Последний присяжный - Гришем (Гришэм) Джон - Страница 16

В районе, населенном цветными — Нижнем городе, — жила необычная пара, Калия и Исав Раффин. Они были женаты уже более сорока лет и воспитали восьмерых детей, семеро из которых получили докторские степени и преподавали в колледжах. Сведения о восьмом сыне были смутными, хотя Маргарет знала, что звали его Сэмом и он где-то скрывался от правосудия.

Я позвонил Раффинам, трубку сняла хозяйка дома. Представившись, я объяснил цель звонка, но мне показалось, что миссис Раффин и так все обо мне уже известно. Она сказала, что читает «Таймс» последние пятьдесят лет от корки до корки — все, включая некрологи и частные объявления, — и высказала мнение, что теперь газета находится в лучших руках. Статьи стали более обстоятельными. Больше новостей. Меньше ошибок. Она говорила медленно, четко, с произношением, какого я не слышал с тех пор, как покинул Сиракьюс.

Когда у меня появилась возможность вставить слово, я поблагодарил собеседницу и повторил, что хотел бы встретиться и поговорить о ее выдающемся семействе. Миссис Раффин была польщена и пригласила меня на обед.

Так началась необычная дружба, которая открыла мне глаза на многое — не в последнюю очередь на то, что представляет собой истинная южная кухня.

Моя мать умерла, когда мне было тринадцать лет. Она страдала отсутствием аппетита, весила меньше ста фунтов — на похоронах ее гроб без труда несли всего четыре человека — и выглядела как призрак. Отсутствие аппетита было лишь одной из множества ее проблем.

Поскольку сама ничего не ела, она и не готовила. Не припомню, чтобы хоть раз меня накормили дома чем-нибудь горячим. На завтрак я обычно получал миску хлопьев «Доброе утро», на обед — холодный сандвич, на ужин — какую-нибудь замороженную гадость, которую съедал в одиночестве, сидя перед телевизором. Я был единственным ребенком в семье, отца почти никогда не бывало дома, что не могло не радовать, поскольку его присутствие всегда выливалось в скандалы. Отец любил поесть, мать — нет. Они вообще спорили по любому поводу.

Голодным я не оставался, в кладовой всегда в изобилии имелись арахисовое масло, всякие хлопья и тому подобная дребедень. Но иногда мне случалось обедать у моего друга, и я восхищался тем, как готовят в настоящих семьях и как приятно там проводят время за общим столом. В нашем же доме еда просто не входила в круг важных вещей.

Подростком, как уже сказал, я питался замороженными ужинами. В Сиракьюсе — пивом с пиццей. Первые двадцать три года своей жизни я вообще ел только тогда, когда был голоден, и, лишь поселившись в Клэнтоне, узнал, что это неправильно. На Юге застолье прямого отношения к голоду не имело.

Дом Раффинов находился в самой лучшей части Нижнего города и стоял в ряду таких же аккуратно выкрашенных и содержащихся в идеальном порядке особняков. На почтовых ящиках были написаны адреса, так что дом я нашел легко и, остановив машину, поймал себя на том, что улыбаюсь, глядя на беленький забор из штакетника и высаженные вдоль тротуара цветы — пионы и ирисы. Было начало апреля, я уже ездил с опущенным верхом и, выключив мотор, мгновенно учуял потрясающе вкусный запах — запах свиных отбивных!

Калия Раффин встретила меня у низенькой двустворчатой калитки, ведущей на безукоризненно ухоженную лужайку. Хозяйка дома оказалась плотной дамой с полными плечами и торсом, ее рукопожатие было по-мужски крепким. Весь облик этой седовласой женщины свидетельствовал о том, что она родила и вырастила много детей, но, когда она улыбалась, а улыбалась она постоянно, все вокруг озарялось сиянием безупречно ровных и ослепительно белых зубов. Таких зубов я в жизни не видел.

— Я так рада, что вы приехали, — сказала Калия, ведя меня к дому по выложенной кирпичами дорожке. Я тоже был очень рад: время приближалось к полудню, а у меня — что характерно — еще маковой росинки во рту не было, и от ароматов, доносившихся с террасы, начала кружиться голова.

— У вас чудесный дом, — заметил я, оглядывая фасад. Дом был обшит вагонкой, покрашен сверкающей белой краской, и повсюду царила такая чистота, что казалось: кто-то постоянно ходит вокруг с ведром и щеткой. Весь фасад опоясывала крытая черепицей зеленая веранда.

— Спасибо. Мы купили его тридцать лет назад, с тех пор так тут и живем.

Я знал, что большинство халуп в Нижнем городе принадлежат белым хозяевам, обитающим по ту сторону железной дороги. То, что Раффины сами владели домом, причем приличным, тогда, в 1970-е годы, было редкостью.

— Кто ухаживает за вашим садом? — поинтересовался я, вдыхая аромат чайной розы. Цветы здесь были повсюду — они росли вдоль дорожки, обрамляли веранду, обозначали границы земельного участка.

— Я сама, — ответила миссис Раффин и, рассмеявшись, сверкнула на солнце своими восхитительными зубами.

Три ступеньки, и вот мы на веранде, а там — пиршество! Столик, вплотную придвинутый к перилам, был накрыт на две персоны. Белая хлопчатобумажная скатерть, белые хлопчатобумажные салфетки, цветы в маленькой вазе, большой кувшин чая со льдом и минимум четыре закрытых крышками блюда.

— Вы кого-то ждете? — спросил я.

— О нет, это для нас с вами. Исав, может быть, придет, но позже.

— Но здесь еды на целую компанию. — Я глубоко вдохнул, и мой желудок сладко свело от предвкушения.

— Давайте сразу и приступим, — предложила хозяйка, — пока все не остыло.

Стараясь сдерживаться, я небрежно подошел к столу и отодвинул стул для дамы. Мои манеры ее восхитили. Сев напротив, я приготовился предаваться чревоугодию, но Калия взяла меня за обе руки, опустила голову и стала молиться.

Молитва оказалась длинной. Она благодарила Бога за все хорошее, в том числе за то, что Он послал ей меня, «нового друга». Молила за тех, кто болен и кому грозит болезнь. Молила о ниспослании дождя, солнца, здоровья, смирения и терпения. И хоть я беспокоился о том, что еда простынет, ее голос меня заворожил. Ритм ее речи был размеренным, а каждое слово исполнено смысла. У нее была идеальная дикция, она не проглатывала ни единого гласного, уважительно интонировала каждую точку и каждую запятую. Мне пришлось чуть приоткрыть глаза, чтобы убедиться, что это не сон. Я никогда не слышал, чтобы так разговаривал хоть один чернокожий с Юга, впрочем, и белый тоже.

Я исподтишка взглянул на хозяйку дома. Она разговаривала со своим Богом, и ее лицо выражало полный покой. На несколько секунд я даже забыл о голоде. Стиснув мои ладони, она просила милости у Всемогущего с красноречием, дающимся только годами практики. Она цитировала Священное Писание — по Библии короля Якова, несомненно, — и было немного странно слышать из ее уст такие слова, как «злоречие языка», «премудрость и крепость», «камо грядеши». Но она прекрасно понимала, что говорит. Я никогда не чувствовал себя так близко к Богу, как в тот момент, когда эта благочестивая женщина держала меня за руки.

Трудно было представить, чтобы восемь детей так же долго и благочестиво молились над столом, уставленным вкусной едой. Что-то, однако, подсказывало мне: когда молитву читала Калия Раффин, никто не смел пошевелиться.

Закончила она цветистым длинным периодом, в котором просила отпустить ей грехи, коих, по моим соображениям, было не много и кои были отнюдь не тяжкими, а также мне — мои, коих было... о, если бы она только знала!

Отпустив мои руки, она принялась снимать крышки. На первом блюде лежала груда свиных отбивных, политых соусом, который в числе множества других ингредиентов явно включал лук и перец. Густой аромат ударил мне в ноздри, я готов был схватить мясо прямо руками. На втором блюде высилась гора дымящейся желтой кукурузы, сдобренной пряностями. На третьем — бамия, которую, как объяснила хозяйка, раскладывая еду по тарелкам, она предпочитала варить, а не жарить, поскольку избегала избытка жиров в своем рационе. Ее с детства учили жарить все — от свежих помидоров до маринованных овощей — на большом количестве масла, но с годами она пришла к выводу, что это вредит здоровью. На столе стояли также бобы, без жира, как и все остальное, но приготовленные с окороком и беконом, и глубокая тарелка маленьких красных помидоров, политых оливковым маслом и посыпанных перцем. Миссис Раффин сказала, что она одна из немногих в городе кулинарок, использующих оливковое масло. Пока она наполняла мою тарелку, я жадно ловил каждое ее слово.