Чужеземец - Каплан Виталий Маркович - Страница 26

Ну а дальше всё было просто. Как ни хотелось мне немедленно на дорогу ноллагарскую выехать, а сдержала я себя, завела коня в чащу лесную и переждала там четверть небесного круга. Столько времени, чтобы и разъезды вернуться успели, и чтобы снова их не погнали — на сей раз уже за низкородной беглянкой.

А теперь я ехала не таясь. Вонючие лохмотья прикопала в лесу, оделась подобающе — скромно да аккуратно, как и пристало пожилой да самостоятельной вдове. Гхири смирно сидел в седельной сумке, похоже, заснул там.

И глядя со стороны, никто бы вовсе и не понял, какие у этой вдовы черви в утробе завелись, как они грызут безжалостно.

А куда денешься? Надо терпеть. И надеяться. Коня я именно так и назвала, Гиуми, на древнем языке это как раз «надежда» и есть.

9

На всякий случай объехала я лесом ближайший постоялый двор. Узнать меня, конечно, не узнают — там видели высокородную госпожу Гайомах-ри, видели безымянную старуху-нищенку… Да только вот как бы коня не узнали. Наверняка люди Худгару частенько туда захаживали…

И ночью, при луне, двигались мы на юго-запад, и днём, при солнце палящем. Совсем замучился Гиуми, да и мне тяжко пришлось. Не отыщи мы лесной ручей, пал бы конь.

И только к следующему полудню решилась я показаться на люди. Съехала с лесной тропы на главную дорогу, и вскоре потянуло дымом. Так и есть, село большое, Хаугому зовётся, и при нём постоялый двор, трактир.

Вскоре блаженствовала я перед миской наваристой мясной похлёбки, а Гиуми в конюшне блаженствовал. Не соломы — зерна велела ему в кормушку засыпать.

Деньга-то ещё есть.

А вот как потолковала я с людьми, послушала сплетни да новости, так блаженство с меня точно мокрой тряпкой стёрли. В Огхойе, оказалось, рабский бунт случился, вспыхнула провинция как трава сухая. Чуть ли не дюжину сельских усадеб пожгли, и в городе тоже кровь была, пожары да разорение. Нашёлся среди рабов некий душегуб, Хаонари звать, так вот он, говорят, всех и поднял…

Как я имя это услышала — так и обмерла. Знаю я этого поганца! Наш, из Огхойи.

Сызмальства в рабах он у господина Зиулая, старшины цеха красильщиков. Лет ему дюжины три, если не боле. Мрачный такой мужичина, всегда волком глядит, несколько раз бежать от хозяина пробовал, да ловили. По закону беглого раба лютой смертью казнить следует, и за то из государевой казны господину деньги некоторые полагаются. Чтобы, значит, и остальным рабам устрашение вышло, и хозяин в большом убытке не остался. Но миловал его господин Зиулай, порол как следует, давал отлежаться — и вновь к котлам приставлял. И хоть бы слово благодарности в ответ!

Так вот, сошёл, говорят, Хаонари с ума. Избран он, значит, Истинным Богом, чтобы волю Его на земле воплотить. А воля, стало быть, в том, чтобы всем рабам свободу дать, а хозяев их под нож. Ибо ничем не хуже раб господина своего, перед лицом Бога Истинного ни раба нет, ни свободного, а все едины. Рабство же враг Божий придумал, Чёрный Бог, создатель зла. Ныне на земле Истинный Бог поражение терпит, а Чёрный торжествует. Но недолго ему радоваться, прозрели рабы, сорвали цепи… значит, скоро всем счастье и наступит. Всем, кто останется…

Я покивала — конечно, помутился раб умом, о чём речь. Мысли сии зловредные злые духи ему в уши напели. А сама сидела как на шипах — чуяла, откуда он сих мыслей понахватался. Велела же я Алану — молчи, замкни уста… И пожалуйста…

Но дело уже выправляется, утешали меня, беззащитную вдову, торговку овощами.

Наместник, светлый господин Арибу, расторопен оказался. Сумел в Огхойе порядок кое-как наладить. Многих восставших рабов переловили да и колесовали, но часть душегубов рассеялась. Говорят, и Хаонари с ними, прячется где-то от возмездия и новые пакости замышляет. Но скоро всё станет хорошо, из Внутреннего Дома уже легион идёт, на усмирение, не более как спустя седмицу в Огхойе будет. И вот тогда уже всех негодяев выловят. Ибо не одни рабы, оказалось, восстали, но кое-где и чернь городская к ним примкнула. Пограбить захотелось, чего ж тут не понять…

Я не стала останавливаться на ночь. Переждала дневное пекло, поторговавшись, уплатила самую малость, да и уехала. Разговоры, конечно, пойдут. Нечасто торговки овощами верхом путешествуют. Ну и пусть.

Путь до Огхойи занял у меня шесть дней. Сама измучилась, коня измучила, даже Гхири мой недовольство выказывал… Зато успела. И с каждым днём всё больше попадалось мне на глаза примет недавнего бунта. Встревоженные люди, разговоры, слухи… Женские слёзы — у кого-то мужа зарезали, у кого-то дитя затоптали. И пару раз головешки мне встречались, где раньше большие усадьбы были, пшеницу там сеяли, виноградники держали.

А уж за два дня до Огхойи вдоль дороги колёса появились. Огромные колёса, от больших возов. На столбах укреплённые. А на колёсах люди растянуты. Вернее, что осталось от них. Чёрные, раздувшиеся, птицами исклёванные. И мухи, гудящими тучами. Чем ближе к Огхойе, тем больше колёс.

К городу я на рассвете подъехала, ворота ещё заперты были. Пришлось ждать, а за то время я в своё обычное платье переоделась. Хватит таиться, тётушка Саумари возвращается из дальней поездки, в родимый дом возвращается. Если только не на пепелище. Пожары-то огненным ливнем по городу прошлись…

Если что, жалко дома-то. Большой он, для дел моих удобный. По чистому случаю мне в своё время достался. Я тогда в Огхойе ещё чужачкой слыла, только-только люди об умениях моих прослышали… А дом тот некогда богатому купцу принадлежал, Гиумизи. Сытно старый Гиумизи жил, сладко спал… Слишком сладко. Зарезала его наложница, то ли мозги у неё от ревности растаяли, то ли случилось промеж них что-то жуткое… Зарезала — и сама себя кинжалом в горло. Можно девку понять, кому охота после в кипятке вариться, как по государеву уложению в подобных случаев следует…

Наследство старшему сыну старика отошло, Хаграйе. Но не заладилась в отцовском доме жизнь. Всё пошло наперекосяк, то ночью стуки раздаются, то огонь сам собою вспыхнет, то голоса страшные слышатся… У домочадцев сны страшные, хвори, скотина чахнет… Ну и велел он другой дом выстроить, а этот продать пытался.

Куда там… Кому к расшалившимся духам хочется? Так и стоял дом пустой.

А после жена любимая у Хаграйи занедужила, будучи в тяжести. Местные бабки лечить пробовали, духов гонять, да без толку.

Позвали и меня, чужачку. Уже особо и не надеясь ни на что.

Повезло — и им, и мне. Знала я, как ту хворь лечить, и как раз был у меня с собой запас сушеных листьев огонь-травы. Подняла я на ноги бабу, и родила та в срок. Девочка, правда, хиленькая вышла, на третий день угасла, ну да то обычное дело. Главное — сама жива, и ещё дети будут…

Вот Хаграйя разом две беды с себя и скинул. Заплатил мне домом за исцеление жены. Мол, ты ведьма, только тебе с духами и жить в соседстве. А мне деваться было некуда, при моём ремесле плутовки ютиться по чужим углам никак нельзя, шило-то из мешка и вылезет. Согласилась я, приняла дар.

И ничего, хороший оказался дом. Никакие шальные духи мне не досаждали, никакие тени не маячили, голоса не стенали. Всего-то и надо было, что не верить в нечисть.

Оказалось, уцелел дом. Ворота не заперты, дверь входная тоже. Я даже коня привязывать не стала, сразу внутрь бросилась. …Пусто было в доме. Холодные головешки в очаге, в бочках воды едва на донышке, рукой не достать. В комнатах никого. И ведь не разбойничали тут, ничего не разбито, не перевёрнуто. На чердаке запас моих трав в целости. В подвал спустилась, схоронила под каменной плитой «средство» своё. В левый угол глянула — не раскопано ли? Нет, плотная земля, сухая.

Спешила я домой, гнали меня тоска да предчувствия дурные. И вот я дома, а тоска только глубже в душу вгрызлась. Куда теперь? Где их искать, непутёвых? А если уже и бесполезно искать? Если прибиты где-то к столбам два колеса, и растянуты на них чёрные тела? Или гниют где-то с головами отрезанными. Когда толпа громит, она что, разбираться станет, кто рабов притеснял, кто пёкся о них, а у кого и вовсе рабов не было? Толпе кровь нужна. С другой стороны, дом-то нетронут. Если и схватили их, то уж точно не здесь.