Увидеть лицо (СИ) - Барышева Мария Александровна - Страница 54

Жора встал и пристроил свой рисунок на раму картины, потом отошел чуть подальше, любуясь.

— Я еще проверю… — пробормотал он, взмахнул рукой и повалил стоящий рядом стул. — Елки, какой кретин поставил сю…

Жора осекся, вспомнив, что сам поставил стул поближе к батарее, развесив на нем влажную одежду. Наклонившись, он поднял стул и сгреб свалившиеся с него рубашку и брюки. Что-то выпало из вороха влажной одежды и легко шлепнулось на пол. Жора опустил глаза, потом свалил одежду на сиденье стула и поднял упавший предмет.

Это был ремень — неширокий черный кожаный плетеный ремень, сделанный на совесть, но уже изрядно пообтрепавшийся, особенно посередине. Еще бы он не пообтрепался, потому что…

Жора нахмурился и опустился на кровать, держа ремень в руках и водя большим пальцам по сплетеным кожаным полоскам — осторожно, точно ремень был спящей смертельно ядовитой змеей. Возможно, со стороны это смотрелось забавно — ремень терялся в его больших крепких ладонях, казался маленьким и несуразным и совершенно не вязался с настороженным выражением лица Жоры, но сейчас ничего забавного ему в голову не приходило.

Воспоминания Жоры об отце были довольно смутными, ясно и четко он помнил только его большие, всегда грязные ботинки, смешанный запах одеколона «Русский лес» и табака «Золотой пляж» и ремень в мозолистой руке, с вытатуированными на пальцах буквами «КОЛЯ». Отец любовно именовал ремень «черным доктором», и не было дня, чтобы он не врачевал им Жору или его брата, какими бы мелкими не были их проступки, следуя девизу «Побивай чадо с малолетства, дабы укрепить его». Бил он очень больно и умело, почти не оставляя синяков, а на постоянные полуистеричные высказывания матери о том, что бить детей негуманно, хмуро отвечал, что из сыновей должны вырасти настоящие мужики, а не сопливые мямли, поэтому пусть она не вмешивается и не мешает ему воспитывать детей так, как он считает нужным. В конце каждого спора он неизменно добавлял: «… иначе я однажды не приду» и мать сразу же испуганно замолкала. Впрочем, несмотря ни на что, однажды он действительно не пришел, сгинув бесследно, и шестилетний Жора был рад этому. Ремень он забрал с собой…

…но этот был настолько пугающе похож… не точная копия, конечно… но так похож, как будто это он и есть, словно отец бросил его тут, выйдя на минутку…

…чтобы найти его, Жору, чтобы полечить его «доктором»…

Вершинин резко повернул голову, на неуловимое мгновение почти уверовав, что сейчас дверь откроется и в комнату ввалится отец в облаке «Русского леса» и «Золотого пляжа» и, многообещающе прищурившись, скажет:

— Ну, что, попался, сучонок?! Хорониться вздумал?! От доктора не спрячешься! Ну, иди сюда, будь мужиком, что ты, как девка, сопли распустил! Мне девки не нужны!..

Жора зло скрежетнул зубами, бессознательно скатывая ремень в рулончик, потом неожиданно рассмеялся. Какого черта?! Посмотрел бы он на своего папашу сейчас! Он бы поломал его пополам, несмотря на всю свою пацифистскую натуру. Небось дражайшему отцу поплохело бы, увидь он, как вымахал тот, кого он все время называл «сопливым хлюпиком»!

А ведь в свое время этот сопливый хлюпик этим ремнем…

Он с размаху швырнул скатанный ремень на шкаф. Вероятно, с большим удовольствием он швырнул бы его в окно, но для этого требовалось встать, подойти к окну, открыть его — слишком много действий для одного яростного порыва. Как только ремень исчез с его глаз, Жора почувствовал себя намного уютней, но осталась неприятная растерянность и какой-то полудетский страх, и злость… и виной тому был не столько сам ремень, не столько выползшие со дна памяти неприятные воспоминания, сколько своя собственная реакция. Почти паника. Верно, такую мог бы испытывать на его месте какой-нибудь тощий замурзанный очкастый неудачник, но никак не он. Жора согнул руку в локте и удовлетворенно взглянул на вздувшиеся под кожей бугры мускулов, постучал по ним кончиками пальцев. Ощущение своего сильного тела сейчас приносило особое успокоение. Конечно, главное мозги, но во что они упакованы — тоже немаловажно.

Все это время ремень наверняка висел на спинке стула — хозяйский или гостя какого-нибудь. Странно, что он его сразу не заметил — единственная не новая вещь в безликой комнате, единственная вещь, хранившая крошечный отпечаток чьей-то индивидуальности. Изначально он должен был сразу броситься в глаза на фоне новехонькой, с иголочки, обстановки комнаты и порядка — уж не теперь, когда включен компьютер, на столе бардак и кровать разворошена…

Жора хмыкнул, расправил плечи и, играя мускулами, продекламировал, глядя на темно-зеленую, затканную летящими журавлями портьеру:

Только вот торжества он почему-то не ощущал.

Ольга Харченко сидела на большой двуспальной кровати, поджав ноги, и курила. В комнате было очень тепло, работал кондиционер, и открывать окно не было нужды — напротив, она тщательно задернула шторы — вид мокрого сада, размытого света фонарей, которые так никто и не выключил, и темной стены леса ей опротивел, кроме того, куда как более, чем сам дом, напоминал о том, в насколько дурацкой и даже пугающей ситуации она оказалась.

Пять минут назад она вернулась с кухни, чувствуя себя довольно глупо, — кралась босиком по темным коридорам, вздрагивая, как школьница, в первый раз удирающая с уроков. На кухне Ольга прихватила парочку апельсинов, распихав их по карманам халата, и бутылку любимого «Шабли», рассудив, что хозяева не обеднеют, а возвращаясь обратно, на лестнице, как назло, столкнулась со Светланой, которая наверняка тоже направлялась на кухню. Она, конечно, успела спрятать бутылку под полу халата, правда недостаточно быстро, и Бережная наверняка заметила. Ольга уже приготовилась к тому, что та сейчас что-нибудь сказанет, но Светлана только скользнула по ней рассеянным взглядом и прошла мимо, унося с собой круг света от маленькой аккумуляторной лампы, которую несла перед собой, выставив руку так, словно собиралась этой лампой от кого-то отбиваться. На ее лице было недоуменно-растерянное выражение. С пальцев свободной руки свисала цепочка с каким-то кулончиком, который Ольга не разглядела, да и не старалась, а пулей взлетела вверх по лестнице и нырнула в свою комнату.

Уже там она обнаружила, что не взяла ни бокал, ни штопор, но возвращаться на кухню и искать их под осуждающим взглядом Светланы не было никакого желания, а выходить из комнаты еще раз — тем более. В конце концов можно было вспомнить отрочество и пить из горла, благо она одна, а пробка… Ольга извлекла из сумки ключи и с помощью одного из них с трудом, но таки пропихнула пробку в бутылку.

Теперь она восседала на кровати в кружевном черном белье и с удовольствием пила вино, сопровождая каждый глоток сигаретной затяжкой и с каждой минутой приходя во все более благодушное состояние. Из динамиков маленького сиди-проигрывателя, стоявшего на тумбочке возле стены, пел Рой Орбисон — Ольга приглядела компакт в шкафу гостиной и, уходя, незаметно стянула его. Надо было стянуть заодно и бокал, но вот это-то вряд ли удалось бы сделать незаметно.

Прихлебывая из бутылки, Ольга лениво разглядывала комнату. Комната ей нравилась. Овальной формы, просторная, ничего лишнего — Ольга не любила мещанской захламленности, всяких там диванчиков-подушечек, салфеточек, вазочек, бесчисленной зелени в горшках. Только на полу у стены стояла большая ваза в китайском стиле, но она казалась тут вполне на месте, как и торчащие из нее сухие камышины — специально обработанные, а не сорванные где-то на ближайшей речке. А помимо нее — только кровать, большое зеркало с полочкой, стул, многоугольный журнальный столик, телевизор и видеомагнитофон на тумбочке и шкаф. Все — да ей больше ничего и не надо.