Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Стихотворения, не вошедшие в сборники

Набоков Владимир Владимирович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Стихотворения, не вошедшие в сборники - Набоков Владимир Владимирович - Страница 18

Изменить размер шрифта:

"Как бледная заря, мой стих негромок"

Как бледная заря, мой стих негромок,

и кратко звуковое бытие,

и вряд ли мой разборчивый потомок

припомнит птичье прозвище мое.

Что ж делать, муза, жизнь моя. Мы будем

в подстрочном примечанье скромно жить…

Не прозвенеть, не высказать мне людям,

что надо Божьей тенью дорожить.

Что Божья тень волнистая сквозь наши

завесы разноцветные видна;

что день и ночь — две дорогие чаши

живой воды и звездного вина.

Не прозвенеть, не высказать — и скоро

мою забудут бледную зарю,

и первая забудет та, которой

последние лучи я подарю.

И все же, муза, счастлив я… Ты нежность,

ты — тишина; с тобой нельзя грустить;

ты в пенье дней житейскую мятежность,

как лишний слог, не можешь допустить.

31. 8. 23.

"Ночь свищет, и в пожары млечные"

Ночь свищет, и в пожары млечные,

в невероятные края,

доваливаясь в бездны вечные,

идет по звездам мысль моя,

как по волнам во тьме неистовой,

где манит Господа рука

растрепанного, серебристого,

скользящего ученика…

2. 9. 23.

РОДИНА

Когда из родины звенит нам

сладчайший, но лукавый слух, —

не празднословью, не молитвам

мой предается скорбный дух.

Нет, — не из сердца, вот отсюда,

где боль неукротима, вот —

крылом, окровавленной грудой,

обрубком костяным — встает

мой клекот, клокотанье: Боже,

Ты, отдыхающий в раю, —

на смертном, на проклятом ложе

тронь, воскреси — ее… мою!..

ОЛЕНЬ

Слова — мучительные трубы,

гремящие в глухом лесу, —

следят, перекликаясь грубо,

куда я пламя пронесу.

Но что мне лай Дианы жадной,

ловитвы топот и полет?

Моя душа — олень громадный —

псов обезумевших стряхнет.

Стряхнет — и по стезе горящей

промчится, распахнув рога,

сквозь черные ночные чащи

на огненные берега!

"Я помню в плюшевой оправе"

Я помню в плюшевой оправе

дагерротипную мечту

и очи в северной дубраве,

и губы в громовом порту.

Но ты… Прямой и тонкой тенью,

как бы ступая по стеклу,

внимая призрачному пенью,

вникая пристально во мглу,

— во мглу, где под железным кленом

я ждал, где, завернув с угла,

сквозные янтари со стоном

текли в сырые зеркала —

безгласно в эту мглу вошла ты,

и все, что скучно стыло встарь,

все сказкой стало: клен зубчатый,

геометрический фонарь…

Ты… Платье черное мне снится,

во взгляде сдержанный огонь,

мне тихо на рукав ложится

продолговатая ладонь.

И вдруг, улыбкою нежданной

блеснув, указываешь мне:

клин теневой, провал обманный

на бледной, на косой стене.

Да, правда: город угловатый

играет жизнью колдовской

с тех пор, как в улицу вошла ты

своей стеклянною стопой.

И в этом мире небывалом

теней и света мы одни.

Вчера нам снились за каналом

венецианские огни.

И Гофман из зеркальной двери

вдруг вышел и в плаще прошел,

а под скамьею в темном сквере

я веер костяной нашел.

И непонятный выступ медный

горит сквозь дальнее стекло,

а на стене, косой и бледной —

откуда? — черное крыло.

Гадая, все ты отмечаешь,

все игры вырезов ночных,

заговорю ли — отвечаешь,

как бы доканчивая стих.

Таинственно скользя по гласным,

ты шепчешь, замираешь ты,

и на лице твоем неясном

ловлю я тень моей мечты.

А там над улицею сонной,

черты земные затая,

стеною странно освещенной

стоит за мною жизнь моя.

Берлин, 25. 9. 23.