Дело о пеликанах - Гришем (Гришэм) Джон - Страница 4

Шеф быстро развернулся вместе с креслом. Шум с улицы все больше действовал на нервы. Митинг затягивался.

— Позабудем о Розенберге. Может быть, он умрет своей смертью во сне. Меня больше заботит Дженсен.

— С Дженсеном не все так просто, — ответил Льюис, листая страницы.

— Я знаю, что он представляет для нас проблему, — медленно произнес Раньян. — Он — препятствие. Теперь он считает себя либералом. Голосует, как и Розенберг, наполовину. В следующем месяце он превратится в крайнего расиста и будет поддерживать школы с раздельным обучением. Потом он влюбится в индейцев и захочет отдать им Монтану. Это все равно, что иметь умственно отсталого ребенка.

— Его лечат от депрессии, вам известно об этом.

— Да, я знаю, знаю. Он мне рассказывает об этом. Я для него как отец.

Шеф продолжал чистить ногти.

— А как насчет инструктора по аэробике, с которой он встречался? Она все еще вместе с ним?

— Не совсем так, шеф. Я не думаю, что его интересуют женщины. — Льюис самодовольно замолчал. Он знал больше. Он посмотрел на одного из своих агентов, и тот подтвердил эту небольшую пикантную новость.

Раньян проигнорировал это, он не хотел больше слышать об этом.

— Он взаимодействует с вами?

— Конечно, нет. Во многих отношениях он хуже Розенберга. Он позволяет нам сопровождать его до здания, где находится его квартира, а затем заставляет нас просиживать всю ночь напролет на автомобильной стоянке. Он отделен от нас семью этажами, не забывайте об этом. Нам даже не разрешается сидеть в холле. Можем побеспокоить его соседей, говорит он. Поэтому мы находимся в машине. Имеется десяток способов входа и выхода из здания и невозможно защитить его в случае необходимости. Ему нравится играть с нами в прятки. Он все время шастает туда-сюда, и поэтому мы никогда не знаем, находится он в данный момент в здании или нет. В отношении Розенберга нам, по крайней мере, известно, где он находится всю ночь. Дженсен невозможен.

— Вот здорово! Если вы не можете уследить за ним, то как это может сделать убийца?

Льюис постарался не заметить юмора.

— Директора очень беспокоит безопасность судьи Дженсена.

— В его адрес ведь раздается не слишком много угроз.

— Он у нас под номером шестым в списке, и угроз в его адрес не намного меньше, чем у вас, ваша честь.

— А, так значит, я на пятом месте.

— Да. Сразу после судьи Мэннинга. Он взаимодействует с нами, кстати. Полностью.

— Он боится собственной тени, — произнес шеф. Несколько заколебался, но продолжил. — Мне не следовало этого говорить. Простите.

Льюис сделал вид, что не обратил внимания.

— Действительно, сотрудничество было довольно хорошим, за исключением Розенберга и Дженсена. Судья Стоун много ворчит, но слушает нас.

— Он ворчит на каждого, не воспринимайте это как личную неприязнь. Как вы думаете, куда ускользает Дженсен?

Льюис взглянул на одного из своих агентов.

— Никакого представления.

Большая часть толпы неожиданно сомкнулась в едином естественном порыве, и казалось, каждый на улице влился в нее. Шеф не мог не обратить на это внимания. Окна задрожали. Он встал и объявил об окончании совещания.

Кабинет судьи Гленна Дженсена находился на третьем этаже, вдали от улицы и шума. Он представлял собой просторное помещение, хотя и меньшее из девяти. Дженсен как самый младший из девяти судей, естественно, был счастлив заполучить отдельный кабинет. Получив назначение на должность шесть лет назад в возрасте сорока двух лет, он считался сторонником строгого соблюдения американской конституции с глубокими консервативными убеждениями, совсем как тот, кто назначил его. Его утверждение в сенате прошло без заминки. Перед судебной комиссией Дженсен выглядел довольно жалко. Отвечая на щепетильные вопросы, он сохранял нейтралитет и поэтому получал удары с обеих сторон. Республиканцы были в замешательстве. Демократы чувствовали запах крови. Президент выкручивал руки, пока демократы не сломались, и Дженсен был утвержден при одном голосе “против”.

Но он делал это, чтобы жить. За шесть лет работы он не угодил ни одному. Переживший не самые приятные минуты во время слушаний при его утверждении на должность, он поклялся найти сочувствие и руководствовался этим. Это раздражало республиканцев. Они чувствовали себя обманутыми, особенно когда он обнаруживал скрытый энтузиазм к отстаиванию прав преступников. Используя едва заметное идеологическое усилие, он быстро покинул правых, переместился к центру, затем влево. Потом вместе с учеными-юристами, почесывающими свои маленькие козлиные бородки, Дженсену захотелось повернуть вправо и присоединиться к судье Слоуну в выражении одного из своих отвратительных антиженских разногласий. Дженсен не любил женщин. Он никак не реагировал на мольбу, скептически относился к свободе слова, симпатизировал протестующим против налогообложения, безразлично относился к индейцам, боялся чернокожих, был несговорчив с порнографистами, мягок с преступниками и довольно постоянен в защите окружающей среды. И что еще больше усилило тревогу республиканцев, которые попортили немало крови, чтобы добиться его утверждения на должность, Дженсен проявил беспокоящую всех симпатию к правам гомосексуалистов.

По личной просьбе ему передали неприятное дело Дюмона. Рональд Дюмон жил в течение восьми лет со своим любовником. Это была счастливая парочка, целиком посвятившая себя друг другу и полностью удовлетворенная, чтобы делиться жизненным опытом. Они хотели пожениться, но законы штата Огайо запрещают такой союз. Потом любовник заболел СПИДом и умер ужасной смертью. Рональд точно знал, как похоронить его, но тут вмешалась семья возлюбленного и отстранила Рональда от участия в заупокойной службе и погребении. Обезумев от горя, Рональд предъявил иск семье, обвиняя ее в нанесении эмоционального и психологического ущерба. Дело “гуляло” по низшим судам шесть лет и неожиданно очутилось на столе у Дженсена.

Предметом обсуждения были права парней-“супругов”. Дюмон превратился в боевой клич для активистов молодежного движения. Простое упоминание имени Дюмона вызывало уличные стычки.