Один - Внуков Николай Андреевич - Страница 23

И еще я дружил с Таней Нефедовой, дочерью машиниста нашего катера Федора Ивановича. Она жила в поселке океанологов с девяти лет и в любой лаборатории была своим человеком. Когда я с отцом и матерью приехал на станцию и пошел в поселковую школу, первый человек, с которым я познакомился, была Таня. Вернее, познакомился не я с ней, а она со мной. На второй день после уроков ко мне подошла маленькая черноволосая девчонка и спросила:

-   Ты откуда?

-   Из Ленинграда, - сказал я и в свою очередь спросил, откуда она.

-   С Амура, - ответила девчонка. - Раньше мы жили в Хабаровске. Ты будешь рассказывать мне про Ленинград, хорошо?

-   Что рассказывать? - растерялся я.

-   Все, - сказала она. - Про музеи расскажешь. Про Зимний дворец. Про улицы. Про твой дом и пароходы. Про девочек и ребят твоего класса. А я тебе расскажу про Хабаровск и про Амур. И про Волочаевскую сопку, на вершине которой в царское время жил шаман - самый главный из всех шаманов. Он мог только подумать - и на Амуре останавливались баржи и рассыпались плоты.

-   А кто это - шаман? - спросил я.

-   Колдун, - сказала она. - Ты где живешь?

-   Во втором бараке.

-   Э, почти у пирса, - сказала она. - А мы в пятом, у гаража. Я к тебе сегодня приду.

Вечером она действительно пришла и заставила меня рассказывать про Невский проспект и про Зимний дворец.

-   А какие картины в Зимнем дворце?

-   Всякие, - сказал я.

-   Ты хоть одну помнишь?

-   Сто помню, - сказал я.

-   Расскажи.

Я рассказал ей про мадонну с младенцем, а потом с ужасом убедился, что больше не помню ни одного полотна. Она сказала, что у меня плохая зрительная память и ее нужно развивать.

Она сама познакомилась с моими родителями и сказала, что им придется плавать на катере, который водит Федор Иванович.

-   Он гоняет его от Шантар до Владивостока. Как уйдет в море, так на неделю. А то дней на десять.

-   А ты остаешься с мамой? - спросила моя мать.

-   Зачем с мамой? Одна. У меня нет мамы.

-   Кто же тебе готовит обед?

-   Что я, сама не умею? - сказала Таня. - Я могу все. Даже пироги печь. Мне отец деньги оставит, я и веду хозяйство.

Мои родители переглянулись, и я заметил, что мама бросила многозначительный взгляд на меня.

Когда Таня ушла, мама воскликнула:

-   Поразительная самостоятельность в двенадцать лет! Прямо не верится. Эта Татьяна - настоящая маленькая женщина!

Через день Таня снова пришла и принесла большой рыбный пирог.

-   Сама? - спросила мама.

-   Сама. Папка пришел с моря. Я всегда пирог стряпаю, когда встречаю.

И снова мои отец и мать переглядывались, и отец сказал матери перед сном:

-   Вот тебе дети восточной окраины Союза. Даже у тебя так вкусно не получается.

-   Не получается, - согласилась мама. - Да я вообще плохо готовлю. Просто не представляю, что получится из Татьяны, например, в девятом классе.

Скоро Таня сделалась необходимым человеком в нашей семье. Когда Федора Ивановича не было дома, она проводила вечера у нас, помогала маме готовить, а после школы мы вместе делали домашние задания.

Во многих случаях, даже в решении арифметических задач, Татьяна оказывалась сообразительнее меня. Сначала меня это злило. Какая-то пигалица, а мальчишеские дела может делать лучше иного мальчишки! Но Таня никогда не заносилась. Все у нее выходило как бы случайно, она даже сама удивлялась, как это у нее выходит.

-   Хозяйка, - говорил   Федор   Иванович. - Нигде   не   пропадет. Мне нравилось, что Таня плавала ничем не хуже меня, любила походы в сопки, а в находкинском пионерлагере была единственной девчонкой, которая взяла все три приза: на соревнованиях по бегу, по умению стряпать и по быстроте разжигания костра. В шестом классе она уже сама себе шила платья и даже ухитрилась сшить джинсы ничем не хуже моих знаменитых .

А в седьмом она сразу здорово подросла и стала делать взрослую прическу. Смотрела на все вокруг немного прищуривая глаза, и это было так красиво, что я просто с ума сходил. А потом оказалось, что прищуривается она не нарочно, а оттого, что плохо видит вдаль. Мой отец посоветовал ей носить очки, но она отказалась.

- Я хочу стать художницей, - сказала она, - и близорукость мне даже помогает: я вижу все не детально, а обобщенно. А читаю я и без очков свободно.

Рисовала она очень хорошо, учителя говорили, что у нее прирожденный талант. И где только она находила время на все?

Мы как сдружились с самого начала, так крепко дружим и до сих пор. Отец говорил, что после смерти моей мамы Татьяна оказывает на меня благотворное женское влияние. Действительно, при Тане я чувствовал себя более взрослым, находчивым и умным, что ли.

Часто мы собирались втроем - Вася, Татьяна и я, - нам было хорошо вместе.

Эх, если бы сейчас Таня сидела со мной у костра!

* * *

Два дня я прожил в лесу.

Прошел его насквозь до северо-западного склона сопки.

Видел с высоты Форштевень. Но добраться до него с этой стороны я бы не смог: в конце леса путь преграждал распадок с такими обрывами, через которые могла перелететь только птица. Зато на краю распадка я нашел ключ с хорошей водой.

И все это время я поддерживал костер.

Однако как ни экономил еду, утром третьего дня продукты кончились. Новых добыть было негде. Пришлось возвращаться в бухту Кормы.

Перед уходом я построил новый костер - настоящую таежную нодью. Меня научил ее складывать Федор Иванович.

Нодья - удивительный костер. В нем горят любые сучья - и сухие, и сырые. Нодья сама себя сушит. Я наклонно вкопал в землю две гладкие жерди метра по полтора длиной. На жерди, как лестничные ступеньки, уложил друг на друга короткие сучья, предварительно обломав с них все ветки. Получилось что-то вроде наклонной стенки. Стенку расположил так, чтобы ветер дул под нее со стороны наклона. Это для того, чтобы нодья не вспыхнула вся сразу. У самых нижних сучьев выкопал в земле яму. В яме раздул огонь. Подождал, пока не сгорели нижние сучья, и столкнул недогоревшие чурбачки в яму. Когда в яме накопилось достаточно угольев, нодья начала действовать. Нижние сучья, сгорая, падали в яму на уголья. Уголья подсушивали сползающие на них сучки, и все шло, как по конвейеру. Теперь даже в сильный ливень костер ни за что не погаснет. Если зальет внешнюю, наклонную сторону нодьи, то часть горящих угольев все равно останется под навесом и они будут сушить сползающие на них сверху сучья. Жаль, что у своей палатки я не могу построить такой костер: там мне не попадалось ни одного прямого сучка.

Утром третьего дня я съел последние семь мидий и пять саранок, навалил на наклонную стенку нодьи веток сырого багульника, увязал свои пожитки в пакет, закинул его за спину и начал спускаться в бухту.

Нодья густо дымила среди деревьев.

ВОЛНА

Я еще не дошел до Правых скал, как с востока начала подниматься стена тумана. Горизонт размыло, море вдали стало белесым, потом фиолетовым, а туманная стена поднималась все выше, пока не закрыла половину неба. Кажется, снова натягивало дождь. Странно: туманилось только небо, над морем видимость была отличной.

В бухте Кормы я подобрал все, какие нашел, сухие доски от разбитых ящиков, связал их капроновым шнуром и поволок за собой.

Остатки шлюпки все еще лежали на берегу между камнями, заметенные водорослями и тиной. Надо бы их тоже разбить на доски и перетащить  наверх,  к палатке.  Но я все  не успевал этого сделать.

Добравшись до источника, я умылся, вдоволь напился холодной воды и прилег отдохнуть на каменную плиту. После прыжков по каменному завалу Левого Борта ноги прямо отламывались и здорово кружилась голова.

Так же, как в первый день, сонно булькал родник, выбиваясь из щели в озерцо, и пчелы тянули за собой звонкие ниточки, перелетая по белым соцветиям. Я смотрел на эти здоровенные стебли с широкими лапами сильно рассеченных листьев и никак не мог вспомнить их названия. Кажется, очень давно мне их показывала и что-то про них рассказывала мама. Сколько я, наверное, забыл полезного, что мне, еще маленькому, пытались передать родители! Почему память у человека такая нетвердая? Почему часто пропускаешь мимо ушей то, что может пригодиться в будущем? Ведь даже таблицу умножения, математические правила, иностранные слова и исторические даты приходится задалбливать несколько раз, прежде чем они застрянут в памяти навсегда. С ходу запоминается почему-то только то, что потом никуда не годится...