Один - Внуков Николай Андреевич - Страница 38

Я пошел в каюту, раздул огонь в камине и завалился на кровать.

ЧТО ЖЕ САМОЕ ГЛАВНОЕ!

Утром долго не хотелось вставать.

Лежал, натянув на себя кусок японского матраца, смотрел на очаг, гадая, сохранился ли в нем огонь, на дырку иллюминатора и щель приоткрытой двери, через которые бил солнечный свет, на шкафчик, где лежали мои припасы.

Слабость гудела во всем теле. Даже глаза с трудом открывались после мигания. Мысленно стал пересчитывать, что у меня хранилось в шкафчике. В консервной банке горсти две сушеного шиповника. Несколько листков ламинарии. Пятнадцать луковок саранки. Грибы. Все это можно съесть за один раз. Однако надо было растянуть на день. А дальше что? Нет, к аллаху строительство! Сегодня - добывать пищу. Во что бы то ни стало. Нельзя, чтобы слабость свалила меня. Может быть, во время отлива попробовать в бухте? День начинается солнечный, вода, наверное, хоть немного прогреется, доплыву до рифов и надергаю мидий. Это после обеда. А сейчас встану и пройду за Левые скалы. Наберу ламинарии - там ее больше всего, - разложу на камнях для просушки... Поймать бы хоть одного краба - вот был бы обед! Но их что-то давно не видно. Как только вода становится холоднее, они все куда-то прячутся. Ладно, пока ламинарии и мидии.

Посидев на кровати, подождал, пока не прошло головокружение. Потом расшуровал огонь в очаге и поставил кипятить воду для завтрака.

На палубе еще лежала роса. Среди кустов на берегу ватными облачками дымился туман. Море застыло спокойное до горизонта. Солнце слепило медным блеском. Прибой у рифов едва заметен.

Я умылся из канистры и пошел завтракать.

Через полчаса, захватив кирку и два полиэтиленовых мешка, я уже пробирался между камнями к Левым скалам.

В те места, куда чаще всего приходилось ходить, я давно проложил тропки - убирал с дороги острые камни, забивал галькой щели между крупными валунами. Поэтому сейчас шел, почти не глядя под ноги. Эту часть острова я знал так, что мог пройти по ней с закрытыми глазами.

У Левых скал спустился к прибойной линии. За ночь на берег набросало много обрывков ламинарии. Я выбирал самые концы листьев, потому что они нежнее и быстро сохнут. У черешка лист слишком жилистый и невкусный.

Повсюду между камнями белели и розовели плоские раковины морского гребешка. В некоторых местах они образовывали целые россыпи. Раковины хрустели под ногами, как хворост. Сколько раз я пытался поймать живого гребешка! Но это мне не удалось ни разу. Гребешки обычно лежали на дне, на неглубоких местах, похожие на изящные блюдечки, однако стоило нагнуться над раковиной, как она быстро опускала верхнюю створку, подпрыгивала в воде и оказывалась на более глубоком месте. Они так ловко увертывались от рук, как будто видели меня. А может быть, у них действительно есть глаза?

Почему на берегу столько раковин? Наверное, их ночью выбрасывает прибоем или они заползают слишком далеко во время прилива и не успевают назад за отливной волной, а потом высыхают под солнцем, распадаясь на две створки. Я внимательно осмотрел несколько раковин, но слизняка в них не оказалось. Куда же он девается? Нашел одну раковину величиной с небольшую столовую тарелку. Пригодится. Положил ее на камни, на видное место.

Недалеко от берега плавала фиолетовая медуза. Не цианея, другая. Колпак у нее бледно мерцал, бахрома волновалась красивыми складками. Короткие щупальца то вытягивались, то сокращались. Я вспомнил разговор в лаборатории, на станции. Один лаборант говорил другому, что в Японии каких-то медуз солят, варят и жарят. В японских ресторанах они считаются изысканным блюдом. В то время меня не интересовало, каких медуз едят японцы, но сейчас я проклинал себя за свою глупость и ограниченность. Вон какая красавица! Килограмма на три, а то и на четыре.

Каменистый берег кончился. Я вышел на небольшую илистую отмель. Несколько таких отмелей было по дороге к Форштевню, но я никогда к ним не спускался. На них оседало много гниющих водорослей, и мне не хотелось ползать по грязи. Так и на этот раз: грязи на отмели было предостаточно. Среди нее поблескивали лужи, а в лужах лежали какие-то бугристые камни.

Я присел на валун отдохнуть.

Со стороны Форштевня прилетели две чайки. Они покружились надо мной, потом, вытянув вперед ноги, спланировали к самой большой луже. Одна из них прошлепала по воде к бугристому камню и долбанула его клювом. Чего это она? Чайка, не обращая ни на что внимания, продолжала долбить камень в одно место, и он вздрагивал под ее ударами. Подошла вторая и тоже принялась долбить, только с другой стороны.

Я не выдержал и подошел поближе.

Чайки взлетели и недовольно заорали.

Расклеванный камень лежал в луже. Из дырок, проделанных клювами, вытекала зеленоватая жидкость. Бугорки на камне, похожие на короткие пальцы, слабо шевелились. И рядом с этим камнем лежал еще один, точно такой же. Нет, не лежал - он медленно полз в воде!

И тут я вспомнил Владивосток, куда ездил в прошлом году с отцом. Мы зашли на базар. Там на прилавках продавали рыбу, крабов, кальмаров, морскую капусту, а один дядька предлагал осьминогов. Они лежали у него в ведре с водой, серые, будто обсыпанные пеплом, и шевелили щупальцами.

-   Ты возьми его, - говорил дядька молодой женщине с зонтиком, - шваркни на доску и - колотушкой. Вроде как мясо отбиваешь, только подольше. Его чем больше бьешь, тем он нежнее становится, понятно? Потом, значит, нарежешь кусочками, как для бефстроганова, солью посыплешь, перчиком немножко, обваляешь в сухариках и - на сковородку. В сливочное масло. Масла, хозяюшка, не жалей. Чем более масла, тем он вкуснее, и корочка такая получается - золотистая. Пальчики обсосешь! И всего-то делов: по два рубля штука. Бери обоих!

Верхний осьминог зацепился щупальцами за край ведра, повернулся в воде и посмотрел на женщину большими, почти человеческими глазами. Дядька спихнул конец щупальца в ведро.

-   Ты не гляди, что они серые, они на суше завсегда такие. Это шкура такого цвета. А внутри мясо белое, что у курицы. Ну, берешь, что ли?

Женщина испуганно отступила от ведра.

-   Нет, нет, спасибо!

-  Как знаешь, - сказал дядька, щелкая осьминога пальцем по затылку. - Приезжая, наверное? Тогда конечно. На вид они уж больно... не того... Зато на вкус... Один раз попробуешь - всегда покупать будешь.

А рядом на досках прилавка я увидел какие-то коричневатые штуки размером с два моих кулака, сплошь  покрытые выростами, похожими на кончики пальцев. Что-то вроде толстых огурцов с длинными бородавками.

-   Это тоже едят? - спросил я отца.

-   Голотурии, - сказал он. - Трепанги. Тип иглокожих, только без колючек. Тут их называют . Они и сырыми идут, и сушеными, и жареными. Хочешь попробовать?

-   Нет, - сказал я. - Чего-то не хочется.

-   Зря. Я их люблю сушеными. Но ничего и печеные.

Сейчас, увидя в луже трепангов, я чуть не задохнулся от радости. Сколько их можно набрать на отмелях! Набросать на камни, а потом сушить, или варить, или печь. И почему раньше я никогда не исследовал эти отмели? Не мучался бы тогда от голода, не трясся от мысли, что завтра нечего будет есть. Вот всегда так: поленишься сделать несколько лишних шагов - и упустишь что-нибудь нужное...

Я погрозил кулаком чайкам, вившимся надо мной, выловил обоих трепангов и сунул их в полиэтиленовый мешок. В прибойной линии нашел еще двух. На следующей отмели подобрал еще шесть штук. На третьей илистой полосе у меня были полны оба мешка, и еще одного трепанга я сунул за пазуху.

Дальше дорога становилась очень трудной, да и незачем было тащиться к Форштевню. Повернул назад. Не терпелось поскорее попробовать эти бугристые огурцы.

Я давно привык ко всякой сырой еде. Пробовал такое, до чего дома никогда не дотронулся бы. Спокойно ел сырых мидий, и они мне нравились - солоноватые, пахнущие сыростью, слегка напоминающие грибы. Иногда в бухте попадались креветки. Я откусывал у них кончик хвоста и высасывал мясо. Несколько раз находил больших рапан. Их красивые витые раковины я нагревал на огне, поддевал ножом известковую пластинку, которая наглухо закрывала вход в раковину, и вытаскивал моллюска. Мясо у рапан жесткое, но такое же вкусное, как у крабов.