Чужие среди нас. Выпуск 4 - Азаров Алексей Сергеевич - Страница 3

— Не совсем, — говорю.

— Так это ж как дважды два! Вы так мозгуйте: положим, есть у мужика много денег с собой; ну, позвали его в дом под видом гостя; усадили за стол или на диван, как вот вы сидите, отвлекли чем-нибудь и — бац! — топором по загривку. Похоже?

— Похоже, — говорю.

— Ни черта, простите, не похоже! Я вам вот что скажу: как ни мерь, а с одного удара положить молодого мужика не выйдет. Головная кость у него крепкая. Надо очень уж без ошибки угодить… Так чаще выходит не когда нарочно метишь, а по случайности. Трезвый человек, сколь его ни отвлекай, он опасность всё же учует, в последнюю секунду голову отклонит… Тут и встает вопрос — а не пьяный ли был убитый? Может, его водочкой опоили? Я на этот вопрос отвечаю: нет, не пил он. Не нашел доктор у него спирта во внутренностях. И в крови не нашел… Как теперь прикинем?

— Понимаю, — говорю. — Вы считаете, что раз он был трезв, то убийца не проводил подготовки к преступлению. Ладно, допустим. Тем более что и новый мешок в данном случае как будто к месту оказался.

— К месту. Это точно… Теперь я беру ещё случай. Месть. По сказанным мной соображениям — и он не годится. К нему ведь тоже подготовка нужна. Что же у нас остается? Два положения: из ревности убили — это раз; в драке — это два.

— И только?

— Точно!.. Где, по-вашему, сподручнее лишить жизни — в доме или на улице? Скажем, ночью? А? Улица — пусто там, народу нет, благодать; в доме — соседи рядом, на любой крик сбегутся. Вот и выводите: по какой крайности его всё-таки в комнате убили? По какой такой нужде?.. Я ответственно говорю: по случайности…

Сейчас, много лет спустя, обретя и опыт и — да простится мне смелость! — некоторое знание жизни, я без труда нахожу в теоретических построениях Комарова промахи и изъяны. Но в тот день его логика показалась мне точной и неопровержимо аргументированной. Сидя на жестковатом учрежденческом диване, я внимал с открытыми, как говорится, ушами и единственно, что старался сделать — скрыть распиравший меня восторг. Тем более что закончил Комаров свою тираду самым лестным для меня образом, сказав, что я, как он догадывается, всё это и сам знаю, и он даже жалеет, что зря отнял у меня дорогое время, поскольку версии об убийстве на почве ревности или по неосторожности я, как он опять же догадывается, и хочу ему предложить разрабатывать в качестве основных и важнейших.

— Основных? — говорю. — И важнейших? Что ж, пожалуй.

И киваю — важно, с достоинством.

Закурил Комаров папироску, прищурился.

— Теперь, — говорит, — ещё с одного бочка заедем. Где искать? Тут, Сергей Саныч, я полагаю, вы мне так скажете: далеко искать не надо, через всю Москву с трупом в мешке не топают — риску много. И я с вами совершенно соглашусь. И из вашего резону исходя, замечу, что искать надо в соседних домах, в пределах квартала. Всеми способами, в том числе и по моей специальности, то есть личным сыском и оперативной работой. А с вашей, следственной, стороны есть один прием: опубликовать в газете. Всего, конечно, говорить не стоит, а по малости можно. Вы газетчикам факт дайте, а там они распишут; и пускай их, нам-то с вами немного нужно, чтобы всего одну строчку добавили: просим, мол, кто что знает, обратиться в прокуратуру лично или с письмом. Иногда здорово помогает.

С этой комаровской идеей я согласился не сразу. Не нравилось мне в ней то, что ставила она меня в глупое положение. Выходило, что я с самого начала расписывался в своей беспомощности и, как заблудившийся в лесу, принимался звать: «Ау, люди, спасите, выведите!» Кроме того, я вовсе не был убежден, что прокурор похвалит меня за подобную инициативу. Впрочем, Комаров на сей счёт придерживался иного мнения.

— Почему не похвалит? — спрашивает. — И свободно, что похвалит. Вы к кому обращаться думаете? К классовому врагу, что ли? Нет! Может, к преступному миру? Смешно даже! А с народом говорить — запрета нет. Ленин Владимир Ильич, когда трудно бывало, всегда к народу шёл. Или это вам не пример?

— Почему же, — говорю. — Пример — лучше не надо.

— Ну и лады. Тогда я с «Вечеркой» свяжусь… Да входи ты, не скребись!

Что фраза эта относится не ко мне, понял я, когда дверь пискнула и на пороге возник Комаров-младший с громадным жестяным чайником в руках.

— Уже?

Поставил младший чайник на пол и зашмыгал носом.

— Надоело, — говорит. — Что я, по-твоему, до ночи буду гулять? Вечер ведь уже!

Точно. За разговором прошел целый день. Маленький кабинет наполнился белесой синью, окна почернели.

Неловко я себя почувствовал.

— Извини, — говорю. — Это я твоего отца задержал. Ты, Пека, раздевайся, а я пойду.

— А чего извинять-то?

Сказал, и в голосе — непримиримость. Здорово обиделся.

Взял я шапку, потянулся за шарфом, но встать не успел; придержал меня Комаров-старший за плечо.

— Непорядок, — говорит. — Вдвоем работали, а голодать одни желаете? Не по закону это. Сымайте тулупчик, и милости прошу к столу. Давай стаканы, Пека.

Пека — он сновал по комнате, как маленький бесшумный челнок — вытащил три гранёных стакана, сверток какой-то, и — раз, раз — письменный стол под его руками превратился в стол обеденный. В центре чайник, на салфетке хлеб и колбаса, в блюдечке сахар, в каждом стакане — по ложечке.

— Садитесь, — говорит. — Кипяток-то стынет.

…И опять я не попал домой.

Разморило меня от еды и тепла, и задремал я. А потом и уснул, да так крепко, что почти не почувствовал, как перевел меня Комаров из-за стола на диван, положил и укрыл полушубком.

Разбудили меня голоса.

Сквозь сон не сразу разобрал я — где я и что со мной. А когда понял, то стыдно стало. До того стыдно, что зажмурил глаза что есть сил и притаился.

Молод я был. Ох как молод! И чего стыдился? Что устал на работе, а хорошие, добрые люди уложили спать? Разве ж это позор? Так нет, подсказало мне уязвленное самолюбие, что, дескать, в подобном положении есть что-то унижающее мое достоинство.

Лежу я, значит, с закрытыми глазами и придумываю фразу побойчее, чтобы встать с нею и уйти, соблюдая достоинство.

А из угла шепот:

— Ты мне про брильянты расскажи.

Это младший Комаров.

— Да рассказывал же…

Это старший.

— А ты ещё раз.

— Интересно?

— Спрашиваешь!

— Только потом чтобы сразу спал! Уговор?

— Честное слово под салютом всех вождей!

— Значит, делали мы обыск в Марьиной роще у одной спекулянтки марафетом, кокаином то есть…

Разве тут уснешь? Бриллианты и кокаин… «Но субинспектор не растерялся…» Я совсем притаил дыхание, но уже по иной причине — чтобы не упустить ни слова.

И вот что я услышал в ту ночь.

4

Прошлым летом, аккурат когда ты к тетке Марье в деревню ездил, всё и случилось. Арестовал Родионов из транспортной бригады жулика одного. Чего он к нему сунулся — и сейчас ума не приложу. Френчик на жулике был чистенький, брюки — торгсинского товара, документы в порядке. Я уж Родионова пытал: почему ты к нему? Нюх, говорит. Носом, говорит, учуял я его нехорошее нутро. Ну, это он так, для красного слова; вернее, что располагал данными, вот и вышел в цвет.

Растрясли мы здесь в МУРе его чемодан, вынули на стол вещи — бельишко, носки и, между прочим, курицу в газете. А чего ищем — и сами не знаем. Может, золото. Может, валюту. Или чего ещё. Родионов нам не говорит. Одно твердит: ищите аккуратнее.

А жулик тут же сидит. И очень протестует. Прокурора требует. А зачем прокурор, если есть ордер на обыск? Втолковали мы это жулику, понятых к двум ещё двух пригласили — для крепости, но только он всё равно сильно беспокоится. У нас, говорит, в дорогой моей Одессе, налетчик и то обходительнее вас. Костюм с тебя снимает и, чтобы не гулял ты, как библейская личность по родному бульвару Фельдмана, выдает тебе смену из утиля — носи, прикрывай мужскую доблесть. А вы, говорит, мне чемодан ломаете, а с кого новый спрашивать — с памятника гражданину Бебелю?