Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Дело о пеликанах - Гришем (Гришэм) Джон - Страница 6


6
Изменить размер шрифта:

Глава 2

Томас Каллахан был одним из наиболее популярных профессоров в Тьюлане. Прежде всего потому, что отказался включать в план занятия до одиннадцати часов утра. Он много пил, как и большинство его студентов, и ему были нужны эти первые несколько часов каждое утро, чтобы поспать и вернуться к жизни. К занятиям, начинающимся ранее, чувствовал отвращение. Еще он был популярен, потому что носил легкие выцветшие джинсы, твидовые пиджаки с заплатами на протертых локтях; носки, равно как и галстуки, отсутствовали. Вид либерально-эффектно-академический. Ему исполнилось сорок пять, но благодаря темным волосам и очкам в роговой оправе он выглядел лет на десять моложе. Впрочем, едва ли его заботило, на сколько он выглядит. Брился раз в неделю, когда испытывал зуд; ну а если погода была прохладной, что случается редко в Новом Орлеане, он отращивал бороду. Рассказывали истории о его связях со студентками.

Также он был популярен потому, что преподавал конституционное право, самый непопулярный, но нужный курс. Благодаря своему блестящему интеллекту и холодности, он действительно сделал интересными занятия по конституционному праву. Никто в Тьюлане не мог достичь такого. Поэтому студенты боролись за место на лекциях Каллахана по конституционному праву в одиннадцать часов, три раза в неделю.

Числом в восемьдесят человек сидели они за шестью рядами на возвышении и шептались, когда Каллахан встал за свой стол и протер очки. “Пять минут двенадцатого, еще слишком рано”, — подумал он.

— Кто понимает особое мнение Розенберга по делу “Нэш против Нью-Джерси”?

Студенты подняли головы, и в помещении стало тихо. Должно быть, в состоянии тяжелого похмелья. Его глаза покраснели. Если он начинал с Розенберга, то это всегда означало одно: лекция будет трудной. Никто не вызвался. Каллахан медленно, методично обвел глазами аудиторию и обождал. Мертвая тишина.

Со щелкающим звуком повернулась дверная ручка и сияла напряжение. Дверь распахнулась, и в комнату элегантно вошла привлекательная девушка в узких блеклых джинсах и хлопчатобумажном свитере. Она проскользнула вдоль стены к третьему ряду, ловко пробралась между сидящими студентами к своему месту и села. Ребята в четвертом ряду замерли от восхищения. Парни в пятом ряду вытягивали шеи, чтобы бросить быстрый взгляд. В течение двух последних трудных лет единственной из немногих радостей юридической школы было смотреть, как она шествовала по коридорам и комнатам, украшая их своими длинными ногами и мешковатыми свитерами. Потрясающее мифическое тело скрывалось где-то там внутри, они могли только о нем догадываться. Но она вовсе не относилась к тем, кто может щеголять этим. Она была просто одной из многих и, как и все в школе, носила джинсы с фланелевыми рубашками, старыми свитерами или хаки слишком большого размера. Ее нельзя было представить в черной кожаной мини-юбке.

Она одарила улыбкой сидящего рядом с ней парня, и на секунду были забыты и Каллахан, и его вопрос по делу Нэша. Ее темно-рыжие волосы свободно падали на плечи. Она была той хорошенькой маленькой девочкой с безупречными зубами и красивыми волосами, подающей сигнал к овации на студенческих спортивных встречах, в которую каждый парень влюбляется как минимум дважды за годы учебы в высшей школе. И, возможно, лишь однажды в юридической школе.

Каллахан проигнорировал этот приход. Если бы она была первокурсницей и боялась его, он, возможно, набросился бы с руганью на нее и орал бы несколько минут. “Вы никогда не опоздаете на суд!” — эти избитые слова профессора-законника могли напугать до смерти.

Но сегодня Каллахан не собирался вопить, и к тому же Дарби Шоу не боялась его. Поэтому он какую-то долю секунды поразмышлял над тем, а не подозревает ли кто-либо, что он спит с ней. Скорее всего, нет. Она настаивала на полной секретности.

— Читал кто-нибудь отличную от общепринятой точку зрения Розенберга в “Нэш против Нью-Джерси”?

Неожиданно он снова обрел уверенность в себе, и в аудитории установилась мертвая тишина. Поднятая рука могла означать непрерывный “допрос с пристрастием” в течение следующих тридцати минут. Желающих ответить нет. Курильщики в последнем ряду притушили сигареты. Большинство из присутствующих восьмидесяти студентов стали что-то быстро бесцельно записывать. Все головы опущены. Слишком явно и рискованно было бы пролистать папку с записями и найти дело Нэша; слишком поздно для этого. Любое движение может привлечь внимание. Кого-то обязательно поймают.

Дела Нэша в папке не было. Это был один из дюжины незначительных случаев, о котором Каллахан вскользь упомянул неделю тому назад, а теперь ему хотелось узнать, читал ли кто-нибудь об этом. Он был известен таким поведением. Его итоговый экзамен охватывал 1200 случаев, и примерно тысячи из них не было в папке. Экзамен был пыткой, но Каллахана действительно любили, и редко кто заваливал данный предмет на экзамене.

В настоящий момент он не казался милым. Он оглядел помещение. Время выбрать жертву.

— А что скажете вы, мистер Сэллинджер? Можете вы объяснить особое мнение Розенберга?

Тотчас с четвертого ряда Сэллинджер ответил: “Нет, сэр”.

— Понятно. Возможно, потому, что вы не читали отличную от общепринятой точку зрения Розенберга?

— Возможно. Да, сэр.

Каллахан уставился на него. Покрасневшие глаза смотрели все более угрюмо, даже угрожающе. Только Сэллинджер мог отметить это: все остальные не отрывали взгляда от своих записей.

— А почему?

— Потому что я стараюсь не читать разногласий. Особенно написанных Розенбергом.

Глупо. Глупо. Глупо. Сэллинджер пытался оказать сопротивление, но не было боеприпасов.

— Имеете что-то против Розенберга, мистер Сэллинджер?

Каллахан глубоко уважал Розенберга. Поклонялся ему. Читал книги о нем и его мнениях. Изучал его. Даже обедал однажды с ним.

Сэллинджер занервничал: “О нет, сэр. Я просто не люблю особых мнений”.

Крупица юмора была в ответах Сэллинджера, но ни одной улыбки не появилось на лицах студентов. Позднее, за пивом, он и его приятели будут хохотать во все горло, снова и снова слушая рассказы о Сэллинджере и его нелюбви к особым мнениям, особенно принадлежащим перу Розенберга. Но не теперь.