Искусство рисовать с натуры (СИ) - Барышева Мария Александровна - Страница 11

Надя как-то странно улыбнулась.

— А говорит он, что столб выглядит так, словно его выдернули. Как морковку из земли.

— Шутишь?!

— Отнюдь.

Наташа крепко сжала колени, поставила на них бутылку и задумалась. Хотя, собственно говоря, задумываться было не над чем. Время — вот единственное, чем можно объяснить ночное происшествие. Время подточило фонарь, и больше ничего. Отчего она всполошилась, зачем вызвала Надю — непонятно.

— Это уже получается второй раз, правильно?

Она подняла голову и непонимающе посмотрела на подругу, потом, сообразив, что она имеет в виду, кивнула. Действительно, если рассуждать по Надиному, дорога уже покушалась на нее дважды. Смешно. Дорога покушается. Она перевела взгляд на один из столбов, на цветы на нем. Несчастные случаи. Множество несчастных случаев. Внезапно ей стало как-то тягостно и неуютно, захотелось уйти.

Ей очень не нравилась эта дорога.

А дороге не нравилась она.

— С этим пятном тоже странно, — продолжала Надя, не замечая ее изменившегося настроения, — но я думаю, что ты его попросту проглядела. Конечно, если хочешь, можно потом поискать на других столбах или на этом, когда его поставят.

Наташа покачала головой.

— Нет, зачем. Ты извини, что я тебя с работы выдернула. Глупости все это.

Надя пристально на нее посмотрела.

— Правда?

— Да. Может, на меня так семейные нелады действуют. А может, возраст сказывается. В общем, бред нервной женщины.

— Ты так говоришь, словно тебе семьдесят.

Наташа вздохнула и осторожно потрогала себя за нос.

— Может, так оно и есть. Пошли отсюда, Надька. Не могу я смотреть на эти венки. Словно на кладбище сидим. Подумать только, столько лет ничего не замечать… Пошли! И давай больше не будем об этой дороге.

Она запрокинула голову, допивая воду, потом повернулась и рассеянно посмотрела вокруг. У дальней скамейки наклонившись стояла пожилая женщина, поднимая пустую пивную бутылку. Глядя на нее, Наташа вспомнила одну старушку, которую часто видела в городе, неподалеку от одного из банков. В жару и в холод, в любую погоду она стояла на коленях, протянув вперед руку с раскрытой ладонью и молча глядя перед собой, сквозь людей — куда-то очень далеко, и Наташа не раз думала, что не хотела бы оказаться в том месте, которое видела эта старушка. Она стояла так с утра до вечера. Каждый день. Старушка, по мнению Наташи, была живым подтверждением того, что бога точно нет — будь он — давно бы бросил горсть золота в обращенную к небу ладонь, и старушка не стояла бы тут — хотя бы один вечер.

Женщина положила бутылку в вязаную сумку так аккуратно, словно она была из богемского стекла, потом, подслеповато щурясь на солнце, посмотрела на бутылку в руках Нади и двинулась к ним. Глянув ей в лицо, Наташа похолодела.

— Надька! Ты посмотри!

— Да вижу! — сказала подруга неожиданно чужим голосом. — Отвернись ты, не смотри так!

— Но ведь это…

— Да тихо ты! Будем надеяться, она нас не узнает! Деньги есть?

Наташа протянула ей раскрытый кошелек, который прихватила из дома — она всегда носила деньги с собой. Надя заглянула внутрь, вытащила одну из синих бумажек.

— Разумный предел? — спросила она тихо. Наташа кивнула.

— Разумный.

Надя достала свои деньги, соединила бумажки вместе, сложила втрое и сжала в руке. Женщина медленно подошла к ним, пряча глаза, и спросила надтреснутым старческим голосом:

— Девочки, бутылочки не оставите?

На ней была старая кофточка и длинная юбка с накладными карманами — все очень старое, шитоеперезашитое, но чистое и аккуратное.

— Ага, — сказала Наташа, тщетно пытаясь придать голосу царственную небрежность, с которой говорит большая часть людей, оставляющих кому-нибудь пустые бутылки. Усердно разглядывая асфальт под ногами, она протянула ей бутылку, краем глаза увидела, как то же самое делает Надя и как ее вторая рука — с деньгами — опускается вниз.

— Спасибо, девочки, дай бог вам здоровья, — Наташа почувствовала, как у нее взяли бутылку. И почти тотчас же раздался голос Нади — голос уже вовсе незнакомый — дребезжащий, нагловатый — голос прожженной базарной торговки:

— Шо ж вы, бабуля, деньгами разбрасываетесь?!

Наташа осторожно подняла голову и увидела, что Надя, скривив губы в снисходительной усмешечке, протягивает женщине сложенные купюры. Ее глаза снова скрывались за темными очками.

— Я? — женщина смотрела изумленно, а пальцы ее правой руки уже суетливо обжимали карманы, проверяя, что в них.

— Ну, а кто — я что ли?! — сердито ответила Надя. — С чего б я стала вам свои давать?!

Рука женщины метнулась к деньгам и тут же повисла. Наташа видела, что она колеблется.

— Вы, наверное, ошиблись, — тихо сказала женщина.

— Да я же видела, как они у вас из кармана вывалились! Вот из этого, — Надя ткнула пальцем в сторону названного кармана, и женщина отшатнулась так испуганно, точно Надя собиралась сдернуть с нее юбку. — Во народ пошел, а?! От собственных денег отказывается! — она хихикнула.

— Да женщина, у вас выпали, — вступила и Наташа и протянула руку. — Ну, если вам они не нужны…

Женщина выхватила у Нади деньги, сказала «спасибо» и медленно пошла прочь, что-то бормоча о каком-то Коленьке, который вчера приходил. Бутылки в ее авоське изумленно звякали.

— Черт! — сказала Надя, сняла очки и начала с чрезмерным усердием протирать носовым платком совершенно чистые стекла.

— Думаешь, она поверила? — спросила Наташа. Надя пожала плечами.

— Во всяком случае, она ушла. А разберется если — не выкинет же.

— Может, надо было как-нибудь по-другому. Может, поздоровались бы и…

— Ага и представились, и денег потом дали! Ты, Натаха, иногда простая, как садовые грабли. Ты вспомни ее. Ты думаешь, она бы эти деньги взяла? И я не думаю, что ей было бы приятно, если б мы ее узнали.

— И так и так неправильно, — вздохнула Наташа.

— Да. Нельзя так вмешиваться в чужие жизни. Мы же не боги. Я и так уже…

Надя вдруг стрельнула глазами в сторону и отвернулась.

— Что «уже»?

— В ее жизнь вмешалась, правильно? Но, с другой стороны, если боги давным-давно в отпуске, кто-то же должен делать за них их работу.

Наташа внимательно смотрела на нее. Показалось ли или подруга только что чуть не выдала ей какую-то постыдную тайну? Но лицо той уже было обычным и сердитым.

— Жарко, — сказала она таким тоном, словно именно горячее июльское солнце было виновато во всех превратностях жизни.

Они обернулись и еще раз посмотрели вслед уходившей женщине, уже превратившейся в едва различимый силуэт на фоне пыльных платанов, — вслед своей первой учительнице.

— Ты давно не приходила.

— Некогда, ты же знаешь.

— Тебе постоянно некогда. У меня для тебя время почему-то всегда находилось.

— Перестань.

— Что у тебя с Пашей.

— Все прекрасно.

— Врешь!

— Это ты из-за носа что ли?

— Нет. Если бы он тебя ударил, ты бы дала сдачи и ушла. Я тебя знаю. Уж тут ты бы точно променяла его квартиру на нас.

— Перестань.

— Что, прошла любовь?

Мама старый человек и она неглупый человек.

— Мне так кажется.

— Его или твоя?

— Общая.

— Ну, что ж. Разве вы плохо живете?

— Да нет.

— Тогда это не страшно. Дом есть, работа есть. Детей вам пора заводить. Главное, чтобы дети были. Чтобы любили. А муж… так, при доме.

За окном ветер и горячая темнота. Большие старые часы щелкают маятником — туда-сюда — туда секунды, сюда минуты. Тихо бормочет старенький «Фотон». Вокруг пыльной люстры кружит большая мохнатая моль, тупо и упорно бьется о стекло, качаются тонкие подвески. Моль упряма — она не улетит, пока не сгорит, не разобьется или не выключат свет. Ее жизнь замкнулась на раскаленной спирали.

На кровати под простыней S-образный холмик — тетя Лина давно спит, рядом с ней — большой трехцветный кот, почти в таком же почтенном возрасте, как и она. Мама сидит в большом кресле с лопнувшей в нескольких местах обивкой. В руках у нее деньги.