Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Ботфорты капитана Штормштиля - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 6


6
Изменить размер шрифта:

Десятого августа жена капитана Борисова, как и обычно, в восемь утра вышла на лестницу. Она спешила в редакцию. У самых дверей ее квартиры стояло жестяное ведро, прикрытое фанеркой. Сверху была положена оранжевая круглая коробка с изогнутой черной кошкой на этикетке. По коробкой белела записка. Кто-то неизвестный написал крупными печатными буквами, видимо, стараясь скрыть очерк:

«Поздравляем с годовщиной известного вам события на борту парохода «Колхида». Примите наши скромные подарки. Все будет в порядке. Неизвестные вам друзья.

Т. и Б.»

Прошло несколько дней. Тошка по-прежнему ходил в Старую гавань ловить ставридку. Но без Бобоськи там было как-то непривычно и грустно.

— Где твои кореш? — спрашивал его боцман Ерго.

— Работает он. Где и раньше, у Серапиона...

Ерго качал курчавой головой. Култышка его сердито хрустела по гальке.

— Плохой человек этот Серапион. Лучше бы парень пошел куда-нибудь на буксир, в юнги или в камбузе помогать.

— Он пошел бы, да не берут. До шестнадцати лет не разрешается. Года не хватает.

— Плохо это, олан, плохо. Серапион даром кусок хлеба не даст, хорошему делу тоже не научит. Потому что сам не знает.

Тошка одиноко сидел на стальной перекладине каркаса и, прищурив глаза, следил, как вьются около крючка стремительные ставридки. Тонкая леска подрагивала на его полусогнутом указательном пальце. Было скучно и жарко. Б ман Ерго, припадая на култышку, бегал по берегу и ругался с газорезчиками. Прикрыв глаза очками, они небрежно кромсали борт большого неуклюжего танкера и даже не огрызались. Тошка смотал удочку, спрятал ее в щель меж двумя сваями и, выбравшись из-под навеса, направился к воротам Старой гавани...

Он застал Бобоську, когда тот перевязывал шпагатом большой сверток. Сушеный Логарифм стоял рядом и что-то скрипел себе под нос.

— Сейчас! — крикнул Бобоська из подернутой паром полутьмы красильни. — Я быстро.

Они пошли по разморенной от жары улице. Камфорные деревья пахли аптекой. На газонах горели огнем канны.

— Отнесем заказчику сверток и пойдем закусим,— предложил Бобоська. — Ты обедал?

— Нет еще.

— Тогда пошли на базар. Пойдешь? Пенерли* закажем.

Они сдали под расписку два перекрашенных платья и, впрыгнув в автобус, вернулись на Турецкий базар.

В закусочной было прохладно и пусто. На веранде под тентом стояли столики, покрытые клеенкой. За одним из них, уронив голову на скрещенные руки, спал глухонемой.

— Опять насосался, — сказал Бобоська. — Только и делает, что пьет да спит. И за что его Серапион в мастерской держит?

Глухонемой поднял голову, словно услышал Бобоськины слова. Лицо у него было красное и мятое. На голых до локтя руках синела татуировка: кресты на могилах, похожий на байдарку гроб с сидящей в нем женщиной, ползущая по кинжалу змея. И еще сердце, пылающее огнем за толстой тюремной решеткой. Из сердца вырывались языки пламени и, по правде сказать, оно больше смахивало на редиску с пучком ботвы.

Глухонемой посмотрел на Бобоську исподлобья, что-то угрожающе промычал и, пошатываясь, спустился с веранды. Он шел боком, словно краб.

— Отчего он глухонемой? — спросил Тошка.

— Скорпион говорит — от контузии. Под бомбежку попал в Керчи.

— Страхолютый он какой-то.

— Живоглот, — подтвердил Бобоська.

К столику подошел усатый официант в пестрой от пятен полотняной куртке.

— Что будем кушать, что будем пить? — осведомился он грустным басом.

— Дай нам, Сандро, два пенерли и бутылку «изабеллы», — с независимым видом ответил Бобоська. — И еще сыру.

— Пожалуйста, молодой человек! ..

Официант вытер клеенку рукавом своей куртки, поставил на стол два граненых стакана, солонку и тарелку с нарезанным лавашом. Потом он ушел, покручивая торчащие в стороны усы.

— Ты заказал вино? — шепотом спросил Тошка.

— Ага, «изабеллу». Она сладкая.

— А если увидят

— Кто увидит?

— Ну, директор школы.

— Директор школы тебя еще не знает. Он только чиркнул на бумажке: «Принять Тополькова с первого сентября в седьмой класс». А какой из себя этот Топольков, твой директор и понятия не имеет.

— А вдруг соседи или папины знакомые? Вино ведь.

— Да ладно тебе! Заладил: увидят, увидят. Оно слабое совсем, как пиво. И потом ты ведь со мной, не один,

Тошка глянул на друга. Тот сидел, положив локти на спинку стула, зажав в уголке рта дымящуюся папиросу.

Бобоська казался совсем взрослым в своей накинутой на плечи кожаной тужурке и брюках-клеш.

Снова появился официант, принес шипящие пенерли, тарелку с сыром и темную запотевшую бутылку.

— Самый горячий и самый холодный, — сказал он, ставя все на стол. — Тридцать шесть рублей. Кушайте на

на здоровье.

«Тридцать шесть! — ужаснулся Т ошка. — А где мы возьмем такие деньги?»

Но Бобоська уже протягивал официанту червонцы. Тот спрятал их в большой потертый бумажник и, шевеля усами, направился на другой конец веранды.

Вино было терпковато-сладкое и очень холодное. Оно вязало рот ударяло в голову крепким виноградным духом.  Тошка отпил немного и поставил стакан на клеенку.

— Ну, как там они? — спросил Бобоська, разрезая пенерли. — Ты не забыл подарить пудру?

— Нет, что ты! Я все положил перед дверью, а сам следил с площадки четвертого этажа.

— Взяла?

— Да. Прочитала записку, улыбнулась. Потом постояла, постояла и зашла обратно в квартиру.

— А в записке ты написал, что и от меня тоже?

— Конечно.

— Сам-то ты что подарил?

Тошка замялся.

— Да так, пустячок один... Случайно подвернулся.

Бобоська молча покрутил свой стакан.

— Чего не пьешь? — спросил он.

— Не хочется.

— Привыкай, олан! — сказал Бобоська голосом боцмана Ерго. — Моряк должен пить вино. Я вот еще с годик покантуюсь у Скорпиона, а потом подамся на какую-нибудь посудину, которая ходит в загранку. У хромого боцмана до черта знакомых, он поможет мне устроиться. Как ты думаешь, поможет?

— Конечно поможет. Он добрый.

— Уйду я в плавание. Куда-нибудь далеко. В Южную Америку или к Новой Зеландии. И буду присылать тебе письма. С красивыми марками.

— Я тоже ушел бы с тобой в плаванье... Только мне еще сам понимаешь, четырнадцати даже нет.

Бобоська снова покрутил свой стакан темными от краски пальцами. Потом посмотрел куда-то в угол веранды и ответил:

— Чего тебе уходить? У тебя вон отец с матерью и, опять-таки, школа. Тебе уходить ни к чему...

В мастерскую они возвращались, когда на размякшие от жары тротуары уже ложились длинные синие тени.

— Сейчас Скорпион опять погонит меня со свертками. Последние три дня у нас работы по горло. А потом целую неделю загорать будем. — Бобоська подпрыгнул, сорвал серебристый изогнутый лист эвкалипта. Помял его пальцами, понюхал. — Пахнет хорошо, а комары боятся. Знаешь почему?

— Нет.

— И я не знаю. Надо Сушеного спросить. Этот все знает. А уж если чего и не знает, так соврет в момент.

— Уходил бы ты от них, Бобоська.

— Вот паспорт получу — и ходу. А пока малость побегаю по адресам. Скорпион не жадный — то тридцатку сунет, то червонец. Премиальные, говорит. И еще тетке платит. Успею уйти.

— А школа?

— Что школа? Все равно я через год в плаванье подамся...

На пороге мастерской стоял Сушеный Логарифм в длинном сатиновом халате и в галошах на босу ногу. Счетная линовка торчала из нагрудного кармана. Он посмотрел на ребят тусклыми, как у дохлой кефали, глазами и сказал, словно веслом в уключине проскрипел:

— Ты опять шлялся с кем не надо? Серапион тебя как инструктировал? Ты разносчик материальных ценностей. И нечего авару со всего города за собой таскать.

— Он не авара, — заступился за Тошку Бобоська. — У него отец главным бухгалтером работает.

— Послушай, мальчик, — скрипнул Сушеный Логарифм, поворачиваясь к Тошке. — Если ты еще раз покажешься возле нашей лаборатории, я тебя такой красочкой обрызгаю, что ни одна химчистка не выведет. И папаша твой, главный бухгалтер, за испорченный костюмчик тебя ремешком, ремешком. Вот так. А ты, Бобоська, о премиальных забудь, до конца месяца, по крайней мере.

вернуться

Пенерли — большая пресная ватрушка, в которой зажарена яичница.