Струна (=Полоса невезения) - Каплан Виталий Маркович - Страница 42

Хорошо, что на сей раз не по-английски. С языком Шекспира, Толкиена и Кондализы Райс у меня еще с институтских времен сложные отношения.

Я открыл дверь и выбрался наружу, вдохнув мягкий осенний воздух. «Тойота», конечно, не «москвич», а все-таки духота… и бензиновыми парами хоть немного, а тянет. Главное — глубоко вздохнуть. Потом уже озираться по сторонам.

Хотя что тут озираться? Дворик как дворик. Старушки у подъезда сидят, дети играют, мужики в гараже возятся. На наш дойтчен-гвалт из магнитолы никто даже внимания не обратил, что, впрочем, и было частью расчета. Вот подкати мы ночью, да в тишине — дежурные бабушки к утру знали бы больше, чем столичное УКПН. А так все цивильно. Опять какие-то молодые буржуи простому народу отдыхать мешают, фашисты…

Я даже на миг устыдился своего вида. Костюм немодный, дешевенькие очки на носу. То ли дело Сайфер, а уж тем более Маус. Типичная «золотая молодеж». Хоть сейчас карикатуры для «Советской Родины» рисуй. Не ошибешься.

Мои подручные тоже выбрались из машины. Маус, как и положено, двигался немного в развалку. Сайфер будто бы плыл над землей. Бородкой и ростом, особенно на фоне Мауса, он сильно напоминал юного Дон Кихота. Правда, отнюдь не романтика.

— Hier kommt die Sonne! Ля-ля, — Маус сунул руки в карманы, как бы между делом огляделся по сторонам, и взглянул на меня, ожидая приказов.

Сайфер просто застыл рядом. Единственное, что отличало его от литературного двойника — это, пожалуй, жвачка «Орбит», которую наш водитель мусолил постоянно, особенно во время операций.

— Так! — начал я. — Ну, объяснять вам суть дела, наверное, не надо.

Еще бы! О ней, сути, я сам узнал всего пару часов назад. Лена вызвала меня в свой кабинет и поведала о случившемся. Поначалу я даже и не поверил. Не вмещалось такое в сознание. И лишь потом, посмотрев фотографии…

Двадцатипятилетняя Ира Хакимова возвращалась домой из детской поликлиники вместе с трехлетним сыном Андрюшей. Зашла в подъезд (если верить схеме и фотографиям, вон тот, ближайший к гаражам), села в лифт и нажала кнопку пятого этажа.

Лифт, впрочем, остановился на третьем и в него вошли двое. «Оба в кожанках и морды как у имбецилов» — на этом описание внешности можно считать законченным, да и чего добьешься от женщины, у которой вот уже сутки не прекращается истерика? Имбецилы или нет — еще предстоит выяснить. Но то, что случилось дальше, потрясает своей безумной, нелепой и бессмысленной жестокостью.

Ударив Иру по голове, эти двое оставили ее лежать в лифте, сами поднялись на последний, десятый, этаж, вытащили Андрюшу на лестничную площадку и вышвырнули из окна.

Зачем? Если вынести за скобки все чувства, что вызывают милицейские фотографии, бессвязные показания матери и тело трехлетнего мальчика, лежащее в городском морге, — задаешь себе один-единственный вопрос. Зачем и кому это нужно?

Секта? Пьяные отморозки? Нет… Ну не бывает так. Не бывает. Потому что не может быть никогда.

Милиция, ясное дело, ничего найти не смогла. Откуда? Через три часа Ира пришла в себя и позвонила по «02». Что дальше? Приехал наряд, покачали головами, повздыхали, составили протокол и принялись искать свидетелей.

Тщетно, естественно. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Ни одна живая душа — в отличие от бездушной техники…

Фирма «Л К-корпорейшн», нечто зачуханное, расположенное в подвале напротив, обладала на удивление бойкой системой переферийной охраны. Это и не удивительно, если знать, что как раз тут, в этом самом «корпорейшене» дворовых масштабов, помещался командный штаб, где регулировались проблемы окрестных предпринимателей. Говоря проще — «крыша».

Следователь из УГРО, участковый и прочие не могли не заметить здоровой камеры, постоянно снимавшей весь двор, но как бы они ни вздыхали, ни плакали и ни старались, даже капитан Экстудиантов, сыщик из «уголовки», ведущий все это дело, не рискнул постучаться в железную дверь «Л К-корпорейшн».

Мы же и не пытались. Конечно, явись туда кто-нибудь из «Струны», «братки» моментально бы отдали материалы. Уж где-где, а в отечественном уголовном мире иерархия сохранилась на удивление четко. Можно было забрать все самим или даже потребовать принести пленки, приползти с ними на коленях, все что угодно… Но как метко подметил еще Кузьмич: лицо фирмы важнее ее эффективности.

Посему ни один человек из «Л К-корпорейшн» не узнал о том факте, что камеры их охраны поработали на «Струну». Ранним утром Маус просто зашел на их сервер и скачал все искомые файлы. Благо дорожки во все «локалки» столичной «братвы» были проторены нашим хакерским составом уже давно.

Дальше все было просто. Ускоренный просмотр изображения, фотографии персоналий, входивших в подъезд, и прочее. Обычная рутина, ничего сложного.

Парочка вскоре нашлась. «Л К-корпорейшн» не скупилась на установки слежения, явно ожидая нападения со всех сторон разом и думая, что в случае чего штурмовать ее будет как минимум пара дивизий. Мы получили отличные снимки и даже обрывки фраз, над которыми Маус поклялся поработать позже. Кроме этих двоих и матери с ребенком в тот час вообще никто в подъезд не входил, и это лишь упростило нам работу.

Осталось прибыть на место и разобраться.

— Предложения? — сказал я, понимая, что сам не готов изречь ничего умного.

— Как же никто не заметил ребенка? — задумчиво спросил Сайфер.

— А он на ту сторону выпал, — сморщился Маус. — Там помойка, гаражи… Сколько времени-то было? Восемь вечера? К тому же облачный день, тучи… В общем, довольно темно. Так что реально.

Я покосился на машину. Двери ее захлопнули, но окна закрывать не стали и «Раммштайн» не выключили. Под грохот бас-гитар и прочего немцы вещали о многом, но я разбирал лишь «муттер» — мама. И страшно было думать о молодой маме Ире Хакимовой, лежащей пока что под капельницей. Где-то я читал, что сочувствие длится ровно до той минуты, когда несчастный исчезает с твоих глаз. А вот сострадание — это надолго. В идеале — навсегда. Просто берешь боль чужого человека и несешь как свою. Готов ли я на такое? Углубляться не хотелось.

— Первый вариант — они из местных, — сказал я.

— Да, — кивнул Маус. — Значит — участковый.

— Разорались тут, — вклинился в разговор какой-то дедок с недовольным видом, ковылявший мимо «тойоты».

— Панки — хой, дед! — наигранно изрек Маус и, приняв позу еще вольготней прежней, добавил: — Так что пойдем у него на хазе потремся. Вон, в соседнем дворе. Тут, блин, спят и гадят неподалеку!

Дед, что-то шепча о Нюрнбергском трибунале, удалился в сторону проспекта, мы же повернулись туда, куда показывал Маус.

Надпись «Опорный пункт» предваряла собою подъезд, наглухо запертый железной дверью. Очень опорный, никто не ворвется, ни танк, ни горный тролль. Окно, впрочем, распахнуто настежь, из него льется музыка (кажется, та самая, которую умолял отключить Маус), изредка слышится звон бутылок.

— Да, наша милиция… — не сдержался я.

— Наша, — кивнул Сайфер. — Совсем открывать или стучаться?

Подумав, я пришел к выводу, что нас, похоже, не пустят. С чего вдруг? Тут же милиция — и вдруг какие-то люди! Натопчат еще господину уряднику.

Мне вспомнился сержант и философ Пашка Шумилкин.

Как это было давно! Почти в иной жизни. С кем-то другим, не со мной, Костей Ковылевым, человеком «Струны», столь спокойно переносящим удары судьбы и столь хладнокровно раздающим их. Тот, другой, стоит в заснеженном парке, улыбается мне, протягивает руку и что-то говорит. Но я не слышу его — все перекрывают осипшие детские голоса.

В этом белом парке, отделившем меня от меня, сотни замерзших детей поют на мотив группы «Раммштайн»:

«Мы прощаем тебя, Уходящий… Мы прощаем тебя… Исчезай с миром…»

— Как же ты ее откроешь? — мрачно оглядев блестящие кнопочки кодового замка, я лишний раз выставил себе двойку. Хранитель второй категории, начальник группы… не озаботился заранее код узнать. Теперь вот придется возвращаться в машину, Маус начнет долбиться в сеть, вытаскивать вожделенную цифровую комбинацию.