спать с набитым желудком. Даже матушка немного пополнела.

И тем не менее над деревней вместе со смрадом висела скорбь. Жермен, мой суженый, умер – причем не от чумы, а от болезни, которая пришла вслед за ней. В его случае это была какая-то болезнь, наполнявшая кишки кровью. Меня переполняли печаль (потому что он был достойным человеком) и огромный стыд за то чувство облегчения, которое я испытывала. Некоторое время я носила черное платье и покрывало вдовы и в этом одеянии стала так похожа на бабушку, что даже матушка издали не могла различить нас.

Не только я – все кругом носили траур, и куда бы мы ни пошли – на рыночную площадь, на берег реки или в поле, – везде было пусто, безлюдно. Казалось, кругом обитают одни только призраки. Каждый день матушка брала меня с собой на мессу и ставила свечку за упокой отца. Она брала меня с собой, потому что тосковала по отцу. Но была и другая причина – она чувствовала, что Нони сбивает меня с истинного христианского пути, и была права.

И хотя я честно посещала ежедневную мессу, все мои молитвы были направлены Пресвятой Матери и молилась я о том, чтобы как можно скорее узнать, что я должна делать, чтобы выполнить мое предназначение. Нони начала самым серьезным образом обучать меня мудрости язычников, деревенских жителей, которые, по ее словам, тоже принадлежали к расе.

Скоро я начала понимать, что уже видела воочию большую часть той магии, которой владела Нони: как она наполняет мешочки травами и магически заряжает их с помощью простой молитвы. Однажды, как только я более или менее оправилась от болезни, мы с ней отправились в поле, чтобы раздобыть какой-нибудь еды. Матушка не пошла с нами, так как была еще слишком слаба, и поэтому бабушка могла спокойно поговорить со мной о древней науке.

Большинство трав я уже знала, потому что они служили для медицинских целей. Но теперь Нони рассказала мне об их магических свойствах. Так, лаванда использовалась в целительной магии, розмарин служил для хранения и пробуждения воспоминаний, а очанка помогала внутреннему зрению.

Однако бабушка показала мне и те два растения, которые служили только магическим целям. Они были очень опасны, и пользоваться ими можно было лишь в исключительных случаях и только хорошо обученным людям. Бабушка обещала, когда придет время, показать мне, как их использовать, – во-первых, белену, которая дает человеку возможность летать, а во-вторых…

– Вот это, – прошептала она благоговейно, когда мы обе присели у подножия древнего дуба, и залюбовалась непритязательным шишковатым грибочком, – ключ к началу.

Она всегда называла это «началом», хотя впоследствии я не раз слышала, как это называли посвящением или инициацией.

Однажды, когда матушка отдыхала в доме, а мы с Нони ползали на коленях в огороде, бабушка вдруг подняла лицо к синему, ясному небу. Проследив за ее взглядом, я тоже увидела низко над горизонтом призрак луны, совершенный круг прозрачной слоновой кости.

– Чудесная, полная луна, – с восхищением сказала Нони. – Нынче ночью мы встретимся, приготовься.

И не произнеся больше ни слова, вернулась к прополке.

Я бы непременно засыпала ее вопросами, если бы от волнения и нетерпения чуть дар речи не потеряла. Тем не менее я молча закончила работу и внешне была совершенно спокойна, хотя на самом деле мои сердце и мысли разрывались между радостью и страхом.

Вечером Нони приготовила нам на ужин жирную курицу и овощное рагу. Я принесла Нони матушкину тарелку и с удивлением увидела, как она положила в нее большую порцию овощей, с самым невозмутимым видом посыпала их каким-то порошком и размешала матушкиной ложкой. Поскольку мы с Нони стояли спиной к маме, я кинула на бабушку острый, вопросительный взгляд. Нони лишь пожала плечами и добавила к рагу куриное бедрышко.

Дрожа от предвкушения и вины, я отнесла матери ее ужин, который та съела с необыкновенным для нее аппетитом. Мы с Нони тоже поужинали – конечно, наши порции были поменьше и в них ничего не было добавлено.

Через час, еще до наступления темноты, матушка потихоньку начала посапывать. В это время мы с бабушкой молча сидели перед все еще не погасшим очагом. Еще целый час провели мы в таком положении, и каждая была погружена в свои мысли и, конечно, шептала про себя молитвы, связанные с предстоящим событием. Я прежде всего молилась о том, чтобы та жертва, которую принес еврей, отдав свою жизнь за меня, оказалась ненапрасной. А еще я молилась о том, чтобы скорее узнать, что же именно как жрица Дианы я должна буду делать.

Наконец наступила глубокая ночь. Однако лунный свет, струившийся сквозь открытые ставни, был таким ярким, что казалось, будто это не ночь, а день. Взявшись за руки, мы поднялись и вышли из дома.

Мы пошли прочь из деревни, прочь от Тулузы, темными башнями возвышавшейся вдали на фоне залитого лунным светом неба. Трава и полевые цветы мягкой прохладой стелились под нашими босыми ногами. Я нисколько не удивилась, поняв, что направляемся мы в старую оливковую рощу. Много раз доводилось мне видеть деревянную статую Девы Марии во время весенних празднеств, когда ее украшали цветами. Я сама не раз стояла вместе с другими детьми на священной земле перед образом Пресвятой Девы и протягивала ей цветы – свое приношение. Даже тогда я чувствовала, что стою на земле, посвященной Великой Матери, и позже Нони рассказала мне, что эту деревянную статую поставили на месте древнеримской каменной статуи Дианы, увенчанной короной в виде полумесяца.