Лев Толстой - Труайя Анри - Страница 1

Анри Труайя

Лев Толстой

Часть I

Истоки

Глава 1

До Льва Толстого…

Наполеон и Александр I обменивались верительными грамотами и отзывали послов, обещали своим народам мир и отправляли их воевать, не жалели тысяч солдат под Эйлау, обнимались в Тильзите. Но старый князь Николай Сергеевич Волконский, с 1800 года живший в уединении в своем поместье Ясная Поляна, оставался глух к волнениям мира, где ему больше не находилось места. По правде говоря, никто не знал истинной причины его внезапного охлаждения к общественной деятельности. В окружении князя поговаривали, что во всем виноват его сильный и независимый характер. Когда-то он отказался жениться на юной Вареньке Энгельгардт, племяннице и любовнице грозного фаворита Екатерины II Потемкина: «С чего он взял, чтобы я женился на его б…?» Но несмотря на столь высокомерный ответ или благодаря ему, императрица выделила Волконского. Он был произведен в гвардейские капитаны и сопровождал Екатерину в Могилев на встречу с Иосифом II Австрийским. Быстро продвигаясь по служебной лестнице, был назначен чрезвычайным послом в Берлин, командовал Азовским пехотным полком, стал военным губернатором Архангельска. Впрочем, последнюю должность получил от желчного и взбалмошного наследника Екатерины – Павла I, а потому нельзя с уверенностью сказать, шла речь о милости или опале. В любом случае, противостояние между ними не заставило себя долго ждать. И когда однажды в конце делового письма от императора не оказалось привычной формулы «Остаюсь к Вам благосклонный», Волконский понял, что карьера его окончена, и, предваряя события, попросил отставки.

Обосновавшись в Ясной Поляне, этот образованный, энергичный и весьма гордый человек решил больше не напоминать о себе. Князь имел обыкновение говорить, что ни в ком не нуждается, те же, кто хотят видеть его, должны преодолеть всего 196 верст, отделяющие имение от Москвы.[1] Нередко он закрывался в гостиной и рассматривал генеалогическое дерево своего рода – словно хотел лишний раз убедиться в собственной значимости. Причисленный к лику святых Михаил, князь Черниговский, сжимал в руке ствол, от которого отходили могучие ветви с известными именами. Если верить преданию, Волконские происходят от Рюрика, один из потомков которого в XIV веке получил во владение земли по берегам реки Волконы недалеко от Тулы. Князь Федор Иванович Волконский геройски погиб на Куликовом поле, генерал Сергей Федорович участвовал в Семилетней войне и был бы убит, но иконка, которую он носил на груди, остановила вражескую пулю.[2]

В знак признания заслуг этого замечательного семейства Николаю Сергеевичу Волконскому разрешено было иметь в Ясной Поляне двух вооруженных часовых. В поношенных мундирах, киверах, с ружьем на левом плече, они день и ночь прохаживались между двумя побеленными башенками из розового кирпича с круглыми крышами, стоящими при въезде в имение. Всем – крестьянам, поставщикам, именитым приглашенным – эти стражи напоминали, что хозяин дома напрасно старается делать вид, что окончательно порвал со светом и не имеет никакого влияния при дворе.

В Тульской губернии его уважал каждый. Крепостные любили и побаивались князя. Он советовал им, как лучше обрабатывать землю, следил, чтобы у них были добротные дома и одежда, вдоволь еды, защищал от придирок местной администрации, устраивал в их честь праздники. Суровость его была всем известна, хотя к телесным наказаниям он не прибегал никогда. К семи часам утра человек восемь крепостных музыкантов в пышных блузах, коротких штанах, белых чулках и туфлях собирались за пюпитрами под столетним вязом. Мальчишка с кувшином теплой воды, пробегая мимо, кричал: «Проснулся!» Тут же маленький оркестр принимался за дело, и в окна княжеской опочивальни струилась симфония Гайдна. Закончив утреннюю серенаду, солисты расходились – кормить свиней, работать в саду, вязать чулки.

Если в доме были гости, вне зависимости от своего положения в момент «великого подъема» все собирались в передней. Когда же открывались обе створки двери, каждый из присутствующих ощущал легкий трепет при виде медленно приближающегося невысокого, сухонького старичка в напудренном парике, с густыми черными бровями и горящим молодым взглядом. Он быстро отделывался от назойливых посетителей и отправлялся на прогулку, пешком или в коляске, по своему имению, которым очень гордился.

Просторный парк был густым, заросшим, с липовыми аллеями, гигантскими кустами сирени, бузины, орешником и березами, тенистыми лиственницами.

Тут же – четыре пруда, полные карпов, речка Воронка, сад, десяток изб. Деревянный господский дом с колоннами и фронтоном в неогреческом стиле всегда был свежевыкрашен в белый цвет. По бокам – два флигеля. С высоты открывался взгляду холмистый ландшафт и старая дорога на Киев, откуда в теплое время года доносился монотонный скрип повозок, направляющихся в Тулу, крики возничих.

Князь Волконский любил природу, книги, музыку, редкие цветы, которые росли у него в оранжереях, ненавидел охоту. Считал, что суеверия и праздность – источники всех пороков. С первыми боролся, читая французских энциклопедистов, от второй защищался «Воспоминаниями», которые писал, стоя за высокой конторкой, занятиями математикой или вытачивая на станке, с глазами, горящими от восторга, в клубах пыли и стружек – табакерки.

Но большую часть времени он посвящал воспитанию своей единственной дочери от брака с княгиней Екатериной Дмитриевной Трубецкой – Марии. Княгиня умерла в 1792 году, когда девочке едва минуло два года.[3] Оставшись вдовцом, князь проникся истинным обожанием к этому бледному, нескладному, послушному ребенку, но так как не выносил проявлений чувств, держал себя с дочерью прохладно. Прежде всего, ему хотелось обогатить ее ум знаниями, поэтому она учила не только французский, который в свете предпочитали русскому, но и английский, немецкий, итальянский. Имея прекрасный вкус, великолепно играла на фортепьяно, интересовалась историей искусств. Отец сам занимался с ней алгеброй и геометрией, но с таким пылом и жесткостью, что та чуть не падала в обморок, чувствуя терпкий запах напомаженной старости, когда князь склонялся над ней, задавая вопросы или делая внушение. И если он не мог вырастить из нее математика, то, по крайней мере, надеялся воспитать по своему образу и подобию – развить в дочери хладнокровие, логику, трезвый ум, подготовить спокойно воспринимать все превратности судьбы. В общении с этим властным, язвительным человеком Мария научилась скрывать свои чувства, но осталась девушкой эмоциональной, любящей помечтать. Заботилась о бедных, читала французские романы и считала вполне естественным посвятить свою жизнь отцу. Мысль о замужестве даже не возникала у нее: никогда не захочет князь разлучиться с ней! К тому же она не была красива, унаследовала густые отцовские брови, краснела при встрече с незнакомыми людьми. Княжна не интересовала никого. Можно предположить, что острый взгляд Николая Сергеевича Волконского отпугивал всех молодых людей в радиусе тридцати верст. Единственный удостоился его милости: один из двух сыновей князя Сергея Федоровича Голицына и все той же Вареньки Энгельгардт, от женитьбы на которой он сам отказался в юности. Дружба между князьями завязалась довольно поздно, и, чтобы скрепить ее, они решили поженить своих детей, не спросив их согласия. Для начала обменялись семейными портретами, выполненными крепостными художниками.

Мария, за которой никто никогда не ухаживал, приходила в волнение при мысли об этом загадочном претенденте на ее руку, о котором лишь грезила, но портреты отца которого с лентой ордена Андрея Первозванного и пышнотелой, рыжеволосой, усыпанной драгоценностями матери уже висели в гостиной яснополянского дома. В разгар всех ее волнений княжну постиг страшный удар – жених умер от тифозной горячки. Для нее это стало знамением свыше: она не должна думать ни об одном мужчине, кроме отца. Как учили, не стала плакать, но навсегда сохранила воспоминание об этой зарождавшейся любви, чистота и грусть которой так напоминали романтические истории, прочитанные в ранней юности. Запертая в далекой провинции, теперь она точно знала, что останется старой девой, и старалась не страдать при мысли об этом. Ведь жизнь ее в Ясной Поляне была все же хороша. Чтобы развлечь дочь, князь выписал ей двух компаньонок. Любимой была m-lle Hénissienne, шаловливая и резвая француженка.[4] «Я хорошо лажу с обеими, – писала Мария. – Занимаюсь музыкой, смеюсь, играю с одной, говорю о любви и злословлю о свете – с другой; и обе меня безумно любят».[5]